Бусы из ореховых скорлупок

Всю жизнь ему говорили, что он ненормальный, больной, сумасшедший. Чаще всего, составляя характеристику, его называли неадекватным, неуравновешенным, асоциальным, но он делал вид, что ему наплевать. Точнее, так оно и было, пока он не получил третью красную полоску в личное дело и не отправился в «учреждение, где ему смогут оказать необходимую помощь». Иными словами — в дурку. Одну из тех, откуда никого не выписывают при жизни. Сказать, что ему было страшно, значит, ничего не сказать. Он был в ужасе, в панике, покрывался холодным потом и обмирал при мысли о месте, куда ему предстоит отправиться. Только об этом никто не знал. По крайней мере, Лорд никому не показывал своих истинных чувств и переживаний, внешне оставаясь взрывным и агрессивно настроенным. «Да даже если и психушка! Ну и что? Не хуже, чем здесь», — вот и все, что можно было прочесть по выражению его лица. Он даже находил в себе силы огрызаться и скалиться, демонстрируя свое отношение к происходящему. Если бы Волк был жив, он бы прекрасно понял, что за этой бравадой кроется поистине всепоглощающий страх, ведь насмерть перепуганный, загнанный в угол зверь щерится и рычит куда отчаянней и безнадежней любого другого. Уж Волку-то это было хорошо известно. Куда лучше, чем многим другим. Только вся эта показная храбрость ему ничем не помогла. Как только Лорд покинул стены Дома, в нем как будто что-то треснуло с оглушающим хрустом и переломилось надвое, все силы вышли вон, и пустота постепенно начала наполнять его изнутри. В первый же вечер в общей комнате он подвергся «посвящению в пациенты», по итогам которого обзавелся короткой «стрижкой», разбитыми губами, сломанным носом, кровоподтеком на пол-лица, треснувшими ребрами, вывихнутым запястьем и четырьмя трофейными зубами своих новых друзей. А от врачей вдобавок получил пометку «буйный», смирительную рубашку и отдельную палату. И вот как раз последнему Лорд был очень рад. И жизнь стала бы вполне сносной, если бы только его не пичкали лекарствами насильно. В итоге большую часть времени он проводил в качестве овоща, не осознающего кто он, где и почему. Он бездумно смотрел в потолок и моргал раз в минуту, а то и реже, не ел, не пил и даже не шевелился. В редкие мгновения, когда к нему возвращалось сознание, он мечтал только об одном — чтобы это все поскорее закончилось, причем не так уж и важно, каким именно способом. В остальных случаях он полностью оправдывал данную ему характеристику — буйствовал, чтобы не только свою жизнь превратить в ад. За это ему прописали лечение электрошоком. Если, конечно, это можно было назвать лечением. Очередная пытка, призванная сделать его существование невыносимым, заставить умолять о смерти, превратить его самого в амебу, неразумного, идиота, пускающего слюни и пузыри. Через две с половиной недели Лорд был согласен даже на это. Иногда, если ему удавалось по-настоящему уснуть, а не провалиться в беспамятство, Лорд видел лес, который казался намного реальнее тех четырех стен, в которых он прозябал. Он блуждал в чаще, не пытаясь найти выход, а наоборот, стараясь зайти еще глубже, обнимал деревья, будто старых знакомых или любимых друзей, и безутешно рыдал, утыкаясь в кору, как в плечо. Лорд так привык, что в Доме многие понимают его без слов, по одному лишь взгляду, а то и изменению дыхания, что теперь по-настоящему сходил с ума, лишенный всего этого. Иногда ему казалось, будто кто-то зовет его, говорит что-то, но, как только Лорд пытался прислушаться, голос затихал, превращаясь в шепот листьев. Иногда его обнимал кто-то, но Лорд никогда не открывал глаза и не оборачивался — знал, что не увидит никого за спиной, и безмерно боялся этого. Когда он призывал к себе бездну отчаяннее обычного, когда задыхался от несказанных слов и невыплаканных в реальности слез, когда сил терпеть и бороться уже не осталось, лес сам пришел к нему, пророс из стен палаты, вынес кронами высоких деревьев потолок, открывая пустому усталому взору бескрайнюю небесную синь, оплел койку гибкими ростками вьюнов, распространил запах влажной земли и утренней прохлады. Лорд чувствовал касания ветра к коже, давно забывшей, что такое свежий воздух, и ласковые прикосновения только-только восходящего солнца. Ощутив, как матрас прогнулся под чьим-то весом, Лорд не осмелился перевести взгляд, чтобы узнать, кто его навестил. Наоборот, он даже зажмурился покрепче, испугавшись, что снова никого не увидит или увидит, но совсем не тех, кого хотел бы. Гость, кем бы он ни был, называть себя не спешил, только ловко перевернул Лорда на бок, развязал рукава смирительной рубашки, выпутал его оттуда, а потом обнял, ласково, но некрепко — чтобы не сделать больно — прижав к себе. Лорд уткнулся лбом в изгиб шеи, судорожно вдохнул и едва сдержался, чтобы не зайтись во внезапном приступе рыданий, — таким родным и Домашним показался ему запах гостя. — Не плачь, — шелестел листьями едва узнаваемый голос. — Скоро все закончится. — Правда? — едва слышно спросил Лорд. — Правда. Только нужно чуть-чуть потерпеть. Будь сильным. Хорошо? Хотя бы им всем назло, если пока нет другого повода, — нежданный гость улыбался, скользя ладонью по плечу, не успокаивая, но давая понять, что он рядом. — Не сдавайся. И я не дам тебе сгинуть здесь. Что скажешь? — Не сдаваться? — Лорд совсем невесело усмехнулся, качая головой. — А разве я еще не? — Но ты все еще жив и в своем уме, значит, борьба не окончена. В своем ли? Лорд не мог поручиться, что все это не галлюцинация. Но он отчаянно хотел верить. И верил, хоть это и давалось ему с огромным трудом. — Тогда я попробую, но меня надолго не хватит. — Если тебе станет легче, я буду приходить время от времени, — гость на мгновение прижал Лорда к себе крепче и коснулся губами неровно обкромсанных волос. — Хочешь? Лорд кивнул, постепенно расслабляясь в чужих руках, которые и раньше обнимали его лишь однажды, когда он вот так же лежал полумертвый — с изрезанными запястьями — на полу умывальной. Тогда этот голос, казавшийся не более чем шумом ветра, тоже просил его подождать, не уходить так запросто, не давать противнику шанс поглумиться над его слабостью. Тогда Лорд был рад кому-нибудь что-нибудь доказать. А теперь? Он не знал, получится ли, но решил, что попытаться все-таки стоит. — Хорошо. А теперь засыпай. Голос, который лишь на несколько мгновений сделался более узнаваемым, почти человеческим, снова превратился лишь в перешептывания листвы, но все еще можно было разобрать слова. Это была колыбельная. Одна из тех, которые Табаки сочинял на пару с Волком и которые потом они пели очень редко, лишь тогда, когда к кому-то из состайников действительно не шел сон. Лорд не мог сопротивляться мелодии, доносящейся не только отовсюду вокруг, но и даже изнутри, из недр его души. Совсем скоро ему стало очень спокойно и хорошо, он снова почувствовал, что он не один, уверился, что помощь обязательно придет, и, поддавшись увещеваниям чарующего голоса, заснул, впитывая каждое слово, наполняющее умиротворением и по капле возвращающее желание по-настоящему жить, а не существовать кое-как.