Звездная смальта

Он пьет в одиночестве — никто не собирается приглашать в свою компанию проклятого предателя. Месяц назад ему пытались устроить темную — как дети в школе. Как ни странно, удалось отбиться, а потом на своих ногах дойти до лазарета. Он не стал сообщать, кто именно на него напал, и не жалеет. Все равно никто не станет назначать им дисциплинарное наказание: он здесь на дурном счету. Был один — недавно перевелся подальше, тот все спрашивал — не жалеешь ли да не раскаиваешься ли? Нет, он не раскаивается и не жалеет. О чем жалеть? Он знал, что поступил, как велит ему долг, и не нарушил присяги, которую принес кайзеру. Мятежного флот-адмирала требовалось остановить любой ценой. В этой нелепой войне своих со своими — как будто больше не с кем — император должен был уцелеть. Он должен был жить — ведь не мог же он сейчас покинуть молодую империю. Кто же знал, что его уже высосала до капли смертельная болезнь. Мертвых нет смысла упрекать, и он нисколько не винит императора, который не оценил истинной верности. Может быть, собаке действительно не понять льва, как и льву — собаку. Верного пса, который готов перегрызть глотку за хозяина кому угодно — даже тому, кто уверенными командами присвоил себе хозяйское звание. Говорили, он мог выступить в открытую — но тогда его план был обречен на неудачу. Он сохранил бы свою хваленую честь — но что в ней толку? А теперь его честь разорвана в клочья и брошена под ноги — он сам постлал ее под ноги своему императору, — но совесть чиста. Лишь у одного человека он хотел бы попросить прощения — у Кнапштайна. Наверное, его не стоило посвящать в замысел. Тогда он был бы жив. Может быть, тоже проклинал друга… бывшего друга, но это, наверное, было бы не так больно. Только о том и сожалеет Грильпарцер, что привел друга на смерть. Заглатывая отвратный дешевый виски — специально, что ли, ему наливают только такой, — он вспоминает их последний долгий разговор и как Кнапштайн прятал глаза и заикался. Грильпацер прикидывает, как можно было бы поступить, чтобы друг уцелел: куда направить флот, какую отдать команду. Есть еще один вариант — сражаться на стороне мятежно флот-адмирала до самого конца, но его Грильпарцер сознательно не рассматривает. Это как раз то, о чем он нисколько не жалеет. Он выбрал — и не ошибся. О правильном выборе не жалеют, даже если его последствия слишком тяжелы. И он не собирается жалеть ни о чем, может быть только о том, что не так давно окончательно оставил науку ради войны.