Их жизни.

Бельфегор удивленно созерцал, как до этого наивные и почти детские черты менялись, превращая лицо в маску. — Что Вы делаете в моей комнате, сэмпай? – безразличный ко всему мирскому голос. — Разве мне нужен повод, чтобы прийти сюда? – высокомерно спросил Бель, тут же возвращаясь в обычное состояние. — Это моя комната, полагается, что тут я смогу побыть в уединении от всяких сумасшедших монархов. — Лягушка, — опасно ухмыльнулся принц, пряча раздражение в глазах за челкой. — Покиньте мою комнату, пожалуйста, — совсем без всяких эмоций. Бель раздраженно куснул губу. Уж что, но тот Фран нравился ему хотя бы тем, что не вел себя как эгоистичный подросток. И он не пытался скрыть свои эмоции за хорошо слепленной маской отчужденности и якобы отстраненности. И пусть они оба знали, что это лишь игра, лишь фарс, но продолжали, стараясь переиграть друг друга. — Обойдешься, — высокомерный смешок. — Тогда я покину ее сам, — Фран поднялся и коснулся рукой двери, слегка поворачивая голову, окидывая взглядом все еще сидячий силуэт принца. Едва ли не волна невыносимой муки на секунду исказила некогда равнодушное лицо, но тут же все вернулось в нормальное, безразличное настроение. Принц лишь высокомерно улыбнулся, зная, что никуда этот мелкий иллюзионист не денется. Фран вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. Какое самое опасное чувство? Месть? Ревность? Нет. Любовь. Оно появляется со всего лишь одного жеста. С одного слова. С одного действия. Проникает в сердце и расцветает, подобно бутону цветка. Затмевает все. Переворачивает все с ног на голову. Меняет местами все. Она убивает. Она испепеляет и заставляет снова воскреснуть, словно феникс. Она имеет свою систему ценностей. И все злата, все камни и вся власть меркнет в сравнению с ценностью жизни любимого человека. Если влюбленность это лишь чувство окрыления. Воодушевления. Влюбленность – это когда за спиной словно раскрываются крылья, готовые вот-вот оторвать тебя от земли и утянуть в небеса, то любовь это как болото. Как зыбучие пески. Как бесконечная спираль. Как канат, по которому лезешь только вверх, потому что кончик его тлеет внизу, а под ногами лишь пропасть. Но самое ужасное чувство, это когда твоя любовь не нужна. Когда тобой попользовались и выбросили, предпочитая найти более интересную игрушку. И все равно желание того, чтобы любимый человек был счастлив – никуда не исчезает. Не важно с кем. Не важно где. Не важно ничего, кроме жгучего желания оберегать и поддерживать любимого не смотря ни на что. Можно знать все плохие стороны, все дурные привычки. Иногда сердится на необдуманные поступки или обижаться на задевающие фразы, но… Чувство неизменно. Словно последняя стадия зависимости. Когда без ломает так, что хочется выть; а с настолько восторженно и счастливо, что, кажется, начинаешь любить весь мир. И смотреть как человек, которого любишь, обнимает не тебя, улыбается не тебе. Но все равно чувствовать счастье и острое желание всегда помогать любимому. Истинная любовь и есть наказание. Самое страшное, самое невыносимое и одновременно самое сладкое, но наказание. Фран быстро открыл дверь кабинета босса Варии и замер, внимательно и четко запоминая картину: Скуало сидит на столе, опираясь руками в подлокотники кресла Занзаса, чья рука медленно перебирает серебряные пряди волос капитана. При этом у обоих такой вид, словно они то ли воюют, и являются врагами по гроб жизни, либо томные возлюбленные, краснеющие от одного лишь взгляда. — Тук-тук, — протянул Фран, Скуало вздрогнул, переводя свои ледяные глаза на вошедшего иллюзиониста. — Вра-ай… — Молчи, — Занзас по-хозяйски заткнул рот мечника своей ладонью. — Да вы можете продолжать, — совершенно без сарказма протянул Фран. — Какого черта приперся, мусор? – багровые глаза заставляли даже кровь дрожать. — Я хотел бы уехать на обучение к Мукуро. Скуало что-то промычал в ладонь, и злобно уставился на Занзаса. — Нахрена? – хриплый голос