Бусы из ореховых скорлупок

Все началось в тот день, когда Табаки притащил откуда-то свой монстроброд. По крайней мере, так он его назвал. И, пожалуй, впервые оказался недалек от истины, потому как все, кто имел удовольствие лицезреть тот бутерброд, согласились с выдвинутым утверждением относительно его «монстровости». В целом все было не так уж плохо: всего лишь толстый слой клубничного джема, намазанный на огромный кусок хлеба, придавленный сверху не менее огромным куском копченой колбасы и политый острым, дурно пахнущим соусом. Многие, помнящие Табаки еще Вонючкой, привыкли к его вкусовым предпочтениям и давно перестали обращать на них внимание, но даже они удивились и искренне засомневались, что такой шедевр шакальей кулинарии можно есть без вреда для здоровья. Впрочем, Табаки всех убедил в том, что можно. Умял монстроброд за три укуса и даже не поморщился. Как в него настолько легко влезло такое, оставалось загадкой, которую никто особо и не стремится разгадать. Но после того как возгласы недовольства и негодования поутихли, а сплетни о скорой кончине беспечного Шакала не подтвердились, по Дому прокатилось волной новое увлечение — попытки сочетать несочетаемое или хотя бы замечать «несочетаемости» в состайниках. На некоторое время это занятие заняло бездельников и убило скуку, так что оставалось только благодарить Табаки, хотя этого никто и не делал. Впрочем, уже одно то, что идея с сочетанием несочетаемого получила повсеместную огласку и продолжила жить, было дороже тысячи «спасибо». — Ты знаешь про новое местное развлечение? — поинтересовался Сфинкс, подсаживаясь к Слепому на матрас и требовательно потираясь щекой о плечо. Слепой достал из пачки еще одну сигарету, прикурил ее от своей и протянул Сфинксу, задумчиво хмурясь. — Слышал, — просто отозвался он, не став вдаваться в подробности и объяснять, что смысла этой игры так и не понял. В том, что это была именно игра, Слепой не сомневался ни на секунду. — Даже воспитателей попытались втянуть, — едва ли не с гордостью заявил Сфинкс, на мгновение выпуская сигарету изо рта и выдыхая дым. — И что удалось выяснить, например, про Шерифа? — Слепой едва заметно дернул краешком губ в намеке на усмешку. — Пока ничего. Но Крысы очень внимательно теперь за ним следят, пытаясь найти несоответствия предпочтений и проявлений, — Сфинкс затянулся снова и откинулся спиной на стену, блаженно жмурясь. — Он любит органную музыку. Это достаточно не сочетается с ним? — Слепой повернулся к Сфинксу, как будто желая на него посмотреть, и выглядел при этом весьма удивленным. Ему было непонятно, как вообще можно делить проявления на сочетающиеся с образом и не сочетающиеся. Для него, лишенного зрения, человек изначально представлялся цельным со всеми его предпочтениями и вкусами. И стоило только какой-то из них убрать, как человек сразу переставал быть собой, превращаясь в манекена, куклу, картонную фигурку — плоскую и невыразительную. — Ого, так ты, оказывается, знаешь все местные тайны и секреты, — Сфинкс фыркнул, крепче зажимая в зубах сигарету, а Слепому в этом послышался испуг. — Здесь нет никакой тайны, нужно просто быть внимательным, — Слепой помрачнел, отворачиваясь, и спешно затушил свой окурок о стену, случайно уронив его на пол. Слепому не нравилось, когда Сфинкс начинал его бояться. Еще больше ему не нравилось, когда Сфинкс начинал считать, что Слепой лезет куда не следует. — Кстати, да, — раздался насмешливый голос с другой стороны матраса, и рядом со Сфинксом плюхнулся Волк, вынимая сигарету изо рта друга и тут же с упоением затягиваясь, как будто полжизни не курил. — Вот, например, знаешь, что такого «эдакого» любит, к примеру, Лорд? А Черный? Или Ральф? — Что? — теперь все внимание Сфинкса было направленно на Волка, и Слепой смог спокойно выдохнуть — ему совершенно не хотелось снова слушать безмолвные упреки друга и попытки заставить его не «проникать под кожу». — Лорд без ума от пирсинга и татуировок, — безапелляционно заявил тот. — Ты серьезно? — Сфинкс казался настолько растерянным, что Слепой невольно улыбнулся, благо, за спадавшими на лицо волосами этого было не видно. — А ты никогда не обращал внимания на то, каким взглядом он проводит вторую? Как пялится на щеку Рыжего, едва ли не облизываясь, и как блестят его глаза при виде всех железок, понатыканных в Мертвеца? — Волк откровенно веселился, но в целом не врал. Неформальный вид второй привлекал Лорда, хотя сам бы он вряд ли когда решился бы на подобное. По крайней мере, пока. Слепой и это знал тоже. Но своими знаниями ему не с кем да и незачем было делиться. — Ну, теперь присмотрюсь, — с усмешкой заметил он. — А что же Черный? — Здесь проще простого, громила Черный — большой любитель не только зависать в спортзале на тренажерах, но и читать сентиментальные романы, прошибающие на слезу. Только не вздумай смеяться, — под конец Волк перешел на угрожающий