За плечами.

      Ино никогда не замечала за собой умение быстро и безболезненно абстрагироваться от всего, что причиняет боль. Телу ли, душе ли — не важно. Ино только улыбаться умеет натянуто, надтреснуто, но неизменно широко, что никто и не заподозрит. Никто не заподозрит в этой улыбке, казалось бы, самой счастливой женщины что-то колючее, вымученное. А те, кто заподозрят, в силу близости, в силу долгого знакомства, не скажут ничего, отведут взгляды, скомканно сворачивая разговор. Не скажет ничего тот, кто может сказать много, кто видит все, что видеть никто не должен — промолчит, не желая ввязываться в пустые, приносящие только горечь и разочарование, разговоры. Он не посмотрит больше нескольких секунд в глаза, скажет что-то, только для того, что сказать что-то нужно. Поднимет уставшие, утомлённые еще с самого раннего детства, глаза к небу, наблюдая за рваными облаками и затянется сигаретой, что никогда почти не выпускается из пальцев. Они помолчат, как молчат часто, и ничего не сможет нарушить их давно устоявшуюся тишину. Тишину не только в этот данный момент в этой данной комнате, а тишину в их жизнях, что поглощает их немые крики, где они устало поводят плечами от утомлённости вечной. Ино улыбнется, конечно, и скажет что-то о том, что поездка в Суну будет весёлой и здорово, разумеется, будет увидеть старых друзей. Начнет рассуждать в слух о том, сильно ли изменился Гаара, стал ли спокойней Конкуро, и споткнётся, почти незаметно, на имени сестры этих двоих. Споткнётся почти незаметно, почти не рвано вдохнет воздух, на долю секунды стирая улыбку с лица. Скажет имя сестры Казекаге на выдохе, почти выкрикнет его ломким звуком, испуганно замерев и метнув быстрый взгляд в сторону Шикомару. Тот не заметит ничего, конечно, только сигарета раскрошится в тонких пальцах, только прищур появится, разумеется, от вдруг блёклого осеннего солнца, что именно в эти мгновения вспыхнуло болезненно ярко. Кивнёт на слова Ино и скажет что-то о том, что Хокаге вызывал к себе.       Ино пожелает удачи с неизменной улыбкой, царапая незаметно ладони острыми ногтями и проглатывая кровь от прокусанной щеки. Ничего. Они не заметили, они не придали значения, ведь условились между собой давно, без слов, что прошлое не облекается в слова. Уходя с летней террасы, Ино мимолётно посмотрит на небо, и солнце, всё так же нестерпимо больно обожжёт глаза до слез, что стекут медленно, утертые тонкими пальцами.

* * *

      Хокаге откинулся в кресле, прикрывая воспаленные глаза, что были напряжены от бесконечного чтения отчётов и докладов. Вздохнёт тяжело, обречённо, радуясь, что расслабить напряжённые плечи можно спокойно, не боясь проявить слабость перед подчиненными. Минуты такие бывают редко и радуясь им, Наруто усмехается горько, понимая, что поводы для радости у него обмельчали. Сравнивая свои прошлые радостные моменты, он не может без досады и грусти понять, что ничего больше не может вызвать в нём прилив весёлого, не вынужденного для показа смеха. Он не смеётся от души, самозабвенно, не улыбается открыто, и это тоже вызывает горечь где-то у самого горла. Открывая глаза, почувствовав присутствие постороннего, кивает еле заметно Шикомару, и не меняет положения, позволяя быть расслабленным в его присутствии. Шикомару он доверяет. Он доверяет ему безоговорочно. — Шикомару, мы отправляемся завтра, на рассвете. Всё готово? — интересуется только из стремления что-то сказать, ведь знает, всё готово, все готовы, осталось только самому подготовиться морально к очередным дозам ужимок и улыбок, которые будут его неизменными спутниками на протяжении всего пребывания в деревне Песка. — Да, Наруто. Готово. — Шикомару как всегда немногословен, смотрит устало, отсутствующе наблюдая за парением пылинок в воздухе. — Хорошо. — Вот и все, что Наруто говорит в ответ, не имея никакого желания выдумывать ненужные ни ему, ни Шикомару предлоги для разговора. Шикомару садится на диван, запрокидывает голову и смотрит в потолок. Наруто сидит в кресле, закинув ноги на стол и думает о том, что не жалея бросил бы все. Оба знают, что вызвал он Шикомару не из надобности его присутствия здесь, именно сейчас. Не из-за того, что ему было важно и интересно узнать, готово ли все к поездке. Они знают, что Наруто вызвал его от того, что Шикомару не хочет. Не хочет находиться дома. Не хочет, уверяя и заставляя самого себя что это совсем, абсолютно не так. Просто Хокаге нуждается в нём. Просто работы слишком много. Просто Шикомару отчаянно, многие годы, с того самого момента, как перестал чувствовать на зубах песчинки, что оставляла одна пахнущая испепеляющим солнцем и пустынными ветрами женщина, пытается верить, что их семейная жизнь с Ино не пропитана фальшью. Наруто знает и не осуждает, помогая чем может, поручая некогда ленивому и нерасторопному Шикомару самые тяжёлые и продолжительные миссии. Держит его при себе как можно дольше, не отпуская из резиденции Хокаге, ловя иногда скупую, стыдливую благодарность в чёрных глазах. Они понимают. Они не разговаривают, слушая тиканье часов, не замечая движения времени. Наруто скользит взглядом по привычному до боли столу, напарываясь на фото жены. Сакура смотрит как всегда отстранённо, держа на руках сына и только искривленные в подобии улыбки губы говорят о том, что фото это предположительно счастливой женщины. Никто не заподозрит, что улыбка эта натянутая, не касающаяся глаз, сердца женщины. Никто не заподозрит и Наруто завидует этим, ничего не подозревающим людям, ведь сам он знает правду предельно и до боли в сердце ясно. Знает, что Сакура не улыбается никогда глазами, блеклыми сейчас, а когда-то яркими, сочно-зелеными. Не смотрит с любовью, не ластится как кошка к нему, шепча, как скучала. И, разумеется, не говорит о любви. Он и сам перестал говорить о любви давно, очень давно, еще сыну не было и года. Ведь говорить это такое важное слово, получая скомканное и сухое «Взаимно» или красноречивое молчание было физически больно. Больно от кристально чистого знания того, что он не её любимый мужчина. Что сын их, хоть и любим ею, был бы во сто крат любимей от другого, от совсем другого мужчины. Наруто помнит, как разбивал в кровь руки, проклиная жизнь за то, что она поломала их, искалечила. Что она ломает и калечит всех, ведь не они одни сломаны, без надежды на восстановление. Он вспоминал Шикомару, вспоминал, как тот умер почти, когда связи с Темари были порваны. Вспоминал, как Ино задыхалась от боли, понимая, что она не занимает и сотой доли в сердце теневика, хотя и стала носить его фамилию, вынашивает его ребёнка и так сильно любит. Вспоминал Хинату, которая была белее снега, когда он говорил ей о том, что дал согласие на свадьбу её и Гаары. Он знал, что должен чувствовать себя предателем, знал, что виноват в том, что не может дать ей того, чего она ждала всю жизнь. Знал, и не чувствовал ничего, кроме желания поскорей разделаться с этим. Он понимал Сакуру, ведь она к нему чувствует тоже самое, что и он чувствует к Хинате. И от знания этой оглушающей правды ему физически тяжело дышать.