Звездная смальта

С газетных страниц веет ветром счастливых перемен. Он сутулится и опускает голову, словно ему зябко. Давно миновало то время, когда этот ветер мог его подхватить и дать опору крыльям. Теперь он только бьет в лицо. Если бы это случилось хоть на два-три года раньше, он бы ловил шанс обеими руками, но теперь… С каждой газетной полосы кричат соблазнительные заголовки об отмене экзаменов повышенной сложности, о льготных операциях, о допуске в любые учебные заведения. Он не то смеется, не то вздыхает, складывает газету и выходит из дома. Опаздывать на службу ему нельзя: он, если что, первый кандидат на увольнение. Закон не позволяет увольнять его без дисциплинарных нарушений, но их слишком просто найти. И неважно, что на его место на самом деле не так уж много желающих. Стоя в транспорте, который называется как-то странно и по-альянсовски, он задумывается, что, может быть, все-таки попробовать… Он, конечно, многое перезабыл, но еще не так стар, чтобы разучиться учиться, по возрасту подходит, и можно попытаться поступить — конечно, не в военную Академию, а куда-то, куда захочется самому. Только ему никуда не хочется. Ему еще после того скандала объяснили, что он должен быть доволен, что его так хорошо пристроили, и он доволен. Хотя в ушах постоянно постукивают клавиши и повизгивают печатные устройства. В голове к вечеру пусто и даже не больно, мозг не хочет работать и почти нет сил читать, потому что зрелище черных строк на белых страницах вызывает тошноту, а смысл непостижим и непонятен. Ему даже нормальные сны теперь не снятся, только строки и визг, визг и строки. Но ничего лучшего ему не полагалось, и он смирился. Даже был благодарен. Хорошенькая девушка напротив давно на него смотрела с недвусмысленной улыбкой. Если бы у него было время, он сошел бы на ближайшей остановке, но пришлось всего лишь отвернуться. Дурочка, наверное, обиделась, но это лучше, чем если бы она узнала потом о его тайне. Не зря же тетя тогда запретила ему общаться и переписываться с кузиной — на всякий случай. Она не имела ничего против него, просто хотела здоровых внуков, которые не будут изгоями. Теперь, наверное, можно написать Марии, но… не стоит. Незачем сваливаться на головы родных, которые с таким трудом от него избавились. Транспорт подъезжает к остановке, и он спускается по ступеням, выходя из дверей — осторожно, стараясь никого не обеспокоить и никому не преградить дорогу. Потом поднимается по другим ступеням — каменным. Наверху ждет охранник, парень лет девятнадцати. Мориц фон Хазе улыбается и здоровается. Охранник даже не поднимает голову.