Амир
(писалось под 30 Seconds To Mars – End Of All Days; Manowar – Today Is A Good Day To Die; http://vk.com/audios304258210)
– Амир, привет. Ты сейчас где? – спрашивает меня мой хороший друг и товарищ, голос которого не предвещает ничего хорошего. Напрягаюсь, плотнее прижимая мобильный телефон к уху. – Привет, Дан. Я на работе. Что-то случилось? – по-военному собрано и коротко отвечаю я. От профессиональных привычек, отточенных годами, тяжело отвыкнуть даже спустя столько лет. – На твоего бизнесмена двадцать минут назад было совершено покушение, какие-то психи подорвали его машину, едем сейчас с ребятами на место происшествия. Подъедешь? – от услышанного сердце падает куда-то в район желудка и в страхе замирает. – Жив? – бросаю я короткий, но невероятно важный для меня вопрос, уже на выходе из своего кабинета. – Вроде да, но увезли в тяжелом состоянии. – Понятно. Я уже выезжаю, куда ехать? – На парковку жилого комплекса «Ривьера». – Всё, еду. Предупреди бойцов. – Конечно. Сажусь в машину и на скорости срываюсь с места, вливаясь в плотный утренний поток машин. От ошеломляющей новости в голове царит полный хаос, вперемешку со злостью и раздражением. Ну вот почему этот беспечный мальчишка никогда меня не слушает. Сколько раз я ему говорил, просил, убеждал, что ездить на служебном автомобиле безопаснее и надежнее, но нет, вцепился в эту свою новую игрушку, как ребенок, ей-богу, и хоть ты тресни. В итоге я сдался, расслабился, потерял бдительность. Дурак... Наше знакомство с Глебом произошло около шести лет назад. Тогда я еще работал в убойном отделе, занимал неплохую должность, был на хорошем счету у начальства, но один роковой случай похерил мою карьеру разом. Меня отправили на скамейку запасных перебирать бумажки, но это было слишком унизительным для моей гордости, поэтому оформив инвалидность второй группы я ушёл на пенсию. После отставки долго не мог найти, чем себя занять. Работать каким-нибудь охранником, целыми днями разгадывая кроссворды, или же разгребать макулатуру в одной из канцелярий управления меня совершенно не прельщало. Но и не работать вовсе я тоже не мог. В общем, пока я метался и думал, куда податься, отец Глеба предложил мне занять вакантную должность начальника службы безопасности в строительной фирме, которую возглавлял Новитский. Признаться честно, общий язык с Глебом мы нашли далеко не сразу. Два сильных характера. Два упертых самца. Плюс, я долго не мог принять авторитет и лидерство того, кто младше меня практически на десять лет. Но, проработав с ним больше года, я понял, почему он является тем, кем является. Прекрасный руководитель, в меру тщеславный бизнесмен, умный и рассудительный мужчина, прекрасно знающий, чего он хочет от своей жизни. Единственным потрясением и шоком, случившимся за годы работы на Глеба, была случайность, из-за которой я узнал о «голубой» ориентации своего друга. Как сейчас помню, я тогда в одиночестве куковал в комнате видеонаблюдения, разогнав всех своих подчиненных по домам. Сидя за своим рабочим столом, я расслабленно потягивал густой крепкий кофе, лениво следя за жизнью и работой офиса по трем мониторам, каждый из которого отвечал за отдельный сектор. Первый – за парковку и территорию вокруг здания, второй – за первые два этажа офиса, третий – за остальные три, включая в себя конференц-зал и приемную Глеба. В какой-то момент цепкий взгляд выхватил неопределенное движение на мониторе номер один. Развернув небольшой квадратик цветного изображения на весь экран, отчетливо увидел парнишку. Высокий, щуплый, хорошо одетый, но странно себя ведущий, он суетливо перебегал от одной припаркованной машины к другой, кого-то усиленно высматривая. Через пару минут моего настороженного наблюдения, на парковку лихо завернула белая Ауди. А еще через несколько минут этот же самый паренек мартышкой повис у Глеба на шее, впившись в его рот жадным поцелуем. Признаться честно, в первые несколько секунд от увиденного я потерял дар речи вместе со своей челюстью. Благо, Глеб быстро отреагировал, грубо оттолкнув от себя парня. Тот