Голос камня

Просыпаться и не знать, где он оказался, Асгейру было не впервой. Разум всегда паникует спросонья, вспоминая, что за каменный свод, или доски, или лохмы мха в заброшенной гробнице нависают над головой. И сейчас Асгейру захотелось ощутить этот краткий миг паники, но не получилось: вот уже третьи сутки он видел над собой бронзовые трубы, идущие высоко под потолком. И не мог обознаться. Он в темнице Подкаменной крепости. Из-за тяжёлой, ни плечом, ни магией не выломить, металлической двери раздались шаги стражников. Они приближались, раздалась невнятная речь, кто-то резко выругался на одном из южных наречий, и снова ничего не было слышно. Асгейр вздохнул и перевернулся на бок. Что за гиблый город: схватили и не дали ни шанса объясниться, ни возможности найти настоящего убийцу. Да не варил он того зелья! Ещё и ведьма-дура, будто сама не видела, что помощница сгорает свечкой, — нашлась тоже знахарка. Злиться было проще, злость всегда помогала. Так он злился и на неудачно восставшего прямо на пути к выходу драугра, и на жалящих искрами паучков в двемерских развалинах, на несработавшее заклятье или слабое зелье, на обманувшую карту, которая завела не туда. Злость прочищала мозги как колодезная вода после похмелья. Только вот теперь он не мог вскочить и разрубить преграду, впечатать заклятьем, выругаться, добить мечом. Выхода не было. Лишь надежда, что титул тана («Эй, самозваный тан!..») откроет ярлу глаза, где ж это видано, чтобы без суда и следствия в застенках — пусть и во дворце — держали! Руки скучали без меча, плечам и телу не хватало тяжести кольчуги; раздражающе побаливал затылок: врезали рукоятью меча, хоть не насмерть. Голосов стражников уже не было слышно, еду — кувшин с водой и ломоть хлеба — принесли, пока он был в забытьи, которое и сном-то не назвать. В нише лежал тюк соломы, словно та могла помочь не чувствовать стылого камня, что будто пожирал Асгейра час за часом, пропитывался в него, затаскивал в тёмные глубины… Он передёрнул плечами и прошёл десять шагов от своей «постели» до противоположного угла, где стояла бадейка. Уже потянулся штаны расшнуровывать, как услышал громкий звон, лязг — будто меч заскользил по лестнице — и топот. Кто-то бежал по коридору. — Изгои! Шахта Сидна!.. Все на караул! Подскочив к двери, Асгейр с силой ударил кулаком. Никому бы не понравилось, что стража носится по дворцу и орёт во всё горло. — Эй! Что происходит? Ничего, будто и не слышали. Только звук торопливо удаляющихся шагов. Асгейр с досадой развернулся и нечаянно пнул хлеб — тот отлетел в угол и запутался в паутине, усеянной катышками злокрысьего помёта. Милостивая Мара, хорошо ещё, что не по кувшину с водой попал! Есть и пить вроде не хотелось, но кто знает, когда захочется? И когда вообще откроют камеру? Асгейр поёжился. Может, конечно, его затем посадили не в Шахту Сидна, а в какую-то двемерскую клетушку в крепости, чтоб тана хоть с окрестным сбродом не равнять, да что-то не верилось. Иначе давно уж вытащили бы на разбирательство, сказали, в чём обвиняют, а то и перед ярлом бы поставили, позволили бы оправдаться и объясниться. А в чём оправдываться? В том, что в ненужный час под недоброй звездой оказался? Он снова шарахнул кулаком по стене, выплескивая злобу и горечь. Вот тебе и не хотел никуда вмешиваться, вот и решил, что к даэдровой матери всех местных безумцев! И ведь так ничего и не достиг, на месте топтался, только и оставлял за собой трупы, даром, что не им убитые. Имперка, жрец, полусъеденное тело в храме Талоса, Муири… И стражники за дверями ещё про убийства болтали, но у него так голова от удара болела, что и не разобрал ничего. Сейчас бы выйти на солнце, где повыше, чтоб воздух был свежий и чистый, вдохнуть полной грудью — мигом бы в голове прояснилось. Да только где там. Закопошились нехорошие мыслишки-воспоминания про ярлов, которые неугодных людей вот так сажали в клетки и забывали, только кормить приказывали. На