-
Темнота в карете, нож у горла — все стало настолько привычным, и Сехун, прижавшись плечом к плечу потрошителя, слепо таращился в занавешенное окно. В ушах гулом отдавался цокот копыт о подмерзшую землю и тихое поскрипывание колес. У уха тяжело вздохнули. – Как тебя зовут? – Сехун, – тихо прохрипел юноша севшим от крика и подступающей простуды голосом. – А тебя? Где-то на задворках сознания пробежала мысль о том, что это самый нелепый в сложившейся ситуации вопрос и самое нелепое знакомство, но слова эдаким клише сами сорвались с языка. – Кай. – Как мальчик из сказки. – Не слышал о такой. – Прочти. – Что там было с этим мальчиком? – Там, – Сехун прочистил горло, дабы было легче говорить, – Каю в сердце попал осколок заколдованного зеркала, заморозил его, и он стал холодным, черствым... – И что с ним случилось в конце? – Его спасла Герда, которая его любила, – голос Сехуна продолжал звучать тихо, чуть хрипловато и откровенно устало. Казалось, он говорил, но сам толком не осознавал, что говорил и зачем. Беседа текла как по инерции, без каких-либо приложенных усилий, не против желания, но и без него. – Тебе тоже осколок зеркала попал в сердце? – Вроде того, – ответ Кая последовал после небольшой паузы. Казалось, разговор перешел из бездумного обмена вопросами и ответами в осознанную, основанную на искреннем интересе беседу. – Как это произошло? Кай внимательно вслушивался в слова Сехуна, в интонацию, с которой он их произносил, пытаясь понять цель этих вопросов. Единственное, в чем он мог быть наверняка уверенным, так это в том, что врать нормально этот парень совсем не умеет, по нему видно, фальшь обычно слышна в голосе. И сейчас молодой убийца ничего подобного услышать не смог. Даже элементарного любопытства в самом начале. Но та заинтересованность, что промелькнула в речи только что, не отдавала праздным любопытством или корыстью. Кай молчал. Рассказывать кому-то кроме Жака о причинах своих деяний, он не намеревался, но нести эту страшную, тяжелую тайну было сложно. Чтобы разделить преступную ношу на двоих, нужно на все сто доверять человеку, но вот именно этого Кай делать не мог. Пример собственных родителей и сам факт того, что рассказав о свой тайне, он может стать уязвимым, не давал ему подпустить кого-то близко, не лишая себя при этом возможности оставаться независимым. Доверие, преданность — настолько редкие и хрупкие вещи, что лучше их и не держать никогда в руках, чтобы не почувствовать их огромную значимость, их необходимость, не увидеть их красоту. Чтобы после всего не увидеть у собственных ног их осколки, в которые эти ценности обратятся при малейшем неосторожном движении. Но сейчас все уже сложилось не так, как обычно должно складываться. Сехун знал, кто он и чем занимается. И что он, Кай, потеряет, если скажет ему о причине этих убийств? На первый взгляд, ничего. Возможно, даже получит понимание с его стороны и это уменьшит вероятность того, что тот что-нибудь вытворит или сдаст властям, пусть на это рассчитывать — дело последнее. Но с другой стороны — это как открыть душу, обнажиться, открыть себя и показать то, что не должно знать посторонним людям, коим Сехун по сути своей и является для Кая. И дело уже не в страхе оказаться казненным. – Мать изменяла отцу с этими грязными потаскухами, – начал Кай, не в силах выжать из себя даже намека на те чувства, что изводили его раньше. – Она не любила ни отца, ни меня. Голос звучал сухо и холодно. Если раньше, когда Кай был совсем юн, он, подвернись такой случай, когда молчать не будет больше смысла, хотя бы с одним человеком, то он бы рассказал всю правду о своей семье, своем детстве совершенно иначе. Тогда ненависть к родной матери, обида за отца, за себя, болезненное чувство