обиженно надул губы, исподлобья глядя на хмурого мужчину, строго отчитывающего его за неподобающее поведение, что легко читалось по его хмурому лицу и холодным глазам даже без звука. В тот же день я пришел к Глебу с удаленным фрагментом из общей записи, что хранится у нас на сервере, чтобы получить хоть какое-то логическое объяснение тому, чему я стал невольным свидетелем. Тогда мы с ним проговорили не меньше часа, за который Глеб открылся мне совершенно с иной стороны. Узнав о его ориентации, я не стал относиться к нему как-то иначе, да и уважения не потерял. Просто, мне нужно было время, чтобы свыкнуться с тем фактом, что в постели моего друга и начальника бывают не только любовницы, но и любовники. Прошло время, и я смирился. Стал воспринимать это, как нечто нормальное и вполне себе разумеющееся. Наверное, это благодаря тому, что Глеб никогда не выставлял свою личную жизнь напоказ, придерживаясь строгих правил и рамок. Его любовницы крайне редко захаживали к нему на работу, и никто из них не устраивал публичных скандалов, не считая того случая на парковке. Что же касается мужчин, то за эту сторону своей жизни Глеб трясся не на шутку. Порою даже до абсурда с излишней предосторожностью, но тогда я еще не знал, почему он так болезненно ко всему этому относится, но однажды Глеб признался мне, что если его родители узнают о «грязных» и «постыдных» предпочтениях своего сына, то просто этого не переживут. Да оно и понятно. Люди они старой закалки, родившиеся в социалистической стране, в которой даже традиционного секса, как говорится: "не было", плюс, единственный и любимый сын. За эти, почти шесть лет, что я проработал на Глеба, у нас много чего было. И производственный шпионаж, и проникновение со взломом, после которого офисное здание «нафаршировали» камерами видеонаблюдения, словно праздничную индейку по случаю нового года. Также неоднократно наши сервера подвергались хакерским атакам. После второго такого нападения и «слива» информации Глебу пришлось полностью сменить штат айтишников, подобрав более квалифицированный персонал, чтобы предотвратить дос атаки и возможную утечку строго конфиденциальной информации. Бывали и мелкие разборки, так сказать, внутреколлективные дрязги и потасовки, но из всех этих ситуаций, независимо от их сложности и деликатности, Глеб выходил играючи, не теряя достоинства и чести. Но никогда не было ничего, чтобы могло угрожать жизни самого Глеба. И вот тебе на... Покушение. За всеми этими воспоминаниями не замечаю, как доезжаю до места происшествия. – О, Амир, здорова! – зычно приветствует меня Стас, капитан и еще один мой хороший знакомый из управления. – Привет, друг, – отзываюсь я, пожимая крепкую мужскую ладонь, – что у вас тут? – Да пиздец полный, – вздыхает он, прикуривая сигарету, – все как с ума посходили. Мало того, что нас тут понаехало пол управления, так еще и журналюги эти гребанные налетели, как мухи на дерьмо. Только и делаем, что отгоняем их, чтоб за ограждение не лезли. – Понятно. С Глебом что? – задаю самый важный для меня вопрос. – На скорой увезли минут пятнадцать назад, – рассказывает друг, присаживаясь на капот патрульной машины, – сказали, что есть подозрение на внутреннее кровотечение. – Что вообще произошло? – спрашиваю я, протягивая руку за пачкой сигарет. – Ты же бросил? – удивленно смотрит на меня Стас, наблюдая за тем, как я смачно затягиваюсь и с кашлем выдыхаю сизый дым. – И снова начал. Рассказывай, — сипло подгоняю я парня, глазами блуждая по толпе народа, что толчется за оцеплением. – Слушай, пойди лучше у Дана спроси, а… – немного плаксиво тянет Стас, доставая из форменых брюк вибрирующий телефон, – я всё это время тут простоял, хули мне там делать? – Я тебя понял, Стас. Где мне Дана искать? – Иди туда, где больше всего народу, не ошибешься, – подмигивает мне этот шалопай, принимая входящий звонок. Что тут скажешь, оболтус, он и через десять лет оболтус. Иду в эпицентр событий, не ожидая увидеть ничего хорошего. И мои опасения оправдываются. Картина, что предстает моим глазам весьма удручает, если не