Его утро началось слишком рано и слишком неправильно. Во рут пересохло, а головная боль словно острый нож поразила его голову, как только он открыл глаза. Седьмой бокал вчера был явно лишним, а делать какие-либо усилия над собой сейчас было практически невозможно, но крайне необходимо. Да хотя для того, чтобы понять, где он находится. Дима приподнялся на одном локте и осмотрелся, не вставая с кровати. Небольшая комната, окна которой были плотно задернуты бордовыми шторами, смятое постельное белье и запах женских духов. Сейчас от них тошнило, хотя они показались ему какими-то отдаленно знакомыми. Повернув голову в другую сторону, направо, Билан увидел то, что хотел видеть меньше всего в своей жизни. На другой половине кровати, уткнувшись носом в подушку, в одном нижнем белье, лежала Ольга, мирно посапывая. Вокруг валялись вещи, и его и ее, а в голову медленно приходило понимание всего вообще, что произошло вчера и этой ночью. Поцелуй, потом темнота, потом, словно вспышка, воспоминание из этой комнаты, в котором она снимает с себя одежду, сидя на его, между прочим, коленях, затем вновь кромешная тьма. За этим самым понимаем пришел панический страх и тошнота. Пелагея, его Поля. Он вскочил с места и заметался по комнате в поисках своего телефона, но обнаружил его не в джинсах, где ему и полагалось быть, а возле головы спящей рядом брюнетки.
- Не беспокойся, я уже сказала ей ночью, что ты не сможешь с ней поговорить. – Ее голос звучал тихо и как будто сквозь сон.
- Какого черта?! – Взревел Дима, хватая мобильник в руку и набирая номер своей любимой блондинки. Длинные гудки, еще раз десять, потом резко – короткие. Сбрасывает. Но он был не из тех, кто сразу же сдается, поэтому он предпринял еще одну попытку. – Возьми трубку, пожалуйста. – На этот раз автоответчик оповестил его о том, что абонент временно недоступен.
- Да брось ты это. Она не ответит. – Сказала Оля и перевернулась на спину, заложив руки за голову.
- Больше всего сейчас мне хочется тебя ударить.
- Да? А вчера ты хотел меня совсем не ударить… - Ее глаз прищурился, а на губах появилась колкая улыбка. Это еще больше вводило его в бешенство.
- Женщин я не бью, прости. У нас ничего не было! Не могло быть! – Почти закричал Дима, натягивая на ноги джинсы, а на тело – кофту. Вся одежда насквозь пропахла, нет, провоняла алкоголем, кальяном и этими чертовыми духами. – Ненавижу тебя. – Выдохнул он, нависая над ней на вытянутых руках. Его глаза вмиг стали светлыми и прозрачными, будто остекленевшими (такое бывало в приступах ярости), что заставило девушку испуганно вжаться в кровать.
Быстро надев кроссовки, которые валялись тут же, неподалеку от ее майки и брюк, Билан буквально выбежал из квартиры, не сказав ни слова. Его дом и это место разделяли добрых полтора часа, поэтому он поймал машину, не думая даже о том, сколько будет стоить поездка в другой конец города в воскресное утро. Просто хотелось поскорее оказаться дома, смыть с себя всю эту грязь (как в прямом, так и в переносном смысле), надеть чистую одежду и дозвониться уже, наконец, до Поли. Еще желательно, конечно, забыть все это или перемотать время назад и оказаться рядом со своей блондинкой. Он не хотел становиться причиной ее слез, не хотел стать ее очередным разочарованием и не хотел верить, что все, что было между ним и Олей – правда. Пелагея все еще не отвечала.
***
Она не отвечала. Сидела на полу возле окна и тупо смотрела на дисплей смартфона, что вот уже целый час вздрагивал от входящих звонков и смс-сообщений с периодичностью в секунд пятнадцать, кажется. Пришлось даже звук выключить. Сколько там уже набралось? Двадцать восемь пропущенных.