несправедливости и непринятие собственной судьбы жгли нутро так, что хотелось не просто высказаться, а выкричаться, выреветь все. Но не теперь, когда боль прошлого перекипела, выгрызла, выжгла внутри все, не оставив ни единого живого места, а лишь морозно-бесстрастное желание мстить. Только осознание необходимости этой мести куда-то пропало уже после первого же убийства. Мстить хотелось именно тем, с кем спала мать. Мстить хотелось матери. Но никого из тех, кого Кай по-настоящему ненавидел, было уже не достать. На втором убийстве месть начала напоминать зачистку улиц от грязи, что сеют эти женщины, от них самих. На третьем — попытку уберечь такого же ребенка, каким когда-то был он сам, от потери родителей, от развала семейного очага, ото лжи и от ненужной боли. А после все преобразовалось в желание довести отмщение до конца, дабы получить такое желанное облегчение. И последнее время оно все явственней ощущалось, все ближе. – Все, что ей нужно было — деньги и женщины. Эта дрянь тратила отцовские деньги на шлюх. Сехун замер, не ожидая уже, что Кай ему что-то расскажет, а тем более, что это что-то окажется именно таким. Голос серийного убийцы чуть заметно дрожал, и уже от этого было страшно даже дышать лишний раз, дабы не спугнуть это его робкое откровение. – Она подцепила что-то от них — я не помню, еще мал был — и заразила отца. Ее нет восемь лет, отца — шесть. Тринадцать лет он терпел это все... В памяти Сехуна всплывает сколько уже совершено убийств, и предположение о соотношении числа лет и числа убитых проституток приходит на ум само. – Сегодня последняя? – негромко, чуть отрывисто проговаривает он, прислушиваясь к реакции сзади. – Да. Из-за них, из-за моей грязной мамаши я лишен нормальной семьи, лишен отца, который был для меня всем, который столько стремился дать мне. Он хотел, чтоб я был врачом... Парень вздыхает и в очередной раз замолкает. Понять — этого Сехун сделать не мог, хотя бы просто потому что не был на месте Кая, не пережил все то, что пережил он. Но представить все это он мог, и он представлял, стараясь поставить себя на место молодого убийцы, представить, что чувствовал бы сам, будь в такой же ситуации. Но все равно ничто не может дать полного понимания, пока не пройдешь через то же сам. Да и они с Каем разные слишком, чтобы видеть и ощущать одну и ту же ситуацию с равным пониманием и одинаково на нее реагировать. Собственной реакции Сехун представить не смог. – Ты ненавидишь женщин, – то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес он, продолжая так же сосредотачиваться на ритме дыхания, на движениях и напряжении тела Кая. – Ненавижу. Не смог бы не ненавидеть, даже если бы хотел. Что теперь говорить, Сехун не представлял. Он все еще пребывал в неприятном удивлении, узнав историю жизни знаменитого убийцы, не в силах определиться с собственным отношением к нему: можно ли оправдать его в этом случае или нельзя? Молодой человек знал, что никто не имеет морального права отнимать жизнь у того, кому он ее не давал, и на основе только одного этого простого и самого правильного постулата можно было смело сказать, что оправдать убийцу-мстителя никак нельзя, как и любого человека, лишившего жизни другого. Но осуждать его у Сехуна решительно не получалось — не мог он судить о том, чего не пережил. Он не был на месте Кая, не жил его жизнью и не думал его головой, чтобы иметь право судить его, пусть и за такие чудовищные поступки. – Я не сдам тебя, – негромко отозвался он, повторив уже не раз сказанную недавно фразу, но на этот раз иначе — спокойно и твердо. И это молчание — единственное, что он мог сделать, ведь оно не осуждало бы и не оправдывало Кая. – Я знаю, – усмехнулся тот в ответ. – Не из-за этого. – Только не