шепот. — Да ладно тебе, я и не собирался, — Сфинкс все-таки не сдержал легкий смешок. — А что не так с Ральфом? Волк и до этого говоривший чуть слышно — в спальне они были не одни, — перешел на еле различимое бормотание. — А надо что-то еще, кроме того, что он умудряется одновременно быть и воспитателем, и перешагнувшим? По-моему, это достаточно несочетаемые вещи, — он испытующе смотрел на Сфинкса, как будто ожидая его реакции на свои слова, но тот остался невозмутим и спокоен. Внешне. И Слепой, и Волк чуяли его тревогу, но Слепой не спешил успокаивать друга, а Волк положил ладонь ему на колено и моментально перевел тему на нечто более безобидное. Он трепался в голос, не замолкая, так что Слепой его уже не слушал, думая о своем и вместе с тем пребывая в каком-то полуанабиотическом состоянии, из которого его выдернул легкий толчок под ребра. — Чего молчишь? Внимание Волка было обращено к нему, от этого становилось не по себе, но Слепой только повел плечом, и это стало его единственной реакцией на происходящее. — Вот! — Волк обвинительно ткнул в его сторону пальцем. — Что «вот»? — переспросил Сфинкс, едва сдерживая смех. — Ты у нас самый главный сочетатель несочетаемого. Только посмотри на то, как бессовестно ты умудряешься дружить и с ним, и со мной! — Волк ворчал, но Слепой слышал в его ворчании не только обиду, смешанную с раздражением и ревностью, но и еще кое-что, обращенное непосредственно к нему. — Да ладно тебе, Волк, ничего особенного я в этом не вижу, — Сфинкс попытался отмахнуться от ворчаний Волка, как отмахивался от лесной составляющей Слепого, а потом и вовсе поднялся. — Я в Кофейник. Ты со мной? — Скоро подойду, — махнул ему вслед Волк, хмыкнув, а потом принялся шариться по карманам, вроде как ища сигареты. Слепой внимательно к нему прислушивался. Сфинкс воспринял его возню правильно и ушел первым. Волк перебрался на свою кровать, взявшись за гитару. В спальне до этого и так практически никого не было — в погожий воскресный день мало кому хотелось торчать в комнатах, — а после того, как ушел и Сфинкс, Горбач вытащил из манежика Толстого, одел его, усадил в коляску и вместе с ним отправился на прогулку, пробормотав что-то о том, что погода нынче замечательная — теплая и безветренная. Слепой согласно кивнул, хотя у него разрешения на прогулку никто и не спрашивал, а потом улегся на свой матрас, вытягиваясь, закладывая руки за голову и прикрывая глаза. Какое-то время Волк старательно перебирал струны, запинался на аккордах, сосредоточенно пыхтел и черкал карандашом на листочке, исправляя ранее написанное. Слепой не слушал специально, но и не слушать в принципе не мог, поэтому ничуть не удивился, когда Волк отложил гитару и обратился к нему. — А у тебя есть что-нибудь такое, что не сочетается с тобой и представлениями других о тебе? Слепой удивленно повел бровью, когда Волк практически бесшумно и очень быстро оказался на чужом лежаке и не просто присел рядом, а навис сверху, напряженно всматриваясь в пока еще расслабленно прикрытые глаза. — Я не знаю, Волк, — Слепой не пытался уйти от ответа, он действительно не знал. Для него было дикостью — искать в человеке соответствие его привычек и предпочтений и своих собственных представлений на этот счет. — Тебе должно быть виднее. — Может, то, что на самом деле ты вовсе не такой отмороженный ублюдок, каким хочешь казаться? — навскидку предположил Волк, улыбаясь, и Слепой улыбнулся ему в ответ. — Может быть, — согласился он. — А может, то, что ты тоже живой, состоишь из плоти и крови и тебе тоже бывает больно? — Волк оскалился, внезапно полоснув чем-то острым под ключицей Слепого, и тот вздрогнул, чувствуя, как саднит и набухает порез и как из него выступают горячие, пахнущие железом капли, собираются на поверхности, а потом торопливо бегут по коже вниз. — Может, — снова согласился он, даже не попытавшись отстранить от себя Волка. — А может… этим? Волк хмыкнул, размашисто слизывая алую дорожку, надавливая кончиком языка на ранку, несильно, но ощутимо прикусывая ее края и заставляя Слепого чуть слышно всхлипывать. От удовольствия. Не то чтобы ему нравилось, когда ему причиняют боль, вовсе нет, скорее, ему нравилось, каким в такие мгновения ощущается Волк, и именно это заставляло отзываться живее и ярче. Все физические проявления Слепой мог спокойно игнорировать, но вот эмоциональные, особенно, когда они были направлены непосредственно на него, — нет. — Может, — Слепой согласился и в третий раз и, прежде чем Волк предпринял еще хоть одну попытку разгадать чужие несочетаемые сочетания, обнял его за шею, притягивая к себе ближе и вовлекая в долгий поцелуй. Никто об этом и не задумывался, кроме, разве что, Табаки, но, пожалуй, это было самое удачное сочетание несочетаемого, которое только смог придумать и породить Дом. И уж конечно, никакие бутерброды с клубничным джемом и колбасой не шли с ним ни в какое сравнение.