сказать пугает. Развороченный автомобиль, некогда красивый и блестящий спорт-кар, горелым металлоломом валяется посреди парковки, щедро присыпанный кусками бетона и штукатурки, с оседающей пеной, после визита пожарной бригады. То тут, то там встречаются покореженные детали и части кузова. Место взрыва представляет собой огромное черное пятно, в радиусе которого нет ни одного уцелевшего островка. Колонны, потолок, близстоящие машины - задело всё, что было в непосредственной близости от взрывной волны и огня. – Привет, Ами, – еще раз здоровается со мной Даниил, хлопнув меня по плечу. Он один из немногих, кому я могу позволить такое уменьшительно ласкательное обращение к себе. – Это сколько же нужно было заложить взрывчатки, чтобы её так разворотило? – озвучиваю я свой вопрос, шокированно разглядывая изуродаванный автомобиль. – Дохуя, друг мой, – авторитетно заявляет Даниил, указывая пальцем на зияющую дыру в потолке. – Как Глебу удалось выжить? – искренне недоумеваю я, сопоставляя все факты, из которых выходило, что остаться в живых после такого взрыва, было просто не возможно. – А он бы и не выжил, если бы не авто-запуск движка, – беспечно пожимает плечами Данька, отряхивая куртку от осыпаюшейся с потолка штукатурки. – Я уже успел наведаться в комнату СБ-эшников и посмотреть записи с камер видеонаблюдения, на которых отчетливо видно, что Новитский заводит свою тачку дистанционно. Молодец, счастливчик, что я могу сказать, это реально спасло ему жизнь. – Еще что-нибудь узнал? – задумчиво спрашиваю я. – Да нет пока. Куда копать, когда тут такой дурдом... – говорит он, обводя пространство первого этажа парковки широким жестом руки. – Такое ощущение, что блядская пресса узнала о взрыве намного раньше чем мы. Ума не приложу, как они это делают, – гневно сплевывает на бетонный пол друг, прикуривая сигарету. – Не успели еще подъехать, а они уже тут как тут. Ходят, под ногами мешаются, всё вынюхивают. Ненавижу журналюг. – Что сам думаешь по этому поводу? – спрашиваю я, проигнорировав гневную тираду Дана по поводу СМИ. – Да что тут думать, Амир! – восклицает Даниил, глубоко затягиваясь дымом. – Тут и так все ясно как божий день. Покушение в чистом виде. Думаю, тебе стоит перешерстить окружение твоего олигарха, да вычислить, кому он мог на хвост так больно наступить, что его решили поджарить. – Дан, Глеб не олигарх... – Да плевать мне, кто он такой, суть от этого не меняется. Он тот, кто имеет дело с большими бабками, а там где бабки, грязь и мокруха. Не мне тебе об этом рассказывать, так что займись тем, что ты умеешь лучше всего – ищи. – Хорошо. Спасибо, Дан, – искренне улыбаюсь я другу, крепко пожимая его ладонь, – держи меня в курсе, ладно? – Договорились, – откликается он, кивая мне на прощание.Глеб
(Писалось под 30 Seconds To Mars – Hurricane; http://vk.com/audios304258210)
Никогда раньше мне не приходилось задумывался о смерти. Когда тебе тридцать семь, об этом как-то не думается. Ты живешь беспечно и раскованно, идя по жизни уверенной поступью, но лишь до того момента, пока не происходит то, что меняет твоё мировоззрение навсегда. Я был дураком, думая, что со мною ничего и никогда не может случиться. И вот сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько не ценил то единственное, что у меня есть – жизнь. В тот день, когда я был на волосок от смерти, я понял, как все скоротечно и стремительно. Что жизнь - она не так длинна, как думалось раньше. Что она так же хрупка, как тонкая наледь пруда. Сегодня утром меня перевезли из реанимации в палату. Всё тело болит и ноет, будто меня поезд переехал. Из-за обезболивающих, которыми меня постоянно пичкают я только и делают что сплю, но это и хорошо, учитывая моё состояние. В редкие часы бодрствования ко мне наведывались из полиции, потом заходили родители. Мать плакала и причитала, отец был бледен и изможден. Тот роковой день клеймом отпечатался у на нас в памяти навсегда. Когда прихожу в себя в очередной раз, вижу около себя очень грустную мать: – Привет, мам, – говорю я, не узнавая в этом хриплом и надсадном голосе