Звездная смальта

В детстве он часто ломал игрушки, но никогда нечаянно. Он не пытался таким образом получить что-то новое взамен старого, потому что вообще не имел никакой цели. Просто, когда не удавалось собрать конструктор или управиться со сложной машинкой, он начинал сердиться. Потом, если не получалось снова, - злиться. И наконец, егозатапливала ярость. Тогда он швырял игрушки в стену, нарочно ломал их, разбивал, топтал. Родители не ругались, а покупали ему новые: семейство фон Овлессер могло себе это позволить. Его наказали только однажды: за столом он рассердился на куриную ножку, которую так трудно было есть ножом и вилкой, и швырнул на пол тарелку, а она была фарфоровая, дорогая, из фамильного сервиза. Потом, когда он подрос, ему подарили щенка. Все было хорошо… первые недели две. Потом оказалось, что щенок иногда не слушается, не всегда хочет гулять и оставляет лужицы. Когда малыш укусил своего хозяина, тот снова пришел в ярость. Он опомнился, когда щенок сделался тряпично неподвижным, а по пальцам текло горячее и скользкое. После этого его повели к врачу, долго осматривали, расспрашивали. Он признался, что злиться очень приятно. Ему стали давать микстуру. Она была кисловатая, но вполне терпимая, и он стал тише, спокойнее, даже в школу начал ходить. Доктор сказал, ему это будет полезно для тренировки самообладания. Он и тренировал самообладание: сжимал кулаки под партой, когда ему делали замечания и ставили двойки, и ждал перемены, чтобы выплеснуть ярость на кого-нибудь из непривилегированных учеников. Один из них, Шлаутерн, особенно его рассердил: говорил, будто он злой и грубый, поэтому с ним никто не дружит, и что отметки у него плохие не потому, что учителя не любят, а потому что не надо лениться. Он тогда снова пришел в ярость, почти забытую, но оттого особенно сладкую. У Шлаутерна не было приставки «фон» перед фамилией, но он приходился родней директору школы, поэтому дело замять не удалось. Пришлось перейти в военное училище, где были другие порядки. Выплеснутая ярость сурово каралась, но зато ее можно было выплескивать на учениях. А потом он поступил в Академию, закончил ее вполне сносно – он был достаточно родовит, чтобы не гоняться за будущим положением, - и настала пора отправляться в первый бой. Тогда он и узнал, что все, что было прежде, - просто кислятина по сравнению со сладостью настоящей ярости. Он дослужился до адмирала, но всегда сам выходил на бой, никогда не оставался на штабном корабле у скучного экрана. Может быть, приятно смотреть, как вражеский флот рассыпается алыми искрами, но видеть, как от ударов твоего топора летят куски окровавленной плоти, много приятнее. Он выходил в бой с радостью, он упивался сражениями, он почти пел, когда крушил своим топором и разил каждого, кто мог встать на пути. А подчиненные втайне боялись его и молились, чтобы Овлессер не обратил свой боевой гнев на собственных солдат. Чаще всего боги отзывались на эти молитвы.