ври, что понимаешь меня и не осуждаешь, – голос у уха зазвучал чуть громче и раздраженно. – Я не понимаю, потому что не был на твоем месте. Но не осуждаю, ровно как и не оправдываю. Осуждать или выгораживать ты сам себя будешь. Я не имею на это права. Наверное. Забывшись, что у его горла все еще находится лезвие ножа, которым было вспорото не одно тело, Сехун слишком свободно повел плечом на последнее слово, как почувствовал оцарапавшее кожу острие. С тихим шипением парень двинулся назад, прижимаясь к груди Кая, дабы избежать очередного неловкого пореза. – Не дергайся так активно, а то ненароком вскроешься. – А ты бы убрал уже эту железку. – Чтоб ты сбежал, да? – Чтоб я ненароком не вскрылся, – юноша язвительно повторил недавние слова Кая и недовольно фыркнул. – Что мне дает право верить тебе? Сехун молчит, не успевая сориентироваться и назвать хоть один убедительный довод. – Вот именно, ничего. Больше заговаривать с Каем Сехун не пытался. Экипаж мерно потряхивало, под копытами лошадей уже отчетливо звучали каменные плиты мостовой. Шум улиц все нарастал, значит, карета все больше приближалась к центру. А это в свою очередь означало, что оставалось уже не так много времени до того момента, когда Сехуну придется стать соучастником убийства. Да только в это он до сих пор не мог поверить. В голове мелькали мысли из разряда «сегодня, вот совсем скоро, я должен собственными руками лишить кого-то жизни», но несмотря на это, четкого осознания не приходило, словно это было какой-то нелепой шуткой, которую услышал и забыл тут же, которая не стоит внимания. Юноша изо всех сил старался за оставшееся время найти в себе хоть какие-то чувства, заставить себя паниковать; он представлял в подробностях, как занесет над какой-то продажной девкой нож Кая, как его лезвие войдет в ее тело, как из раны потечет кровь, да только это не возымело должного эффекта. Разумом он все понимал, но его чувства словно атрофировались. Он пытался воссоздать в себе то же состояние, те же эмоции, что пережил в подвале, когда ему только озвучили условия его освобождения, но и это все было бесполезным — пережить те чувства заново не получалось. Мысли плавно перетекли из области размышлений о предстоящем убийстве в область размышлений о природе своей нынешней на это реакции. Может быть, причина была в том, что подобное отношение даже нормально? Словно это было чем-то вроде одного из вариантов проявления инстинкта самосохранения — убить другого, чтоб спасти свою жизнь? Ведь так оно по сути и было: Кай дал ему выбор — убить другого и вернуться к нормальной жизни или не сделать этого и умереть в винном погребе, — и Сехун, конечно, захотел спасти свою шкуру, как сделал бы, наверное, любой здравомыслящий человек. И по этой причине, возможно, его психика умудрилась в очередной раз включить какую-то защиту от потрясений, заставив таким образом относиться к чужой смерти как к чему-то незначительному. Из всех этих раздумий его вывел тяжелый шумный вздох у самого уха и опустившийся на плечо чужой подбородок. Спиной молодой человек чувствовал, что убийца расслаблен, и только лишь рука его, сжимавшая нож, оставалась напряжена. – Устал? – сам толком не зная зачем, негромко спросил Сехун. – Очень, – с повторным таким же вздохом последовал ответ. – Неплохо ты придумал пойти тем же путем, что и тот, другой, что убивал этих девок. Скотланд Ярд сбит с толку, как рассказывал отец. Они думают, что в прошлый раз схватили не того. В ответ Кай неопределенно хмыкнул, но не сказал ни слова. – Что будешь делать потом, когда закончишь свою месть? Стоило опять заговорить, как замолкать больше не хотелось. Хотя бы до поры, пока карета не остановится. И Сехун говорил, спрашивая обо всем, что приходило на ум, что