себя. – Глеб, сынок, как ты? – тут же отзывается она, подсаживаясь ко мне поближе. В ее глазах боль и тоска. Прости меня, мама… – Прекрасно! – делаю попытку пошутить я, но у меня ничего не выходи, даже рот болит. Шиплю сквозь зубы. – Ох, тише, дорогой, у тебя губы потрескались. Сейчас, подожди, – просит родительница, что-то выискивая у себя в сумочке. Найдя гигиеническую помаду, аккуратно смазывает ей губы. – Спасибо, мам. Как папа? – спрашиваю, потому что мне совсем не понравилось то, каким я его увидел сегодня утром. – В порядке, – нарочито бодро отвечает она, пряча за улыбкой тревогу и страх. – Что с ним? – включаю свой авторитет, который одинаково действует, что на подчиненных, что на родителей. – Глеб, ты только не волнуйся, ладно, – гладит меня по руке мама, – у отца случился гипертонический криз, когда нам позвонили и сообщили, что тебя… – срывается, прижимает руки к лицу и начинает плакать. – Боже, Глеб, это было ужасно. Я думала, что умру… А потом ты долго не приходил в себя, и мы… – Мам, мам, посмотри на меня, – настойчиво прошу я, легонько теребя ее за руку, – я жив, отец тоже, всё хорошо, слышишь меня? – Да, мой хороший, слышу, – сквозь слезы говорит мама, вытирая лицо маленьким платочком, – я тебя так люблю, Глеб. – И я тебя очень люблю, мам, – блин, что-то глаза подозрительно щиплет, – обними меня, пожалуйста, – прошу я, понимая, что безумно хочу почувствовать родное тепло на своем измученом теле. Мать тут же подскакивает и не совсем деликатно прижимается ко мне грудью. – Ох… Мам… Полегче, раздавишь, – охаю я, хрипло посмеиваясь над родительницей. От рваного смеха ребра отзываются тупой и тянущей болью до самой грудины. Дерьмо… – Прости-прости-прости! – причитает она, отлепившись от меня, – вот же дура старая, у тебя же ребра сломаны. – Ты лучше скажи, чего у меня не сломано, – в ответ бурчу я, морщась от боли, которая, кстати сказать, начинает нарастать, с каждой минутой всё ощутимее... – Не гневи Бога, Глеб! – строго отчитывает меня мать, наставив на меня острый пальчик, – как говорят врачи, ты легко отделался после такого мощного взрыва. Ох… Даже думать не могу, что было бы, если бы ты сел в машину… – Как раз таки в этом случае всё было бы предельно ясно, – мрачно говорю я, – ладно, мам, не будем об этом. Так как там папа? – Уже лучше. Его даже в стационар не клали. Прокапали капельницами и домой отправили. Он сейчас, кстати, договаривается с главврачом краевой больницы о твоем переводе. – Ну и зачем этот цирк? – Как «зачем»? – искренне удивляется мама, – там врачи лучше, условия, оборудование. – Понятно, – нет, ну а смысл спорить, если они и так всё решили. – Все. Закругляемся. Время для посещений закончилось, – врывается в палату девушка, с медицинским подносом в руках, – а вам, Глеб Маркович, пора делать укольчик и спать. – Да, да, конечно, – кивает мама и поворачивается ко мне, – Глеб, там за дверью стоит парень... — сердце пропускает один удар — ...он практически на коленях меня умолял разрешить ему тебя повидать, сказал, что он дизайнер твоего дома. – Да, есть такой, – говорю как можно равнодушнее, хотя внутри все сжимается от радости и предвкушения, – пусть зайдет, – поворочаюсь к медсестре и обращаюсь уже к ней: – можно мне еще пять минут, пожалуйста? – Ох, Глеб Маркович, – нарочито громко вздыхает она, – веревки из меня вьете этой своей улыбкой. Ладно, но только пять минут, а потом укол и спать. – Спасибо. – Завтра с утра мы с отцом к тебе заедем, – говорит мама, целует меня в щеку, гладит по голове и выходит вместе с медсестрой, – до завтра. – Пока, мам, – бросаю я и замираю в ожидании. Ровно через десять ударов моего сердца дверь в палату открывается и на пороге замирает бледный, осунувшийся и совершенно незнакомый мне Алик. Из него словно всю жизнь вытянули, настолько серым и безжизненным было его лицо. Глаза, мои любимые, невероятно красивые глаза потухли и поблекли. Губы потеряли свою очаровательную припухлость и цвет. Боже, что же с тобой случилось? Неужели это из-за меня ты так плохо выглядишь? Но почему? Разве я для тебя что-то значу? – Алик…Алик
