Стоит Солнцу зайти - вот и я

Студия Пикника пустовала на выходных. Но не всегда. Не сегодня. Эдмунд сидел на диване в позе лотоса (удивительно, как ему это удалось в джинсах). Веки его были опущены, ладони покоились на коленях. Музыкант сам не знал, сколько времени просидел так в полном покое и относительной тишине, нарушаемой только шумом с улицы и тихим гудением техники. Минуту, пятнадцать, полчаса, может час? Звуки сливались в единое целое, перемешивались с тишиной, будто создавая невидимую, окутывающую со всех сторон завесу. Шклярский не чувствовал ровным счетом ничего, кроме умиротворяющего покоя, а душа, казалось, парила по комнате отдельно от тела. Но длиться долго это не могло, даже учитывая, что времени мужчина не чувствовал. Входная дверь открылась. Послышались приближающиеся шаги, которые затихли в паре метров от дивана. Кажется, сейчас Эдмунд чувствовал даже колебания воздуха. Вошедший стоял совсем рядом, и даже помахал ладонью недалеко от лица Маэстро. Вот это он чувствовал совершенно отчетливо. Легкие потоки воздуха коснулись щек и опущенных век. — Глеб, ты не мог бы перестать махать рукой? Я итак знаю, что ты здесь, — не открывая глаз сказал Шклярский, ни один мускул на его лице не дрогнул. — Надо же. Ты не в астрале. Глеб хотел было спросить, каким образом музыкант «Пикника» вообще узнал его личность, но решил промолчать, ведь Эдмунд — это Эдмунд, человек за гранью реальности. Может он сквозь веки видит. В любом случае, не Самойлова это дело. Голос у пришедшего приятный, но, тем ни менее, достаточно больно резанул по слуху, разрывая звуковую гармонию. Маэстро едва-едва заметно поморщился. — Зачем ты пришел? — все так же спокойно спросил он, — я сомневаюсь, что тебе нужен совет. — Ты прав. Не нужен, — Самойлов поставил руки на кофейный столик, наклонившись достаточно низко, ближе к Шклярскому, —, но мне интересно, что будет, если Марат узнает, что ты вампир. Эдмунд не стал уточнять, откуда Глеб узнал о его сущности, ведь, возможно, именно этого вопроса он и ждал. А доставлять ему такого удовольствия не хотелось. К тому же, Маэстро ужасно не любил, когда его басиста вовлекали в подобные дела. Это казалось совершенно подлым и мерзким. — Попытка шантажа? — при все еще закрытых глазах одна бровь поднялась вверх, — Плохая мысль. Очень плохая. Поэкспереминтируй лучше со своим братом на этот счет. А меня ты мог просто попросить. Что тебе нужно? — Всего-ничего, — Глеб облизнул пересохшие губы, — один единственный вопрос: где Вадик? Эдмунд молчал с пять секунд, будто что-то обдумывая, после чего изрек в своей привычной, загадочной манере: — Если ты захочешь — он сам тебя найдет. Самойлова такой ответ не особо удовлетворил. Но только он хотел что-то сказать, как сзади послышалось покашливание. Глеб обернулся, Шклярский наконец поднял веки, устремив взор на Марата, который стоял, облокотившись на дверной косяк. — Я не помешал? — тактично спросил Корчемный. — Вовсе нет. Я уже ухожу, — ответил Самойлов, окинув взглядом комнату, останавливаясь на секунду на двух музыкантах «Пикника», — все равно мне здесь не помогли. Последняя фраза прозвучала нарочито обиженно, после чего Глеб, несильно толкнув басиста плечом, покинул помещение. Оставшиеся мужчины немного недоуменно смотрели ему вслед. — Что он хотел? — с нотками стали в голосе спросил Корчемный. — Разве это так важно? — Шклярский поднял взгляд на товарища, — Присядь. Есть разговор поважнее. Светловолосый басист послушно сел рядом, внимательно всматриваясь в лицо Маэстро, но ничего, кроме холодного спокойствия, разглядеть не мог. И только в проницательных серо-зеленых глазах была заметно решительность и вместе с ней… Страх? Блондина напугала эта эмоция в глазах партнера. Она была ему несвойственна в таким простых казалось бы ситуациях. — Марат… Я не хочу, чтобы ты узнал об этом от кого-то другого. Это было бы неправильно, — Шклярский кончиками пальцев прикоснулся к запястью Корчемного, осторожно, будто боясь спугнуть, — я понимаю, что твое отношение ко мне изменится, возможно, навсегда. Я не хочу этого, но, вместе с тем, не могу более молчать. — Ты можешь сказать мне все, что хочешь, — стараясь быть спокойным заверил его басист. — Возможно, ты захочешь меня убить после моих слов. — Что ты такое говоришь? — Марат нахмурился. — Я буду краток и прям: я вампир. Именно такой, которых вы, охотники, отстреливаете. Я не говорю, что это неправильно… Следующие слова Корчемный пропустил мимо ушей. Все было как в тумане: мысли, осознание реальности, даже взгляд. Эдмунд — вампир. Как такое может быть? Совсем недавно, когда Марат узнал о вампиризме Вадима Самойлова, он думал о том, что будет, окажись его близкий человек подобной тварью. И нагрянуло. Сейчас басист не знал, как реагировать. Обратил внимание, что Шклярский встал на ноги. И что теперь? Что говорить? Логичный вариант: что думаешь. Тоже встал с дивана. Маэстро все еще говорил. И в глазах его была странная смесь холода и страха, даже какого-то отчаяния. Какого ему? Как жить с таким пороком, долгое время скрывая его от близких? Какого сейчас признаться, какими силами далось, еще и зная, что признаёшься охотнику? Марата сейчас даже не волновало, откуда товарищ знает о его охотничьей деятельности. Не до того сейчас. — … И я пойму, если ты захочешь меня убить, по-настоящему. Возможно, это будет справедливо. Ведь мы уносим столько невинных жизней, — Шклярский поморщился, будто ему было больно, — и иногда даже ищем успокоения смерти сами. Корчемный наконец чуть прояснил взгляд и мысли, уже отчетливо понимая и осознавая последнюю фразу товарища. Блондин сделал шаг к Эдмунду и может даже слишком резко взял его лицо в ладони и заставил поднять голову, чтобы смотреть прямо в глаза. — Эд. Ты гений, но сейчас кажешься совершенно глупым. — кажется, это прозвучало резковато, — Какое успокоение? Ты с ума сошел? Марат говорил правда не так мягко, как обычно. Он испугался сам. Испугался, что товарища может настигнуть старуха с косой, ведь охотников много. Вся эта ситуация была, мягко говоря, непростой. — Ты глупый, глупый, глупый! — последнее слово Корчемный почти выкрикнул, прижав к себе Эдмунда, — Кем бы ты ни был, каким бы чудищем, хоть голландцем летучим, я буду здесь, с тобой, слышишь? Я никогда не убью тебя, и никогда никому не позволю хоть кончиком пальца тебя тронуть, хоть поставить под прицел. Удивительно, как психика обоих, а Марата в особенности, еще не полетела ко всем чертям. Слишком много эмоций. Слишком много новой информации. Слишком тревожно на сердце. Слишком. Шклярский положил голову на плечо партнера, обнимая того за талию, а сам басист ладонями проходил по узкой спине, считая каждый позвонок, чувствуя небольшое напряжение мышц. Зажмурил глаза и еще сильнее прижал к себе такого хрупкого на вид Эдмунда.