было интересно. – Жить дальше? – вопросительно проговорил юный убийца и ненадолго замолчал, – Закончу учебу, уеду во Францию или Италию, буду заниматься исследованиями человеческого организма... Меня всегда интересовала анатомия. Речь Кая звучала очень просто, обыденно, словно он разговаривал сейчас со старым приятелем, с которым давно не виделся, и вот сейчас решил ему поведать о своих планах на будущее. – Когда я убиваю, я не просто режу — я практикую вскрытие брюшной полости. И стараюсь осмотреть внутренности, если время позволяет. Сочетаю приятное с полезным, скажем так. – Из тебя выйдет хороший хирург, думаю. – Да, верно. Я люблю свое дело, а это, считаю, главное. Особенно в моем случае, когда создать семью невозможно, это обязательно, чтоб хоть что-то грело душу — интересное и любимое дело. И после небольшой паузы добавил: – Ну а если ты меня сдашь, то висеть будем рядом — тоже возможный вариант будущего. – Я уже сказал, что не сдам, – нахмурился Сехун, недовольный этим недоверием, которое вообще-то было вполне обоснованно. Карета плавно затормозила, и Кай напрягся. Он чуть склонился в сторону ближайшего из окон и аккуратно двумя пальцами отодвинул плотную занавеску. В получившуюся щель проник слабый свет придорожного фонаря. Жак все так же сидел на козлах и молчал. Молчал и Кай, чуть сильнее прижав к себе Сехуна, ожидая сигнала. Время шло. Сехун прислушивался к звукам улицы: где-то совсем рядом проходили уже выпившие, судя по не всегда членораздельной и чересчур громкой речи, студенты; чуть поодаль цокали по камню каблуки дамских туфель. Где-то совсем вдалеке зазвонили церковные колокола. Тут-то и задумался юноша, сколько он пробыл в подвале, сколько провел в дороге. Боя часов он не слышал еще. – Долго ждать обычно приходится? Понимание происходящего все еще не докатилось до разума, и страха как не было, так и не появилось. Дурное ли это предзнаменование или нет — Сехун точно не знал. И если что и беспокоило его сейчас, то только этот вопрос. – Когда как. Всегда по-разному. Но лучше нигде подолгу не задерживаться. Поэтому, если ничего не изменится совсем скоро, мы уедем в другое место. За стенами экипажа послышалась возня и голоса. Оба пассажира замолчали и прислушались. – Мой господин хочет развлечься. Но он — человек известный и уважаемый, поэтому ты должна молчать о том, что видела его вообще, поняла? Он тебе заплатит втрое больше. Так что держи язык за зубами. – Да, поняла, поняла я. Нема как могила, – женщина хрипло засмеялась. – Выходи, сладкий. О наших развлечениях ни одна живая душа не узнает, – голос стал ближе, и по оконному стеклу аккуратно постучали ноготки. Кай убирает нож от горла Сехуна и практически утыкается губами ему в ухо. – Последнее предупреждение: сделаешь глупость – составишь ей компанию в путешествии на тот свет — и не важно, сейчас от моей руки, или потом на виселице. Сехуна передергивает от ощущения теплого дыхания и чужих губ на своем ухе, и он втягивает голову в плечи, толком не зная, противно это было или приятно, но однозначно неожиданно. Он оборачивается к Каю, который все еще очень близко и, поймав взгляд Сехуна, еще какое-то время пристально смотрит ему в глаза. – Я же сказал, – шепотом наконец возмущается юноша, бегло оглядывает лицо убийцы и отстраняется. Отстраняется и Кай. – Ну что ты там, уснул? – с недовольством растягивает девица слова и настырней барабанит ногтями по стеклу. – Идем, – Кай чуть подталкивает Сехуна вперед и тот открывает дверцу. – О, – девица отшатывается и расплывается в отвратительно-пошлой улыбке. – Какой ты красавчик! Как я могу рассказать о нас кому-то? Может, еще как-нибудь порезвимся? Она все так же хрипловато, негромко хохочет и притягивает к себе ближе за рукав