месяца запирали, а то и на года, до самой смерти. Нет, Балгруф не допустит!.. Если и не из благородства вытащит, то хоть из расчёта — кому драконов-то убивать? Но Балгруф-то где, и где Асгейр, и знают ли вообще в Вайтране, какие тут порядки? А ведь талморец мог бы хоть весточку передать, промелькнула ещё мысль. Если бы захотел — мог. Но не хочет, видать, с глаз долой — из памяти вон, помощи от него не жди. Так и врастёт Асгейр в одиночестве в старые, со стёршейся дивной резьбой стены. Эх, жаль Муири не успела хоть имени назвать. Ничего бы оно не дало сейчас, но хоть знал бы, у кого рука поднялась на девчонку. «Он», говорила, значит, не безумную людоедку имела в виду. «Он» и «не местный»… Мужчина? Человек? Мер? Не каджит же или аргонианин какой? Даэдра? Вот сейчас память скрипнет, будто двемерская сфера разворачивается, вот сейчас встанут как надо шестерёнки… За дверью вновь послышались шаги обутых в сапоги ног. Асгейр досадливо дёрнулся — с мысли сбили. И тут же насторожился: странно идут, не чеканя шаг, как на обходе, и не торопливо, а будто примеряясь, предвкушая. Когда-то давно, ещё в юные годы, его учили охотиться. Ещё жив был дед, и тогда ещё звавшийся Вестгейром Молодым отец не гнушался отвесить затрещину, если Асгейр по неосторожности спугивал сонных фазанов или же заставлял оленей вскидывать голову и в пару быстрых прыжков уноситься от водопоя. Ходить так, чтоб не хрустнула ни одна веточка, он так и не научился, а вскоре и вовсе променял лук охотника на меч наёмника. Шаги за дверью приближались к нему, словно он был тем оленем, загнанным удачливым охотником в овраг, откуда не выбраться. «Шаги» не пытались скрыться, они то затихали, то шли дальше, бормотали что-то, звенели ключами и снова бормотали, словно бы спорили с кем-то рядом. Плохой знак. Если рядом ещё и маг, умеющий в совершенстве спрятать себя заклинаниями иллюзии, то Асгейр в заведомо неудачном положении. Если, конечно, этим магом не был… Замок лязгнул — будто треснула металлическая, как всё в этом лабиринте, ветка. Стиснув кулаки и отступив назад, на свободное пространство клетушки, Асгейр ждал. Дверь медленно распахнулась, и он, вздрогнув, сделал ещё шаг назад. В желтоватом свете двемерских ламп, лучащихся из-за круглых настенных решёток, перед ним предстала людоедка, та самая, лицо которой и повелительный голос он вряд ли когда-нибудь забудет. С ключей, болтающихся на большом кольце, капало что-то тёмное. Асгейр мог догадаться, что это. Он ждал, как ждёт встревоженный и поводящий чуткими ушами на каждый звук олень. А людоедка улыбалась. — Он… Она ждёт тебя, она знает, что ты хочешь. Намиру не обмануть. Оскал блеснувших в полутьме зубов померк в голубой вспышке, ударившей в грудь, и руки Асгейра, вскинутые было в готовности драться, опустились. «Слабость»? «Успокоение»? Он не мог понять, не мог разорвать заклятье, мягким одеялом окутавшее волю. — Он ждёт. Намиру не обмануть, не обмануть, — пробормотала имперка… нет, бретонка, никакая не имперка… впрочем, всё равно. Она подняла голову, по-звериному втягивая воздух носом, и поманила Асгейра за собой, одарив странным взглядом, не то поторапливающим, не то довольным. Сила заклинания, вспыхивающая в висках, колкими иголочками бродила под кожей. Ноги послушно шагнули следом, расслабленно разжавшиеся руки повисли плетьми. Он шёл и только и мог смотреть на диковинным браслетом болтающееся на запястье людоедки кольцо ключей и на тёмный стержень самого длинного из них, с которого уже несколько шагов как перестала капать чья-то кровь. Он не знал, смог бы — не будь заклятья — сдержаться и не протянуть руку, не провести пальцами по металлу, не почувствовать, действительно ли тёмная влага на нём тоже имеет привкус металла, но другого, живого. Он не мог отвести взгляда, и рот наполнялся голодной слюной. Искры в висках с каждым шагом кололи всё сильнее, заставляли ускорить неловкие шаги, заставляли не слушать далёкие крики и грохот