Бусы из ореховых скорлупок

Калеб проснулся со стоном — все тело ужасно болело — и открыл глаза, но тьма не рассеялась. Ресницы задели что-то. Калеб поднес руку к лицу и нащупал повязку, которую немедленно попытался снять. Дверь открылась с неприятным скрипом, Калеб вздрогнул и повернул голову на звук. Перестук каблуков принес с собой мягко звучащий голос: — Здравствуй, Калеб. Меня зовут Молли Брукс... — Что происходит? Где я? Где мама? — Калеб задрожал, сжав пальцами край повязки. — Ты в больнице. Вы с мамой попали в серьезную аварию. И... — Молли притихла, как будто не могла отыскать подходящих слов, подошла ближе к кровати, положила ладонь Калебу на плечо и мягко сжала. — Мне очень жаль. Калеб несколько мгновений просидел в оцепенении, не в силах поверить в услышанное. А потом пришла паника, и он, начав задыхаться, заскреб пальцами по горлу. Рядом засуетились. К перестуку каблуков Молли добавилось торопливое тяжелое шарканье. Калеба уложили на спину и зафиксировали руки, чтобы не дергался. Что-то холодное и влажное коснулось плеча, под кожу вошла тонкая игла, но больно не было. Калеб закашлялся, словно его только что вытащили из воды, а потом стало легче. Паника отступила, оставив после себя смирение. — Что со мной теперь будет? — спросил Калеб. Его отец давно был лишен родительских прав, и, кроме мамы, у него не было других родственников. Ответа он не услышал, стремительно провалившись в сон. В нос ударил запах хвои, легкое дуновение коснулось лба, растрепало волосы. Калеб открыл глаза. Увиденное, поразило его и напугало. Он оказался посреди леса, и на мили вокруг не было ни души. По крайней мере, так ему показалось. Калеб сел, стряхнул с ладоней и локтей налипшие сосновые иголки, поднялся на ноги, пошел наугад. Но, сколько бы он ни шел, лес не заканчивался, и вокруг ничего не менялось. Калеб все брел и брел, он очень устал и проголодался, но боялся остановиться, боялся того, что могло с ним случиться. Когда он совсем отчаялся, ему показалось, что вдалеке зазвучали голоса. Калеб ринулся туда. Лес понемногу начал редеть, деревья перестали смыкаться над головой, кронами заслоняя небо. Но чем ближе становились голоса, тем хуже становилось зрение. Сначала Калеб думал, что это из-за слишком быстрого бега, но, когда он остановился и проморгался, лучше не стало. Туман плотно залеплял глаза, и Калеб не мог различить уже даже очертания собственных ладоней. Чтобы проверить догадку, он повернул назад, постепенно уходя в глубь леса. И зрение становилось четче и острее с каждым шагом. Эта метаморфоза показалась Калебу странной. Как и зверек, сновавший у его ног. Он вылезал из норы, добегал на трех лапах до небольшого пня, выкладывал на него то, что аккуратно зажимал в четвертой, а потом снова скрывался в норе. Когда он закончил, на пне образовалась горка орехов и ягод, а сам зверек сел рядом, вытянулся столбиком, как суслик, и выжидающе посмотрел на Калеба. Калеб удивился: он что, специально для него все это принес? — Хочешь, чтобы я попробовал? — уточнил Калеб. Зверек издал звук, похожий на одобрительный свист, а потом взял орешек и сунул в пасть, словно показывая, что Калеб должен делать. Тот не стал отказываться от угощения — от голода громко заурчало в животе. Сначала он ел аккуратно, но не выдержал и стал закидывать орехи и ягоды в рот неполными пригоршнями. Позади снова послышался заразительный разноголосый смех. Калеб обернулся на звук и даже сделал пару шагов в ту сторону. Зверек засвистел, на этот раз негодующе. Калеб посмотрел на него и улыбнулся чуть грустно. — Спасибо за помощь, но, извини, мне кажется, я должен идти туда. Зверек шумно вздохнул, как будто понимающе кивнул, спрыгнул с пня и заспешил в свою нору. Калеб проводил его взглядом, потом осмотрелся, стараясь запомнить все это как можно лучше, ведь, если он правильно понял, когда он покинет лес, он больше не сможет видеть. Когда голоса и смех стали громче и радостней, Калеб понял, что ему теперь точно пора. Он побежал туда, больше не оборачиваясь и не колеблясь. Стоило ему пересечь незримую границу с лесом, как он тут же перестал видеть вообще. Потеряв равновесие, Калеб начал падать. Но вместо того чтобы приземлиться в траву, он подскочил на больничной койке. Похоже, ему приснился сон. Калеб открыл глаза, на этот раз не почувствовав никаких препятствий — повязку сняли, — но тьма не рассеялась все равно. Поднеся ладони к лицу, Калеб глубоко вдохнул и замер. Пальцы пахли хвоей и ягодами, во рту еще ощущался их вкус. Калеб сел и уперся руками в матрас. Под пальцами что-то перекатилось и несильно кольнуло. Сосновая иголка? От мыслей его отвлекла вошедшая в палату медсестра, тут же с грохотом уронившая то, что держала в руках: — Господь всемогущий! — восклинкула она, подбирая упавшее, а потом торопливо подошла к Калебу: — Что произошло? Откуда здесь хвоя? Почему ты весь в грязи? Калеб сидел ошарашенный и не сопротивлялся попыткам оттереть ягодные и земельные разводы. Если бы он мог объяснить, что с ним случилось, он бы обязательно это сделал. После этого раза с ним больше не случалось ничего необычного. Жизнь стала труднее, но Калеб постепенно привыкал к ней. И никогда бы не вспоминал о том странном происшествии, если бы не одно «но». Несколько месяцев спустя Эндрю Ким забрал Калеба из интерната для слепых и слабовидящих, куда его отправили после больницы. Когда они добрались до места назначения, Калеб услышал задорный разноголосый смех. Тот самый, к которому так стремился во сне. Теперь все детали паззла сложились. Калеб, сделав свой выбор, сам того не подозревая, уже тогда обрел новую семью и дом, в котором царила любовь.