***

Глеб приподнял веки. В комнате было непривычно светло, хотя свет не горел. Самойлов опустил голые ноги на холодный пол и поежился, по телу прошла легкая дрожь. Он встал с кровати и бегло осмотрелся. Занавески были раздвинуты. — Что за черт? .. — мужчина подошел к окну и взял краюшки занавесок с целью задвинуть их. — Черт? Как некрасиво. Глеб дернулся и отскочил в сторону, при этом споткнувшись о стоящую рядом с окном гитару, и с грохотом свалился на пол, сорвав карниз. — Кто здесь?! — да, самый логичный вопрос в данной ситуации. — Еще не понял? Из тени шкафа вышел Вадим. Длинные темные волосы собраны в хвост, а в глазах блестят демонические огоньки. Глеб на секунду замер, но быстро пришел в себя и вскочил на ноги, схватив карниз и замахнувшись. — Эй-эй, полегче. Я ничего не сделал. И у меня нет оружия, — Самойлов-старший вытянул руки вперед ладонями вверх. — Знаю. Это меры предосторожности. Оружие вообще не ваш конек, как я понял, — младший нервно сглотнул, но карниз опустил, тем ни менее, не выпуская его из рук, — зачем ты здесь? — Ты меня искал. Разве нет? — Вадим приподнял брови, едва заметно ухмыльнувшись. — Допустим. И как ты сюда попал? .. Нет, не подходи ко мне, — взмах карнизом как бы предупредил старшего, что еще один шаг в сторону родственника делать не стоит. — Научись закрывать окна на ночь. — А ты не мама, чтобы мне указывать. Вообще радуйся, что у меня нет с собой оружия. Пристрелил бы к чертям собачьим. — Не мама, но брат. Я все еще твой брат, Глеб. — удивительно мирно ответил старший, но тут же на губах вновь появилась ухмылка, — да? И что же ты не выстрелил тогда, когда мог? Я бы предпочел получить пулю от тебя, нежели от кого-либо другого. Вадим картинно поморщился, положив ладонь на место на руке, куда в прошлый раз вошла пуля. — Так что ты хотел? — Тогда, когда ты мог меня убить, питаться мною… Почему ты не сделал этого? — тихо и непривычно осторожно спросил Самойлов-младший. — Я не хотел. Я не мог. Глеб, ты дурак, и все еще мой брат, которого я… -короткая запинка, понижение голоса — … Которого я, черт возьми, люблю. Люблю, как брата, как человека. Может даже как мужчину. Не смотря на то, что ты уже отказался от меня. Младший выронил карниз. Тот со стуком ударился о ламинат и затих. Для осмысления требовалось время, но немного. — То есть… У тебя нет цели и желания меня прикончить? — единственное, что Глеб смог выдавать из себя после таких слов брата. Вадим лишь закатил глаза, которые в свете луны излучали какой-то мягкий свет. Мужчина подошел к брату и осторожно, но уверенно опустил руки на его плечи. Глеб больше не мог сдерживаться. Он буквально упал в объятия старшего, прижавшись всем телом. — Вадик, ты теплый. Я думал, что вы холодные, — невнятно пробубнил Глеб, чуть потупив взгляд. — Дурацкие предрассудки. На секунду младший подумал, что сдался слишком быстро. Но он устал носить маску, выставлять себя в какой-то степени равнодушным ко всему гадом. Сложно не быть собой долго время. Очень сложно.