чего-то гулко и с силой, так, что отдавалось в камнях, бьющегося о металл. — К-кто… он? Язык едва шевелился, но людоедка услышала. — Должен прийти один, — нахмурилась она, отвечая на какой-то другой, непонятный Асгейру вопрос. — Госпожа выше господина: он хочет одарить, она — даёт. Он не прав, ты увидишь. Он обещал, госпожа всё знает, ей нужен один. Вода жизни для всех одна. Поворот в следующий коридор не отличался от предыдущих, только светильников стало ещё меньше, а какие-то и вовсе едва тлели, будто чары выдохлись. Некстати подумалось про ту пещеру из байки, про раскинутую даэдра ловушку, и сердце пропустило удар от ощущения, что из каждого светильника на него смотрит, бьётся о жёлтую стену круглой клетки душа. Тусклый узор на полу, серым по серому, словно не понимающий ценности ингредиента ребёнок, играясь, насыпал под ноги солей пустоты. Заставив онемевшие ноги хоть чуть-чуть подчиняться своей воле, он переступил, постарался не задеть трещины между плитами пола. Заклятье полыхнуло за глазами, вытягивая из него страх и ярость, и он снова замедлил шаг. Желание узнать имя «господина», которым мог быть тот «Он», про которого говорила и Муири, вновь исчезло, будто его и не было. — Два раза подвела господина, а госпожу — добрых три… — Людоедка прибавила шаг. — Погоди, — прохрипел он, из последних сил заставляя себя бороться с заклятьем. Никогда не представлял он, что найдётся кто-нибудь, чья магия сломит его волю; Намира, подумалось ему, щедра к своим последователям, так не стоит ли и ему… Много ли разницы, души чудовищ пожирать или людскую плоть… Нет! Бретонка вдруг остановилась на пересечении двух коридоров, и Асгейр едва не уткнулся ей в спину. Он не пытался уже понять, где они находятся, ясно было лишь, что древняя крепость в глубину много больше, чем казалась снаружи, чем когда-либо мог вообразить Асгейр, и пронизана ходами почище любого муравейника. Чего только не скроешь в тёмной, чуждой людям и даже мерам глубине, и чего только не творилось под носом у ярла… не с его ли ведома и разрешения, впрочем? Нет, не ярл, иначе к чему было закрывать Зал… Разом вспомнились вскрытые гробы в Зале мёртвых и бродившие по городу странные слухи — и не только об Изгоях. Чьи делишки прикрывал жрец Верелий, и кто отдавал тому приказы хоронить двоих в одном гробу, или забивать гвоздями крышку над одурманенным, но не усопшим, или усылать ненужных вайтранцев с их ненужными расспросами прочь из города под любым предлогом? И бунт, бунт в тюрьме ведь так просто не начинается, даже если охранники звереют, а заключенные опускаются до скотов, всегда нужна искра, толчок, кто-то, кто укажет, куда ударить и когда. Намира? Но зачем Намире убивать имперку? Зачем Намире заманивать кого-то в храм Талоса? Слуге её — да, но самой Намире?.. «Но ведь не только в Намире дело», — мелькнула в дурмане мысль, и тут же, словно только и надо было, что отвлечься от сухого шелеста шагов и ритмичного звяканья ключей, Асгейр подумал, что никакое заклятие вечно не длится, нужно лишь подождать, пока то спадёт само, и не дать шанса на новое. Людоедке же будто не до него было; она хмурилась, словно девчонка, неуловимо (Асгейр передёрнул плечами) напоминая Муири, и топталась на перекрёстке двух коридоров. Из левого еле заметно тянуло по ногам сквозняком, правый же был тих и тёмен, но у Асгейра от него волоски на шее встали дыбом. Из приглашающей темноты будто готова была выступить закованная в тяжелые доспехи высокая фигура с бесстрастным лицом из жёлтого металла. «Он». Не местный уроженец, но хорошо знающий крепость; сведущ в зельях и в магии. И ни следа — ни клочка бумаги, ни слова, ни хоть намёка на имя… — Госпожа Намира, — людоедка развернулась, шагнула к Асгейру, окинула его пылающим, жадным взглядом, таким, что он поневоле облизнул губы. И мужчине, и женщине — любому такой взгляд польстил бы… если бы не тлеющая в нём жажда, не плотская, а плоти. — Госпожа не простит, если я