босса с нотками непреодолимой лени и явно чувствовавшейся угрозы. — Заданий для меня все равно нет, а я могу выучиться получше, — словно на допросе отвечал Фран. — Но бежишь сюда по первому вызову, понял, мусор? — Мусор понял, я тоже, — равнодушно согласился Фран. Словно речь сейчас шла не о нем, а о каком-то совершенно постороннем человеке. Занзас убрал руку от рта мечника, и махнул ею, показывая что больше иллюзионисту тут делать нечего. — Эй, мусор, — хриплый оклик. Фран развернулся, снова сталкиваясь с багровыми глазами, но теперь к ним уже присоединились и выжидающие ледяные глаза Ску, который склонил голову, касаясь виском лба босса. — Ты ничего не видел тут, — приказ, причем даже неприкрытый. — Не понимаю о чем Вы, — пожал плечами Фран и закрыл за собой дверь. — Какого хрена тут творится? – хмуро спросил Занзас, переводя взгляд на мечника. — Вра-ай, чертов босс, откуда я знаю?! Это ты меня утащил на это чертово свида… Рот Ску снова заткнули, но теперь уже шершавыми губами. — И для тебя нормально, когда эти двое сидят в одной комнате уже три недели? – после секундного поцелуя спросил Занзас. Спросил совершенно ленивым голосом, словно он-то уже все понял, а всякий тут орущий мусор никак додуматься не может. — Да мало ли что этому психу с короной в башку придет?! – приглушив громкость голоса, буркнул Скуало. — Мусор он и у черта мусор, — заключил Занзас, притягивая к себе капитана за прядь волос. Мечник шипел, глухо ругался, но повиновался, точнее пытался. И поцелуй все равно вышел спокойным. Даже слишком для взбалмошного нравом капитана и неудержимого в своей ярости босса. Буквально за секунды на пол слетела рубашка Скуало и губы прошлись по чувствительной коже шеи. Сильные пальцы с шершавыми шрамами прошлись по спине, отсчитывая каждый позвонок. Ворох серебряных волос убран назад, освобождая плечи. — Босс… Какого черта? — Заткнись, — безаппиляционный приказ. — Да сколько можно меня мучить?... Протест мечника потерялся где-то между языками, которые сразу же сплелись в страстном танце. Хрип рвущейся ткани не отвлекал, едва приглушенные ругательства Скуало никто не замечал – даже он сам. Занзас никогда не был мягок. Ни с кем. И сейчас губы, пройдясь по груди, прочертили влажную дорожку к первому соску, который был зажат зубами. Ску выгнулся, хватая ртом воздух и выгибая спину. Чувства на грани наслаждения и боли. Как всегда у них. Как и все их чувства. Скуало впивается пальцами в плечи, царапая. Кровь в воздухе и под ногтями, оседая багровым рисунком. — Чертов бесполезный… — язык мечника прокушен, так же, как и губы Занзаса, — … акулий… — обмен собственной кровью – они уже давно не просто любовники, а нечто большее, — … мусор! — Вра-ай! Только и смог выговорить Скуало, прежде чем его снова не заткнули окровавленными губами, а по уже возбужденному члену не скользнул палец – от головки, вниз, до основания. Сразу же рука босса раздвигает ноги, вводя один палец. Туго! Каждый раз – словно первый. Ску шипит, но теперь уже прижимается к боссу, надеясь поделиться болью и с ним. Занзас входит медленно, сначала поводив головкой, вводя ее на несколько сантиметров, то вытаскивая. Скуало раздраженно матерится, называя босса последними словами, но уткнулся ему в шею, заткнувшись; проводя по вздувшейся вене языком и накрывая губами. — А вот сейчас будет больно, — жестокая ухмылка и Занзас поднимает мечника на бедра, входя быстро на половину длины члена, а после рывком входя полностью. Ску тихо простонал, сжимая зубы и что есть сил прижимаясь. Занзас входил медленно, со вкусом, но с уверенностью. Скуало отвечал на каждое действие. Стонами, руганью или шипением. Но отвечал, вызывая на высокомерных губах подобие улыбки. Ладонь босса скользили по возбужденному члену, обхватывая, сжимая, симулируя толчки. Скуало выгибался, стремясь спрятать так настойчиво вырывающиеся стоны и слезы, бриллиантовыми каплями срывающиеся с подбородка на горячую загорелую кожу. Движения