Сехуна, торопливо оглядевшегося по сторонам. Не самая людная улица, но и не глухая. Прямо за ними подворотня и небольшой полутемный дворик. Наконец глянув на проститутку, юноша первыми отметил ее желто-серые зубы, огромную черную родинку под левым глазом и светлые кудри, обрамлявшие лицо еще совсем молодой особы, может, года на три старше самого Сехуна, но уже покрытое следами, что всегда оставляет после себя подобный образ жизни. И это лицо мгновенно меняется, когда выходит, держась за талию Сехуна, второй человек. – Эй, мы не договаривались о таком! В ее голосе снова недовольство. Светло-русые кудри прыгают пружинами на ее висках, пока она смотрит то на молодых людей, то на сидящего на козлах слугу. – Я не буду обслуживать двоих сразу! – Получишь за это соответственно, как и обещали, – подает голос Кай и девица останавливает возмущенный взгляд на нем. Его голос снова звучит ниже обычного, неестественно. Юный убийца сует ей в руки несколько купюр и грубо разворачивает за плечо лицом к подворотне. Она только и успевает открыть рот, глянуть на мятые деньги в своей руке и закрыть рот, так ничего не произнеся. – Столько же получишь, когда мы кончим. Он оглядывается по сторонам и, крепко прихватив девицу за зад, тянет ее в подворотню. По левую руку, все так же удерживаемый за пальто на талии, плетется Сехун. Его коробит от этого звучания голоса Кая, он напускной грубости, развязности, от его манер. Он искоса смотрит на потрошителя, но тот глядит лишь вперед с такой сосредоточенностью и напряжением, что весь этот фарс не может скрыть. И почему-то это Сехуна немного успокаивает. Происходящее продолжает походить на дурной сон. Именно на такой, когда уже понимаешь, что спишь, что все это лишь снится, и что бы ни случилось, оно не трогает, не вызывает никаких переживаний. С этим ощущением Сехун продолжал идти рядом, с ним же он стоял и наблюдал, как Кай подводит девицу лицом к кирпичной стене, как наклоняет ее и заставляет опереться руками о грязно-рыжий кирпич. – Иди сюда. Сон продолжается. Сехун оставшийся стоять на пару шагов позади, подходит совсем близко. Девица посмеивается, крутит задом, и Кай, одной рукой спешно натягивая шарф на лицо на манер медицинской маски, второй пару раз шлепает ее, чем вызывает только новую волну смешков и призывы к действию. Сехун замирает, даже задерживает дыхание, прислушиваясь к себе — все глухо. Девица смотрит на него из-за плеча и, сально улыбаясь, подмигивает. «Интересно, – думает Сехун, – а всегда они себя так ведут или только когда им платят в разы больше обычного?» Пока разум прокручивает эту мысль, глаза наблюдают, как Кай прихватывает ее за волосы и разворачивает голову ровно с резким «не вертись», задирает розовый подол платья и, когда проститутка расслабилась и уже ждала, когда все начнется, он, держа одной рукой за голое бедро, вторую подносит к шее. Во второй руке нож. Тот самый, что Сехун видел при их первой встрече. Но убийца останавливается. – Иди сюда. Кай произносит снова ту же фразу, хватает Сехуна за руку, вкладывает в нее свой нож и, сжав ее покрепче в своей ладони, резко чиркает по горлу девицы, что ожидала совершенно других действий со своим телом. Хрип и булькающие звуки бьют по ушам. Сехуна сжимает, передергивает, он зажмуривается и чувствует, как все переворачивается и холодеет в районе желудка. Кай продолжает сдавливать руку с ножом так сильно, что Сехун не чувствует собственных пальцев. Он стискивает зубы и дышит через раз коротко и обрывисто. Перед глазами пляшут цветные пятна. К ногам что-то валится, и кажется, что он сам сейчас упадет следом, но ему не дают — Кай, это он держит, все еще стискивая на своем ноже уже потерявшие чувствительность пальцы. На запястье ощущается теплая