Бусы из ореховых скорлупок

— Как прошел твой день? Голос, выдернувший Слепого из вереницы его вялых, ленивых размышлений, прогретых жарким майским солнцем и наполненных удушливым ароматом цветущих во дворе деревьев, невольно заставил вздрогнуть и резко обернуться к двери. — Прости, я не хотел напугать тебя. — Ты не напугал. Слепой поднялся, одернув полы слишком длинной рубашки, болтающейся на нем мешком, и поспешил к своему визитеру. — Хорошо, — Лось, а это был именно он, улыбнулся и раскрыл для объятий руки. Слепой, немедленно воспользовавшись выпавшей возможностью, прижался к нему, потеревшись щекой о пропахшую теплом и табаком ветровку, и в свою очередь так крепко за него ухватился, словно боялся, что воспитатель больше никогда к нему не придет, хотя они расстались только утром, и Лось сообщил, что задержится. — Так как прошел твой день? — он повторил свой вопрос, осторожно погладив Слепого по изрядно отросшим волосам, и улыбнулся, заправляя за ухо упавшую на лицо прядь. — Сегодня нам рассказывали о дикой природе. — И что же вам рассказали? — Лось отстранился, но лишь затем, чтобы поставить чайник. Слепой чувствовал, что воспитатель принес что-то, но не пытался выяснить, что именно. Таков был их маленький ритуал: Слепой рассказывал, что делал все время, пока Лось был занят, а тот в «награду» угощал его разными вкусностями. Пока Слепой еще был слишком мал, чтобы воспринимать подобные манипуляции как попытку дрессировать, приучать его к социальности, к жизни за пределами Дома. К тому же он любил Лося, ведь Лось был его богом, а значит, все, что он делал, не могло подвергаться сомнениям и как-либо оспариваться. Слепой верил ему слишком сильно, а потому никогда не нарушал правила «игры». — Сказали, нужно быть осторожнее. — Почему? — Лось размешал сахар в кружке, а потом взялся разворачивать полиэтилен. Запахло сладким. И орехами. Слепой с любопытством прислушивался к тому, что делал Лось, поэтому не сразу уловил суть вопроса. Ему было куда интереснее представлять, как воспитатель берет это нечто сладкое и с орехами и кладет на большую плоскую тарелку — глубокие звучали не так, когда их ставили на стол, — выдвигает ящик стола, перебирает его содержимое, ища что-то — наверное, нож, — а потом снова возвращается к сладкому, вертя тарелку то так, то эдак и соображая, как бы лучше его поделить. — Почему нужно быть осторожнее? — повторил Лось. Слепой поспешно тряхнул головой, сглатывая густую слюну и отмахиваясь от навязчивых звуков и запахов, возвращаясь в привычную реальность, где ему полагается отвечать на вопрос. — Потому что дикая природа опасна. — А что такое дикая природа? В конце концов Лось выбрал наиболее удобную сторону и стал разрезать сладость. Слепой слышал, как она поддается напору и раскалывается, разламывается и крошится на части. Запах стал приторнее и ярче, зазвучал отчетливее и даже осел знакомым привкусом во рту. Халва. Лось принес халву, догадался Слепой и невольно облизнулся. — Это все, что находится вне человеческой власти, — в конце концов ответил он, подходя к столу и впиваясь животом в его край. — Вам так сказали? Лось протянул руку и положил на ладонь Слепого неровный рассыпчатый кубик, липнущий к пальцам, если держать его слишком долго. — Не так. Но я понял, что это вызывает страх. А все, что вызывает его, считается диким. Слепой нахмурился, а потом отколупал от кубика кусочек и положил в рот. Сразу стало слишком сладко и вязко, но вместе с тем до безумия хорошо, так что выражение лица приблизилось к умиротворенно-расслабленному, а сам Слепой почти улыбнулся. — А что можно отнести к дикой природе? Лось отодвинул для Слепого стул и поставил перед ним на стол кружку с чаем, предварительно вытащив из нее ложку, звонко стукнувшуюся об ободок. — Многое. Лес за территорией Дома. Бродячих собак. Птиц, которые утром поют под окном. Речку за пустырем. Горы. Небо. Дождь. Все, чем человек не управляет. Все, что заставляет его бояться. Слепой замолк, на некоторое время предавшись сосредоточенному поеданию халвы. Получив свое лакомство, он больше ничего не хотел говорить или объяснять. Да он и не знал, к тому же, как передать словами то, что он услышал в голосе учителя. Как выразить его бесконтрольный трепет перед неизвестным, его липкий, как перегретая в ладони халва, страх и плохо скрываемый ужас перед дикими животными и природными явлениями. Как дать понять, что учитель и их, детей-инвалидов, сидящих в классе на его уроке, считает дикими и неуправляемыми, теми, с кем нужно быть осторожнее. Слепой вздохнул, все-таки решив не вдаваться в подробности, и отложил недоеденный кусочек халвы. — Спасибо, — поблагодарил он Лося без особой радости в голосе, поднялся из-за стола, вытерев руки о рубашку, и вернулся к прерванному с приходом воспитателя занятию — сидению под подоконником и сосредоточенному вслушиванию в то, что творилось за пределами комнаты и, может, даже двора.

***

— Как прошел твой день? Голос, заставивший мальчика вздрогнуть, принадлежал вернувшемуся с работы Сфинксу. В коридоре слышался приглушенный стук каблуков и шорох бумаг — сиделка (гувернантка, нянька, воспитательница — названий у нее было множество) как раз собиралась уходить. Мальчик поморщился, вытерев нос о плечо. — Прости, я не хотел тебя напугать. — Ты не напугал, — мальчик сидел на полу, перед диваном, и даже не встал, чтобы поприветствовать отца. Он дождался, пока гувернантка, с которой они испытывали обоюдную неприязнь, закончит о чем-то шептать Сфинксу и дверь за ней не захлопнется, а потом выдохнул почти с облегчением и слегка даже расслабился. — Хорошо. Сфинкс стал раздеваться, отложив пока папку с переданными бумагами и отчетами о проделанной за день работе, а заодно постарался не предавать особого значения такой внезапной апатичности мальчика, посчитав, что он просто утомился за день. — Я же говорил, что не выношу запах ее духов, — тот опустил голову, уткнувшись невидящим взглядом куда-то в пол, и стал колупать ногтем грань на своей любимой игрушке — кубике Рубика с Брайлем вместо цветов. — Я напомню ей завтра, чтобы не душилась так сильно, — Сфинкс примирительно улыбнулся, проходя в гостиную и садясь перед мальчиком на ковер. — Так как прошел твой день? — Сегодня мы изучали дикую природу, — мальчик всегда был немногословен, а в это раз казался еще и подавленным. — И что же интересного ты узнал? — Что лучше быть диким, но свободным, чем домашним, но всегда под контролем. Мальчик поднялся с пола и, бросив кубик на диван, ушел к себе в спальню, оставив Сфинкса недоумевать. Где-то в саду, расположенном почти под самыми окнами, запела вечерняя птица, и теплый майский ветер донес до застывшего в оцепенении Сфинкса до боли знакомый смех. — Но ведь несвободен только тот, кто в клетке, — попытался оправдаться Сфинкс хотя бы перед самим собой. — А ты сам разве не в ней?