Бусы из ореховых скорлупок

День выдался крайне дождливым. Сквозь приоткрытое окно врывался ветер, принося с собой зябкую прохладу и ворох брызг. Спальня погрузилась в дремотную тишину, прерываемую лишь размеренным бормотанием радио, словно и диктор тоже желал прикорнуть под стук дождя о стекло и подоконник. Сон сморил всех. Даже обычно шумный и активный Табаки спрятался в кокон из одеял и тихо сопел. Сфинкс сидел, прислонившись к спинке кровати и упираясь затылком в стену. У него на ногах свернулась уютным калачиком Мона. Слепой, положив голову Сфинксу на грудь и уцепившись пальцами за его плечо, примостился с самого края, будто зверь, которому позволили полежать на хозяйской постели. Черный тоже похрапывал на своей койке, хотя был из тех, кто презирал дневной отдых. Он и не собирался спать, он читал, но даже Черный оказался не способен противостоять влиянию расслабляющих морфеевых объятий. Нанетта, нахохлившись и спрятав голову под крыло, дремала в своем "гнезде", обустроенном на дне старой соломенной шляпы. Горбач дремал, высунув из-под одеяла голые, вымазанные в саже пятки. Македонский спал, обняв подушку и уткнувшись в нее лицом. Лэри храпел (но даже это выходило плавно, мелодично и совсем не раздражающе), демонстрируя всей стае торчащий из дырявого носка палец. Любимые сапоги были аккуратно сложены в углу, за матрасом, чтобы Слепой ни в коем случае до них не добрался. На середине общей кровати устроился Лорд, а рядом с ним — Рыжая. Лорд обнимал ее за хрупкие острые плечи, а она его — поперек груди вместо своего облезлого страшного медвежонка. Медвежонок был выпнут к краю кровати, поближе к Курильщику. Единственному, кто никак не мог уснуть. Его раздражал храп Лэри, пугал взгляд одноглазого медведя, и холодил поддувающий в поясницу ветер. Одеяло взять было неоткуда — Табаки забрал все себе, а выдернуть край из-под Лорда, значило подписать себе смертный приговор. И каждый раз, когда Курильщик чувствовал, что вот-вот провалится в сон, комната меняла свои очертания, расплывалась и шла рябью, как водная гладь, растревоженная опрометчиво брошенным камнем. В страхе Курильщик распахивал глаза пошире, но прежде чем все возвращалось на свои места, он успевал заметить разные мелочи. То торчащие из одеяльного кокона стрекозиные крылья, то лишнюю пару конечности у Слепого, то Сфинкса, придерживающего его не граблей, а собственной рукой. Македонский укрывался перепончатым красным крылом, за спиной Горбача расправлялись перьевые белые. Страшнее всего было взглянуть туда, в середину общей кровати, но вместе с тем и сильнее всего хотелось. В очередной раз встретившись взглядом с медведем, который теперь, как показалось Курильщику, еще и ехидно усмехается, он все же посмотрел и замер, теперь не в силах отвернуться. Кровать превратилась в поляну, на которой лежал величественный и невообразимо прекрасный белый дракон, он спал, но все равно был настороже. Из его ноздрей валил пар, шипы на голове и вдоль спины выглядели внушительно. Дракон был устрашающ и казался опасным, но между его лап, обнимая когтистый палец, будто самую мягкую подушку, лежала принцесса. Рыжая, веснушчатая, красивая и яркая, как солнце. Дракон охранял ее, обвив своим длинным и тоже шипастым хвостом, ограждал от посягательств и непристойных взглядов. Почувствовав, что рядом кто-то есть, дракон приоткрыл серо-голубой глаз и уставился прямо на Курильщика. Тот в ответ ойкнул и поспешил зажмуриться покрепче, чтобы не навлечь на себя гнев дракона. Сколько он так пролежал, Курильщик и представить не мог. Может, минуту, а может, целый час, но в итоге так и не осмелился посмотреть на спальню. Курильщик все еще сомневался, что она нормальная. Но, сколько бы он так ни пролежал, сон добрался и до него. Попытавшись устроиться поудобнее и свернуться так, чтобы стало теплее, Курильщик задремывал, словно укачиваемый на волнах несуществующего океана. Рядом улеглось что-то теплое и мохнатое, ткнулось влажным носом в ладонь и затарахтело. — Мо-о-на, — пробормотал Курильщик, подтягивая мохнатый ком ближе и обнимая его. Последним, что услышал Курильщик перед тем, как уснуть окончательно, был ехидный смешок, очень похожий на гиений.