жидкость, а по ноге больно проезжается каблук женского башмака. Еще слышно шарканье у земли, пара мокрых, клокочущих звуков — и все затихает. Кай с трудом разгибает пальцы застывшего Сехуна и забирает свой нож. Он ощущает, как тело в его руках постепенно начинает пробивать дрожь, и он заглядывает через плечо юноши, плотней прижавшись к его ссутулившейся спине. Он зажмурился, сморщился и тихо-тихо дышит через приоткрытый рот — Кай прислушивается к этому дыханию и прижимается ближе, почти обнимая и стараясь удержать его на не держащих больше ногах. Убийца откидывает голову назад, оглядывает небольшой, едва освещенный дворик, осматривает лежащую у ног мертвую женщину, и только после этого отводит парнишку в сторону. Руку, в которой недавно было орудие смерти, Сехун так и держит на расстоянии от себя. Оставив его в таком положении у стены, по которой он тут же и сполз на промерзлую землю, Кай вернулся к трупу — своему тренировочному пособию по анатомии, но стоило снова искоса взглянуть на этого светловолосого юнца у стены, как желание проводить вскрытие пропало, сменившись стойкой горечью сожаления. И с самого начала не этого он хотел. Точнее даже, не хотел он всего этого. Если бы можно было повернуть время вспять и сделать так, чтобы этот парень не встретил его! Но, увы, нельзя. И потому было нельзя не мучить его, нельзя было не опаивать до бессознательного состояния, нельзя было не делать из него убийцу против его воли, заставив взять на свою душу этот тяжкий грех. Его не должно было быть здесь. Но он здесь — напуганный, жалкий, поломанный, сидит на коленях, прижавшись плечом к стене, и все так же отводит подальше от себя забрызганную кровью руку, словно нечто чуждое ему теперь. Кай хмурится, отворачивается от него и принимается за жертву. Он оттаскивает ее за ноги от стены, укладывает ровно, как на столе для вскрытия, и поспешно, четкими, доведенными до автоматизма движениями разрезает платье. Пальцы в черных кожаных перчатках торопливо ощупывают пространство под ребрами, постепенно спускаясь к несколько выпуклому животу. Нож утыкается в самую кромку разреза на горле и ведет красную полосу вниз, аккуратно, но быстро, с плавно и своевременно меняющимся нажимом, мягко огибая впадинку пупка и наконец достигая паха. У самой кромки русых кудрей на лобке нож останавливается и исчезает из тонкой прорези. Кай укладывает нож на землю рядом с телом и ставшими уже профессиональными движениями подцепляет кожу и раздвигает в разные стороны от линии разреза. Оглядев органы, что сразу под ребрами, потрошитель снова взялся за нож. Печень, желудок — все было слегка приподнято, органы у этой женщины находились чуть выше, чем у всех предыдущих его жертв, а матка, казалось, была увеличена в размерах и придавливала недавно опустошившийся мочевой пузырь. Он сделал два дополнительных разреза внизу и полностью раскрыл брюшину. Все и правда выглядело нетипично. Первым предположением была болезнь. С осторожностью он ощупал внутренние органы, внимательно оглядел их — никаких видимых глазу изменений не было, все стандартно. Лишь у троих из убитых были заболевания печени, но какие именно, Кай определить не смог. У этой же она была стандартных размеров, он проверил, отмеряя пальцами длину и ширину каждой доли. Но матка... Второе предположение заставило руку с ножом замереть над раздутым органом. Но оба предположения хотелось проверить. Одно из них уж точно окажется верным, но подтверждения какого из них он боялся больше, он так и не успел понять, делая надрез. Позади закопошились. Тишину дворика разорвало шарканье обуви и шорох одежды. Сехун встал. В сторону Кая он даже не посмотрел, шаря взглядом по земле с другой стороны. Он наклонился к стене, там, где снег был не притоптан