все быстрее. Контроль все слабее. Стоны превратились в приглушенные рыки. И везде серебро волос. Занзас кончил, войдя в Ску до основания, при этом оросив бледные губы мечника алым бисером перемешавшейся крови. — А теперь душ, а потом ты приносишь мне виски. — Чертов босс, — буркнул капитан, отдавая дань страсти поцелуем. — Учитель? Фран сжимал пальцами телефон. — Бесполезный ученик, ты знаешь сколько сейчас времени? – веселящийся голос Рокудо Мукуро спустя секунду раздался из трубки. — Не знаю, но сейчас темно, ночь? – логично заключил Фран. — Как был глуп, так и остался, — наигранно зевнул Мукуро, словно стараясь убедить ученика, что он спал. — Я еду к вам. — Да-а? – издевательски тянул иллюзионист Вонголы. – Зачем? — Если скажу, что соскучился? — Я уйду в запой с Занзасом, — ехидно отреагировал Мукуро. — Ну, тогда я хочу поработать с вами, — театрально вздохнул Фран. — Да зачем ты мне тут сдался? – лениво удивился Рокудо. — Уверен, что вы найдете мне применение, — равнодушный голос. — А-а, ладно, я в Японии, тут же импровизированная резиденция Вонголы, — куфуфукнул Мукуро. — Я буду завтра днем, и позвоню как только приеду. — Надеюсь, что самолет разобьется, не вынеся всей твоей значимости, — очередной издевательский смех и длинные гудки. — Мукуро? – Хибари сжал тонфа, раздраженно блеснул глазами. — Подожди-подожди, экий ты нетерпеливый, — снова засмеялся иллюзионист, пробно покрутив трезубец в тренированных руках. — Камикорос, — холодно бросил Облако. — А сколько я слышал эти слова, — сладко ухмыльнулся Рокудо. Снова телефон зазвонил. Противостояние, пусть и пока только взглядами, прекратилось. Хибари раздраженно вытащил кричащий телефон, стараясь сдержать порыв и не раскрошить хрупкий аппарат на микросхемы. — Ну? — Интересно, кто бы мог звонить нашему грозному Хранителю-убийце в четыре ночи? – кукуфукал Мукуро. Кея лишь ответил угрожающим взглядом. — Да, — в такт слов кивнул Облако, — совсем скопытился? Что я могу делать в четыре ночи с этим ананасом? Фантазия перестала работать? Судя по всему звонящий что-то предположил, отчего Хибари перекосило. — Так это у нас Дино-сан, — специально как можно слаще и громче полупростонал Мукуро. — Травоядное, — словно приговор, — я его убить пытался. Нервный смех Мустанга достиг даже ушей Рокудо, отчего тот поморщился. — Зачем? – и после небольшой паузы. – Ладно. Хибари отключил звонок, спокойно убрал телефон и достал тонфа, приготовившись. При этом он ничуть не изменился в лице, которое оставалось столь холодным и беспристрастным, как у ледяной статуи. — Дино-сан так по тебе соскучился, что решил лишний раз напомнить, как он от тебя без ума? Мукуро уверенно схватил трезубец, пробно махнув, и тут же отбил тупым концом тонфу, оперевшись на плечо Хибари и перескочив через него. — С каких пор тебя интересует что-то такое? – шикнул Кёя, ощущая липкое чувство омерзения в месте, где его коснулся Рокудо. — Может мне стали интересны отношения нашего Мистера Камикорос, — ложный выпад острым концом и широкий замах древком, кончик которого отозвался стуком, встретившись с выставленными тонфа. — Сказал, что будет через две недели, — невозмутимо ответил Хибари, делая шаг вперед, отводя трезубец в сторону и буквально сталкиваясь лбом в лоб с противником. — Значит до этого времени мы можем спокойно развлекаться, — очередной смешок, и быстрое движение заостренными кончиками трезубца. Это напоминало танец смерти. Быстрые вспышки оружия, звон металла, яростный блеск в глазах, хриплое дыхание и азарт. Нет, даже не азарт. Это была страсть. Страстный танец, подобие разгоряченного танго, которое заставляет сердце колотиться так, словно оно хочет сломать ребра изнутри и вырваться на поверхность. Танец, где одна единственная, пусть даже на первый взгляд незаметная ошибка стоила бы жизни. Танец, где оба мужчины отдавали себя без остатка, а самым ценным являлось лишь правильное дыхание и собранность мыслей. Но это был их любимый танец.