- Не представляешь, как хочется ответить тебе. – Пелагея закрыла лицо руками и уперла локти в колени. Но если бы она ответила, то не смогла бы и слова сказать. Слезы бы сами покатились из глаз, которые итак уже стали чересчур красными и опухшими за последние несколько часов. А сейчас реветь было нельзя. На концерте певицы обычно не поют с растекшейся тушью на лице и мешками под глазами. Нет, они делают свою работу, а после раздают автографы и фотографируются с улыбкой на лице, даже когда внутри ломается все, что можно и что нельзя.
Одному Богу известно, сколько она просидела вот так, почти не шевелясь, пытаясь собрать воедино себя и все мысли в голове. Телефон все звонил и звонил, правда уже перевернутый экраном вниз, чтоб не видеть каждый раз имя «Дима» и фотографию, выбранную для звонка, где они вместе сидят на крыше (блондинка улыбается в камеру, а он смотрит на нее с детской радостью на лице). Часы на стене оповестили ее о том, что уже два часа дня и пора бы начать собираться, чтоб не опоздать.
***
Самолет через два часа. Обратно в Москву, обратно к Диме. И хочется, и одновременно страшно. Что он будет говорить в свое оправдание? Будет ли вообще?
Что ее там ждет?
Выступление прошло хорошо, и все остались довольны (впрочем, как и всегда), вот только Пелагее в это время хотелось выть где-нибудь под одеялом, спрятавшись в него, словно в домик, а не петь перед сотней людей.
...Это я неразумное дитятко, ну ей-богу же,
после яростного спектакля длиной в полтора часа,
где я только на брюхе не ползаю, чтобы зрители мне поверили,
чтобы поиграли со мной да поулыбались мне,
рассказали бы мне и целому залу что-нибудь,
в чем едва ли себе когда-нибудь признавались;
а потом все смеются, да, все уходят счастливые и согретые,
только мне трудно передвигаться и разговаривать,
и кивать своим,
и держать лицо,
но иначе и жить, наверное, было б незачем.
Захватив с собой, помимо чемодана с вещами, цветы, которые были получены от некоторых работников гостиницы (по совместительству – поклонников ее творчества), и эти злосчастные виниловые пластинки, она вышла из номера, в последний раз окинув взглядом все вокруг и параллельно думая, не оставила ли чего случайно.
- Да, ты оставила. – Мерзко прошептал ей ее внутренний голос. – Счастье свое ты тут оставила.
Слезы снова начали подступать к глазам. Девушка вспомнила, что приехала сюда одним человеком – живым, улыбающимся, счастливым и готовым к новым открытиям и свершениям, а уезжает уже совершенно другим – почти мертвым внутри, несчастным от кончиков волос до кончиков пальцев, и с желанием лечь спать и проснуться только тогда, когда ласковый мамин голос разбудит ее, скажет, что все это приснилось, и теплые руки обнимут и будут гладить ее по спутанным волосам.
Теперь, наверное, этот город останется в ее памяти как место, с треском разбивающее счастье и хрустальные мечты. Хотя люди здесь были прекрасные. По пути от отеля до аэропорта ей раз пятнадцать сказали, какая она прекрасная и какие у нее замечательные песни, пожелали удачи и самого хорошего в жизни. Это было важно для нее, это всегда приносило ей радость, а сегодня даже заставило улыбнуться. Невозможное возможно? Девушка поморщилась, чувствуя, как в носу снова защипало. Вокруг – Билан. Везде. Не говоря уже про мысли, из которых он не выходил даже покурить.
Самолет набрал высоту и поднялся в ночное небо, унося Пелагею в столицу. В наушниках – любимая песня, которая сейчас как нельзя лучше подходила к ее душевному состоянию. Она всегда была согласна со стариной Кобейном, который однажды произнес очень правильную фразу: «Всё можно пережить, если подобрать нужную песню.»
«Ну, ты же сильная. Переживем. Прорвемся, Поль» - Подумала она про себя и закрыла глаза, растворяясь в мелодии и утопая в собственном отчаянии и соленых, как море, слезах.
И то что было набело, откроется потом.
Мой рок-н-ролл - это не цель и даже не средство.
Не новое, а заново, один и об одном.
Дорога - мой дом и для любви это не место.
Прольются все слова как дождь
И там, где ты меня не ждёшь,
Ночные ветры принесут тебе прохладу.
На наших лицах без ответа
Лишь только отблески рассвета
Того, где ты меня не ждёшь.