и все еще оставался белым, взял горсть и потер им запачканную успевшей уже засохнуть кровью руку. Одна горсть, другая. Он неловко зашевелил рукой, видимо, онемевшей на морозе без движения. На землю валились бурые комочки снега. – Сехун, – позвал Кай. Его голос был тих и не искажен нарочитой искусственностью, но , видимо, что-то в нем промелькнуло такое, что заставило Сехуна сразу обернуться на зов и подойти. Взгляд Кая застыл на лице: то ли дело было в освещении, то ли этот парнишка и правда стал слишком бледен, до болезненного бледен с этими тенями под нижними веками и потерявшими краску губами. И стоило ему только достаточно приблизиться и перевести взгляд с озадаченного лица убийцы на лежащий перед ним труп, как парнишка прижал ладонь ко рту и резко развернулся спиной. Тошнота накрыла мгновенно, и на притоптанном к земле грязном снегу разлилась небольшая лужица полупрозрачной, желтоватой жижи — в его желудке с самого утра не было ни крошки. Кай поспешно убрал нож, вывернув перчатки, уложил их во внутренний карман пальто и подбежал к осевшему вновь на колени юноше. – Вставай, нам пора. Он аккуратно подхватил Сехуна за бока и поднял на ноги. – Уходим, – уже привычно жестко произнес Кай и развернул его лицом к себе, дабы убедиться, что его слышат и понимают. – Ты слышишь меня? Перед глазами Сехуна вновь появилась картина, что он видел при первой встрече с серийным убийцей — черный шарф на половину лица и глаза — черные, с чем-то таким в самой их глубине, от чего по спине пробегает дрожь. Он хотел было ответить, сказать, что слышит его, но все действия казались слишком медленными: слишком медленно проглоченная горчащая слюна, слишком медленный вдох, слишком медленно открывающийся рот. За это время Кай торопливо стягивает с себя шарф, пару раз быстро, с нажимом проводит им Сехуну по приоткрытым губам, стирая следы тошноты, и сует в карман. – Идем, живо. Он обхватывает за талию и доводит до угла арки. Губы жжет от трения. Ноги едва несут Сехуна, он их едва ощущает, пусть и каким-то образом делает шаг за шагом, и это единственное, на чем получается сосредоточить внимание. В голове гулкая пустота. Он смотрит на лицо Кая, пока тот внимательно вслушивается в звуки вокруг, пока аккуратно выглядывает наружу и осматривает пространство в проходе. Городские часы начинают бить. На третьем ударе Сехуна снова тащат за талию, заставляя все быстрее и быстрее переставлять ноги. На четвертом ударе он сбивается со счета, и едва не падает, когда Кай его вталкивает в экипаж, куда после забирается сам. Не успел он хлопнуть дверью, как экипаж трогается. Молодой человек дважды успевает удариться головой, пока пытался удержать равновесие и таки сесть. Боль приводит в чувство, но голова все так же остается пуста на предмет мыслей. Сесть, в конце концов, получается только с чужой помощью, когда руки убийцы в очередной раз его дергают на себя и обхватывают за талию. В носу все еще стоит запах грязной подворотни, крови и рвоты. Сехун пытается вновь сосредоточиться на своих физических ощущениях, пытается анализировать их, чтобы хоть каким-то образом вновь прийти в себя. Эмоциональная составляющая словно атрофировалась на время. Но держать на чем-то внимание было тяжело — сознание вновь грозилось угаснуть. И кто знает, в чем на этот раз дело было, но последнее, за что получается зацепиться сознанию, прежде чем погрузиться в темноту — ножа у горла нет, а вместо него — сжимающие тело руки и тепло.Часть 3
26 мая 2017 г. в 17:16
Нож уложен на привычное место во внутренний карман, шарф небрежно накинут на шею, и Кай неторопливо спускается в подвал. Неудачливый мальчишка вместе с Жаком ждет его в темном сыром помещении, остается только разъяснить ему некоторые условия.
