Ласточка

      — Я хочу туда поехать!       — Отговаривать бесполезно, я правильно понимаю?       — Абсолютно!       Надя слезла с подоконника, уронив на пол банку из-под шпрот, служившую пепельницей. Благо, пустую, без постоянных отцовских окурков.       — Надька, вечно ты… Горе луковое!       — Тат, я уберу всё. Не вставай, — ответила девушка мачехе, водружая банку на место.       — Надя…       — Когда ты собираешься туда поехать? У тебя сессия на носу.       — Сдам и поеду. Пап, что ты в самом деле… Я не сомневаюсь, ты тоже хочешь туда съездить, только боишься в этом признаться. Прежде всего себе.       — Как ты можешь так разговаривать с отцом! — повысила голос Татьяна Васильевна, но быстро замолчала, остановленная жестом мужа.       Григорий Александрович просто взял жену за руку. За почти восемнадцать лет брака она научилась понимать мужа с таких вроде бы мелочей. Взгляда, жеста, каких-то недомолвок.       — Прости.       А Надежда была права. Она хорошо знала своего отца. Она знала и понимала, что отец старается не вспоминать о матери в присутствии жены. Даже нельзя сказать «второй жены». Родители даже расписаны не были. Он боится и не хочет делать больно Тате. Что вполне объяснимо. Любой нормальный мужчина не хочет упоминать предыдущие отношения, когда уже почти восемнадцать лет счастлив в браке.       — Ладно, проехали. Буду разбираться с проблемами по мере их приближения.       Надежда вышла из комнаты, потом вернулась обратно, но уже с сумкой. Из сумки девушка достала косметичку и начала красить глаза.       — Другого места не нашла что ли? Квартира большая вроде.— Послышался у неё за спиной юношеский голос       — Я тоже тебя люблю, Паш, — не поворачиваясь ответила она младшему брату. — Я сейчас уже убегаю — потерпи моё присутствие минут пять, не больше.       — Куда ты убегаешь? Надя, почему у тебя всё не слава богу?! — всплеснула руками Татьяна Васильевна.       — Меня Вадим будет знакомить со своими родителями. Я ему обещала.       — А ночевать ты тоже у Вадима останешься? Последняя электричка до Одинцово уходит в одиннадцать. Надя…       — Я у тёти Веры переночую. И на учёбу будет ближе добираться. Тат, ну что ты в самом деле. Я ведь уже не маленькая. Тата…       — Ты для меня всегда будешь маленькая, несмотря на то, что тебе уже двадцать лет. Иди, одевайся, Вадим твой уже приехал.       — С чего ты это взяла?       — Это же его «Волга» бежевая?       — Да.       — Иди, одевайся, — ласково улыбнулась Татьяна.       — Я возьму твои туфли? — прокричала из своей комнаты Надя.       — Какие?       — Которые ты в ГУМе купила неделю назад. Тат, ну пожалуйста…       — Надька, не наглей!       — Ну Тат…       Девушка вернулась в гостиную. Белая юбка-солнце лишь подчёркивала длинные ноги. В этом образе и в правду не хватало только каблуков.       — Ну возьми. Господи, как ты на мать похожа! — все-таки не сдержала эмоций женщина.       — Ты думаешь? Спасибо большое.       — Я её никогда лично не знала, но судя по фотографиям. Она очень красивая была. И ты очень на неё похожа.       — Всё, я побежала. От тёти Веры позвоню, если не поздно будет.       Надежда чмокнула мачеху в щеку и уже вскоре послышался стук каблуков по лестнице.       У подъезда уже стояла бежевая «Волга» Вадима. Практически весь путь до Москвы они молчали, слушая радио. В радиоле пела Кристалинская:             — Ты глядел на меня, ты искал меня всюду,             Я, бывало, бегу, ото всех твои взгляды храня.             