Звездная смальта

Обрываемые нити режут руки, и потом пальцы долго саднят. Можно было бы их обрезать, только он оказался на это не способен. Его адъютант сумел, а он нет. В мирной обстановке, в гуще толпы Меркатц старался помнить, что его больше ничего не связывает с прошлым, и у него даже получалось. Наедине с собой тоже, хотя хуже. Наедине со Шнайдером – еще хуже. Когда адъютант говорил, хотелось его перебить и заспорить, когда молчал – тянуло ухватить за грудки, встряхнуть и потребовать, чтобы он заговорил. А хуже всего было во время боя, когда под треск помех в эфире и невнятный гул, который в воздушном пространстве был бы оглушительным грохотом, прошлое обрушивалось на него крепкой сетью и опутывало с ног до головы. Еще в Академии его учили: нельзя задумываться о тех, кто по другую сторону. Достаточно запомнить, что они враги, и принимать это как данность. Эту заповедь надо было соблюдать очень строго – даже строже, чем необходимость следить за оружием и выправкой. Меркатц ее нарушил, когда последовал за Шнайдером. Хотя должен был отказаться и все-таки сделать, что собирался. Но в тот миг, когда адъютант сжимал в ладони аккумулятор, когда смерть, которая уже была совсем рядом, вдруг отошла в далекое будущее, когда так сладко дышалось, и пульс ниткой подрагивал в освобожденном виске, - ему до безмолвного крика захотелось остаться живым. А для этого нужно было изменить. И он изменил. Конечно, он понимал, что его верность никому здесь не нужна, но ведь вор не перестает быть вором оттого, что хозяин не запирает дверей. Адъютанту было легче – молодым всегда проще учиться думать по-новому. А у него так и не вышло: видимо, мозги закостенели. Нет, Меркатц рассмотрел мятежников вблизи и увидел в них людей, это как раз получилось очень просто, легко и приятно, а вот наоборот оказалось невозможно. Брауншвейга и его присных он мог бы считать врагами, но они погибли, а те, другие, во главе с юным полководцем, похожим на древнее божество… Меркатцу очень бы хотелось поверить, что Лоэнграмм и его друзья заслуживают смерти, но он не может себе врать. А сказать себе, что смерти заслуживаешь сам – за измену – слишком страшно, потому что на правду у него тоже нет сил. Его спасение – в краткой фразе: «За Гольденбаума!» Он – за Гольденбаума, Лоэнграмм – сам за себя. Меркатц – верный слуга короны, мятежники – его союзники, Новый Рейх – на самом деле мятежники. Странное построение – зыбкое, путаное и тонкое, как паутина, но другой опоры у Меркатца нет. И это единственная нить, за которую он может держаться.