– Готов, я смотрю, – кивает убийца, останавливаясь в дверном проеме и окидывая внимательным взглядом молодого парня, которого за плечо и связанные руки придерживает служащий.
– Ты что удумал?
Парнишка зол и напуган одновременно. Его глаза лихорадочно блестят в тусклом свете единственной горящей свечи.
– Слушай и запоминай, если не хочешь поселиться в этом подвале на всю оставшуюся жизнь. А она, как понимаешь, будет недолгой в этом месте.
Кай насмешливо улыбнулся, глядя в расширившиеся от смеси страха и чего-то еще глаза своего пленного.
– Сегодня ты идешь со мной. Смекаешь? Мне нужна уверенность в том, что я не окажусь на виселице, а тебе нужна нормальная жизнь без моего в ней присутствия. Ты оказываешь услугу мне, я оказываю услугу тебе. Заключим такой договор, за нарушение которого ты сам оказываешься на виселице. Ну, или я сам лично тебя покалечу и убью, хоть ты в мои планы и не входил. И еще вариант — ты остаешься здесь и гниешь в этом подвале. Думай, выбирай. Но быстро.
– И что я должен сделать? – с недоверием, сощурившись пробормотал юноша, откинув быстрым движением головы со лба светлую челку.
– То же, что делаю последнее время я.
– Я не хочу никого убивать!
– Тогда остаешься тут, – безразлично пожав плечами, ответил Кай и сделал шаг назад, уже обращаясь к Жаку, – Руки не развязывай.
Тот кивнул, оттолкнул пленника в сторону, отчего Сехун с глухим, сдавленным вскриком упал на каменные плиты, подтягивая к себе только что ушибленную ногу.
– Стой! Стой!
Жак останавливается чуть позади Кая, ожидая решения молодого хозяина. Тот оборачивается, вопросительно вскидывает бровь и выжидающе смотрит на перепуганного мальчишку.
– Подожди.
– Я жду. Глаголь живее.
– Я не хочу никого убивать. Есть какой-нибудь другой выход? Пожалуйста. Я не хочу убивать никого. Я не сдам тебя, правда, не сдам.
Сейчас Сехун выглядел совершенно иначе. Что-то в считанные секунды в нем переменилось: в его выражении лица, взгляде, изгибе губ. Словно что-то сломалось. Может, тот внутренний стержень, благодаря которому он пережил прошлую их встречу, благодаря которому так стойко и даже дерзко вел себя сейчас — его не стало. И теперь перед Каем предстал совершенно другой человек, который, казалось, даже внешне выглядел иначе: такой усталый, болезненный брат-близнец, которого у мальчонки скорее всего и нет на самом деле. Чувство, схожее с тем, что ощутил убийца в ночь, когда опаивал этого парня абсентом, вновь нахлынуло. В памяти всплыло его, такое же, как и сейчас, беспомощное лицо, с разницей лишь в том, что тогда он был без чувств. И поцелуй. Он будто заново обжег язык терпким вкусом абсента.
– Я не сдам тебя. Я просто тогда испугался. Я не хотел. Я не думал, что снова тебя встречу. Я не хотел этого, правда. Я просто не ожидал...
– Либо ты делаешь то, что я сказал, либо остаешься тут, – медленно и четко проговорил Кай, замирая с привычно безразличным выражением лица, за которым не раз прятал свои истинные чувства и желания. Например, как сейчас — желание отпустить.
– Я не смогу, понимаешь? Не смогу!
– Тогда остаешься тут, – так же безапелляционно ответил юный убийца, пожав плечами, и уже, кажется, правда собрался уходить. Он развернулся и отошел в сторону, позволяя Жаку подойти к тяжелой двери.
– Стой, стой! Нет! Я согласен, – истошно закричал Сехун, дернувшись к двери, но тут же неуклюже свалился на грязный каменный пол, чудом только не приложившись к нему лицом. – Я согласен!