Все эти два дня, проведенные в неизвестности, были похожими на ад, в котором я сгорал и плавился каждую секунду ожидания. Всё это время Макс был рядом со мною, заботясь обо мне, как только мог. Если бы не он, я бы, наверное, умер от голода или обезвоживания, потому как для меня перестали существовать такие банальные вещи, как еда и сон. Кстати, о последнем. Им я забывался только благодаря сильнодействующему снотворному, которым поил меня Макс. Когда позвонила Лера, я до дрожи боялся услышать нечто ужасное, но услышав, что Глеб пришел в себя, думал — умру от счастья и облегчения, поглотившего меня целиком. Пробиться к любимому на свидание в тоже же утро не получилось. Сначала следователь пришел на предварительный допрос, потом нагрянули родители Глеба. Ну и конечно же камнем преткновения был запрет на посещение, который никто не отменял. Поэтому я решил попытать счастье и приехал вечером, в надежде заручиться поддержкой Леры. Но мне несказанно повезло. К Глебу снова приехала мама. Замечательная женщина. Добрая и искренняя. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить ее в том, что я не представляю для Глеба совершенно никакой угрозы. Хвала небесам, она мне поверила и обещала помочь. И вот, спустя час мучительного ожидания, мне разрешили войти… Открываю дверь, вхожу и замираю на пороге…(Совет автора, читать под композицию Secret Garden – You Raise Me Up; http://vk.com/audios304258210)
Секунды текут медленным потоком, превращаясь в липкую и вязкую патоку, сквозь которую я смотрю и вижу лежащего на больничной койке Глеба. Бледного и изможденного, с темными кругами под глазами и ссадинами по всему его суровому и жесткому лицу. От вида живого, хоть и измученного, любимого, грудь сжимает и распирает одновременно. Еле стою на ногах, потому что на меня накатывает волна такого дикого облегчения, что темнеет в глазах. А когда слышу свое имя, произнесенное хриплым, незнакомым мне голосом, делаю пару шагов по направлению к кровати и не дохожу до нее, мягко опускаюсь на колени, смотрю в глаза цвета расплавленного серебра и плачу. Тихо и беззвучно слезы катятся вниз, тяжелыми каплями опускаясь на мои руки и колени. Больше всего на свете я хочу сказать ему, что люблю его. Люблю каждой клеточкой своего тела. Но не говорю этого, потому что боюсь, что моя любовь может оказаться обузой, ненужным балластом в привычной и размеренной для него жизни. Делаю над собой усилие, поднимаюсь и подхожу к кровати. Всё это время мы смотрим друг на друга не отрываясь, словно телепатически передавая всю ту боль и ужас, что пережил за эти несколько долгих дней. Как же сложно подобрать нужные и правильные слова в столь тяжёлой и непростой ситуации... – Глеб… – имя любимого вырывается из моей груди хриплым сипением. Подхожу еще ближе, беру его за руку и бережно к ней прижимаюсь, слегка потеревшись щекой, – я так рад, что ты жив, – мне все-таки удается сказать эти простые и одновременно сложные слова. – Алик, я не… Почему ты здесь? – Нет! Нет! Что ты такое говоришь? Это не те слова, которые я хочу от тебя услышать! – Я очень сильно за тебя переживал, – выдавливаю из себя я, всё так же не понимая, почему из всех слов, что он мог мне сказать, он спросил именно это. Разве он не рад меня видеть? Ни за что в это не поверю, впервые в жизни беспрепятственно читая его эмоции. Но тогда почему, Глеб? – Почему, Алик? – с нажимом спрашивает он, пристально заглядывая мне в глаза. Спустя несколько секунд, до меня с запозданием начинает доходить, что в его слова кроется некий шифр, который я должен разгадать... Неужели он хочет, чтобы я сказал о...? – Глеб Маркович, время вышло, пора делать укол и вообще отдыхать, – немного раздраженно говорит влетевшая в палату медсестра, – а вас, молодой человек, я попрошу удалиться. Время посещений закончилось, поэтому на выход. На долю секунды встречаюсь с девушкой взглядом и узнаю в ней Леру. Она тоже узнает меня, едва уловимо кивнув головой. – Хорошо, – покорно соглашаюсь я с девушкой, так же осторожно кладу руку Глеба на кровать, прощаюсь и ухожу.