А теперь тебя нет, тебя нет почему-то,             Я хочу чтоб ты был, чтобы так же глядел на меня.             А за окном то дождь, то снег,             И спать пора, и никак не уснуть.             Все тот же двор, всё тот же смех,             И лишь тебя не хватает чуть-чуть…       — Надька, ты что грустная такая? — наконец спросил её Вадим.       — Я не грустная, я просто задумалась, — ответила девушка. — Представляешь, тёте Вере наконец удалось разыскать через какие-то свои старые связи мамину могилу. Знаешь, сколько лет она пыталась это сделать?       — Даже догадываться не могу.       — Почти двадцать. Начала ещё в сорок четвертом, во время войны. Тогда трудно это было сделать, но потом-то… Я вот этого одного понять никак не могу. Как так можно вообще?!       — А где нашли?       — Деревня в Киевской области. У меня в книжке записано. Сессию сдам и поеду.       — А практика?       — Никуда она от меня не денется. Я съезжу и вернусь. А потом практика.       — Надька! — Вадим рассмеялся.       Они уже подъехали к дому родителей Вадима, к знаменитой высотке на Котельнической.       — Я тебя очень прошу, веди себя как обычно, не пытайся казаться той, кем ты не являешься, — он придержал дверь машины.       — Как пойдет! — рассмеялась Надя.       В лифте они поднимались молча.       — Родителей зовут Андрей Анатольевич и Софья Сергеевна. Запомнила?       Девушка ничего не ответила, молча развернувшись к зеркалу, поправляя аккуратно уложенную «бабетту».       — Мама, папа, познакомьтесь. Это Надя, про которую я вам рассказывал.       — Здравствуйте, Андрей Анатольевич и Софья Сергеевна!       — Здравствуй, — улыбнулась Софья Сергеевна, — проходите, будем чай пить.       Отец Вадима не столь радушно отнёсся к девушке, стал задавать ей различные вопросы, чтоб узнать получше. Хотя можно ли ожидать чего-нибудь другого от майора Советской Армии. Вопроса о родителях избежать также не удалось.       — Отец после войны закончил МАРХИ, мачеха — врач-педиатр.       — А мать?       — Её расстреляли немцы в сорок третьем в какой-то деревне под Киевом.       Андрей Анатольевич многозначительно хмыкнул.       — Я хочу в эти каникулы туда доехать. Наконец удалось разыскать место, где она похоронена.       — А кем мать была? — вопросы продолжались.       — Папа! — возмутился уже тут Вадим.       — Мать была разведчицей, радисткой. Как мне рассказывала её тётя. Большего не знаю, к сожалению, и вам рассказать не могу, Андрей Анатольевич, — не растерялась Надя, продолжая «держать лицо».       Ужин продолжился спокойно. Говорили о чём-то отвлечённом: Гагарин, спутник, кинематограф…       — Я позвоню от вас, позволите? — около половины десятого спросила Надежда.       — Конечно, звони, — ответила Софья Сергеевна, — телефон в прихожей на тумбочке.       — Спасибо.       Надя накрутила с детства знакомый номер. Ответа долго ждать не пришлось. Тётя Вера трубку взяла почти сразу. На вопрос: «Можно я у тебя переночую?» — ответила не задумываясь:       — Приходи, конечно, ещё спрашиваешь, Надь!       — Вадим, проводишь меня? Тут два квартала, — положив трубку на аппарат, повернулась к любимому девушка.       — Почему бы и нет.       — Очень рада была познакомиться, Софья Сергеевна и Андрей Анатольевич, — улыбнулась Надя.       Мать Вадима улыбнулась ей в ответ. Ей понравилась эта девушка. Да и не мог сын полюбить другую.

***

      — Доброе утро, Надюш!       — Доброе.       Надя вышла на кухню в накинутом старом тёткином халатике. Если говорить честно, то тётей Вера Михайловна для Нади не была. Но как-то с детства пошло, «тётя Вера» да «тётя Вера».       Очень долгое время Надю воспитывала именно она, а не отец. И дело было не только в том, что отец воевал. Ещё дело было в балете. В балете, которому Надежда отдала более десяти лет. И кто знает, как сложилась бы её жизнь, если б не та дурацкая травма… Начиналось всё более чем радужно. Успешная учёба в ГАБТе* — она ведь была первой ученицей. Все говорили, что такой балериной можно только родиться.       Оборвалось всё резко, четыре года назад. Тогда пришлось начинать жизнь заново, переехать в Одинцово к отцу, пойти в обычную среднюю школу, найти себе новое призвание…       — Блинчики будешь?       — Ещё спрашиваешь, тёть Вер. Буду, конечно.       Вот и плюс от того, что Надя оставила балет нашёлся. Теперь нет необходимости держать строгую диету для того, чтобы вес не превышал отметки «рост минус сто двадцать два».       — Мальчика как зовут, который тебя провожал вчера?       Вера Михайловна положила девушке блинчики, включила газ под чайником и села за стол.       — Мальчика зовут Вадим, и я его люблю.       — Всё так серьёзно? — женщина ласково улыбнулась.       — Более чем, тёть Вер. Мы почти два года как встречаемся. Я один беру до Киева билет?       — Ты так скоро всё решила? Надь, а практика?       — Что вы все так в эту практику вцепились?! Никуда она от меня не денется. Я сначала на Украину съезжу, а потом уже практикой займусь. Так можно — я узнавала. К тому же я статью сдам послезавтра. Всё будет хорошо, тётя Вера.       — Мне нравится твой оптимизм. О чём статья?       — Рецензия. «Приключения Кроша»**.       — В Пионерскую правду что ли? Ну ты даешь, Надюш! На практику тоже они тебя берут?! — восхищённо воскликнула Вера Михайловна.       — Да, — Надя улыбнулась. Было видно, что она горда собой. — Пойду я, наверное, переоденусь и в институт побегу. Погода хорошая такая, надо же. Спасибо за блинчики, тёть Вер. Очень вкусные.

***

      — Надя! Надька! Тихонова, да стой ты!       Вадим нагнал её на выходе из учебного корпуса.       — Чего тебе, Громов? — девушка прыснула. Так по школьному это называние друг друга по фамилию было. И от этого было смешно. — Вадим, что тебе от меня нужно?       Он крепко сжал её в объятиях, но целовать на людях не решился.       — Мама моя просила тебя к нам зайти. О чём-то она поговорить с тобой хочет.       — Хорошо, — Надя продолжала улыбаться, — зайду. Прямо сейчас.       Вадим пошёл вместе с девушкой. Шли по весенней сияющей Москве, читали стихи:       — Парни с поднятыми воротниками, в куртках кожаных, в брюках-джинсах. Ох, какими словами вас ругают! И все время удивляются: живы?! О проблеме вашей спорят журнальчики — предлагают убеждать, разъяснять… Ничего про это дело вы не знаете. Да и в общем-то не хотите знать…       — Красиво. Чьи стихи? — Надя замедлила шаг.       — Рождественский. Я тебя как-нибудь отведу в Политехнический.       — Буду ждать, — девушка рассмеялась, запрокинув голову. Она часто стала в последнее время смеяться, будто скинула с себя какой-то тяжёлый груз.       Где-то через час они дошли до квартиры Вадима.       — Не буду вам мешать, общайтесь. — Вадим ушёл к себе, а Надя прошла в кухню, где её уже ждала Софья Сергеевна.       — Здравствуйте, Софья Сергеевна!       — Здравствуй. Кофе хочешь?       — С удовольствием. Мне статью сдавать послезавтра. А завтра вечером меня у подруги премьера в Большом. Поэтому статью буду писать сегодня.       — А что ставят?       — Жизель. Пойдёмте вместе, Софья Сергеевна.       — А подруга, наверное, Мирту танцует — улыбнулась Софья.       — Кажется. Я её видела последний раз в январе, когда свой день рождения отмечала. Пойдёте?       — Почему бы и нет, — Софья Сергеевна поставила перед Надей кружку с кофе.       — Спасибо.       — А откуда такие связи в балете? Подруга в главной роли в Большом не у всех есть.       — Я ведь профессионально занималась балетом. — Надежда отпила глоток — До шестнадцати лет. Вам Вадим не говорил разве?       — Нет — женщина покачала головой — А почему бросила?       — Бросила… У меня страшная апатия была, я жить не хотела. Меня партнёр уронил в одном из спектаклей училища. Его за это наш педагог чуть не убила. Я ведь подавала неплохие надежды, у меня фигура самая для балета подходящая. И физические данные тоже. А вот как получилось. Жить могу, танцевать нет. Бедро прооперировали, а балет пришлось оставить. Пришлось переквалифицироваться в журналисты, — грустно улыбнулась Надя, — Вы же что-то другое от меня хотели?       — Да, хотела сказать, а тут ты своим балетом. Я ведь знала твою маму. Мы одну школу закончили. Правда я в параллельном классе училась.       — Знаете, я ведь до шестнадцати лет носила мамину фамилию. Потом решила сделать отцу приятное, стала Тихоновой. А моя подруга, которая как раз Мирту танцует, до сих пор по привычке меня Савинцевой называет. Я вас перебила, извините.       — Да я собственно только это и хотела тебе сообщить. Долго вчера вспомнить не могла, кого ты мне напоминаешь, пока Вадим не сказал, что пишешь ты под фамилией матери. И даже показал одну из твоих статей. Очень неплохо написано, хочу сказать. Я сразу тогда вспомнила твою маму. Ты очень на неё похожа. Не только внешне, характером тоже.       — Откуда вы знаете, какой у меня характер? — Надя поднялась, поставила кофейную кружку в раковину и оперлась о подоконник.       — Чувствую. А ещё я очень хорошо знаю своего сына и тот тип девушек, которые ему симпатичны, — женщина улыбнулась. — расскажи пожалуйста, что с мамой случилось, я не особо вчера поняла.       — Да что рассказывать, Софья Сергеевна, — махнула рукой Надежда — мне полгода как исполнилось, так мама ушла на фронт. В Ташкенте, где они с тётей Верой жили, записалась добровольцем. Это был август сорок второго, как раз Сталинградская была в разгаре, брали всех. Не посмотрели даже, что ребёнок есть. Не должны были брать, правило такое было, если у женщины ребёнок. А вот маму взяли. Взяли, отправили в разведшколу и забросили на Украину. Тётя Вера до сих пор гадает, почему именно туда. Зимой сорок третьего какая-то сволочь выдала маму гестапо. Потом его самого партизаны по закону военного времени приговорили к смертной казни. Кровная месть, так называемая. За расстрелянную маму… — девушка перевела дыхание. Ей всегда было нелегко говорить на эту тему. — Тётя Вера, как только Киев освободили, стала наводить справки, где конкретно маму расстреляли. Она не знала ничего абсолютно ведь: ни куда послали из разведшколы маму, ничего… Только про Украину И вот совсем недавно, с неделю наверное, как, ей удалось это всё выяснить. И я хочу туда поехать. Сразу после сессии. Это будет начало июля примерно. Пойдёте со мной на «Жизель»?       На балет Софья Сергеевна с Надей тогда пошли вместе. И в июле в небольшом городке под Киевом на могильном холмике обелиск Наде помогал устанавливать Вадим. На обелиске было всего семь слов: «Маргарита Савинцева. 1922 — 1943 Партизанская радистка Спасибо, мамочка!» А уже в июле шестьдесят пятого года в «Комсомольской правде» появился очерк «Герои, подарившие нам Победу» молодой и успешной журналистки. В очерке было не только о Маргарите Юрьевне Савинцевой, но и о других людях, которые так же как и она подарили им, сегодняшнему поколению Победу, свободу и мирную жизнь. Но и Надежда, и все её близкие люди знали, как этот очерк для неё важен. И что небольшое посвящение в начале «памяти моей матери» это самая малость, которую могла сделать девушка. Девушка, оказавшаяся достойной наследницей памяти своей матери и бабушки. Надежда Григорьевна Савинцева — Тихонова — Громова.