вновь разочарую её, но он… Что лучше, Асгейр, пища или питьё? Что мне выбрать для тебя, скажи? Она стояла так близко, что он ощутил тяжёлый металлический запах, исходящий из её рта. Так пахнет земля, после того, как зарезать на ней оленя, так пахнет камень, на который падает поверженный противник; запах не разложения даже, а самого преддверия его. И в этот самый миг Асгейр ощутил, как путы заклятия неохотно, но начинают покидать его разум. Ещё оставалась тяжесть в груди и в ногах, ещё чувствовал он себя немощным стариком, но разум, разум и слова теперь принадлежали только ему. И наконец-то он понял, отчего терзается людоедка — пытается угодить обоим своим господам. Но она понимает, что хоть одного придётся подвести, и боится, что месть не заставит себя ждать. Знать бы, что ей страшнее: гнев владыки даэдра или наказание от неведомого «господина»? — Намира, — в третий раз прошептала людоедка. И тут Асгейр очень хорошо понял, что сможет сейчас сделать. — Скажи мне, кого ты зовёшь «господином», — выдавил он из себя кривую улыбку, хотя с губ рвался Крик, — имя — и я сам пойду к Намире, даю слово. Втянув ноздрями воздух, она долго смотрела ему в глаза. — Ты дал слово, — улыбнулась бретонка и, стащив с пальца кольцо, протянула ему. — Намира приветствует тебя, вкуси от её милости и будь готов встретить её щёдрость. Серебряное, с тяжёлым мутно-зелёным камнем кольцо легло в ладонь. — Кто он? — постарался мягко спросить Асгейр, хотя губы кривило от магии кольца, нарастающая холодная сила которого вплавлялась в его кожу. — Что он тебе обещал? — Ты со мной. Теперь он не господин мне, его вода не моя вода. Я скажу. Это… Огненная стрела пробила тело насквозь и вспышкой кровяного жара рассеялась в воздухе перед Асгейром. Всхрапнувшая, словно испуганная лошадь, людоедка ещё несколько мгновений — несколько биений его неверящего сердца — стояла перед ним, широко распахнув оба, и зрячий, и слепой, глаза, а потом со скрипом лёгких кожаных доспехов осела на пол. Остатки сковывающего тело заклятья лопнули, и Асгейр сам чуть не повалился следом за ней, но сумел сделать шаг вперёд и удержать ставшее вмиг лёгким и своим тело. Он вскинул руку, надеясь, что хотя бы сейчас разум вспомнит мастерство и он сумеет наколдовать простейший из защитных оберегов, но магические слова замерли у него на устах. Хмурясь и не поднимая на него глаз, футах в пятнадцати стоял Ондолемар. Он смотрел на свою ладонь, и отчего-то, хотя стоял он в самом конце коридора, почти у самого поворота, так, что чёрная хламида сливалась с густой тенью, Асгейр знал, что выражение на лице эльфа непонятно с чего удивлённое, словно тот впервые видел собственные пальцы. — Она… — Асгейр замолчал, присел на корточки и перевернул людоедку на спину. Мертва. — Она готова была сказать, кто… — Почему ты с ней? — Она освободила меня. — Почему? — Не знаю. К Намире вела. Или к… Внезапная мысль вспыхнула сигнальным костром в ночи. — К кому? — прищурился эльф, подходя ближе. Или Асгейру показалось, но до того рассматриваемую ладонь талморец держал так, что сейчас та почти была спрятана за складками робы, будто он опять прятал яблоко, а не судорожно застывшие в магическом жесте пальцы. — Не знаю, — нахмурился он. Странной была встреча. Так вспугнутое стадо оленей, убегая от несущего встревогу шума, легко можно оттеснить в ложбину, запертую между скал. — Что ты здесь делаешь? — Тебя искал. Ондолемар нахмурился, встряхнул головой и тронул носком сапога плечо людоедки. Тонкие губы искривила улыбка. Магия огня — рискованная и выжирающая силы вернее любой другой. Ондолемар, спасительная встреча на перекрёстке, несказанное имя, кольцо, которое валялось в пыли, с укором глядя на него зелёным зрачком вправленного в него камня. Грохот крови в ушах, за которым, чем дольше он стоял, всё явнее слышался далёкий лязг металла, и грохот, и эхо криков. — …ты с ней пошёл? — Что? — Куда и зачем ты с ней пошёл? Отвечай! — Кто ты такой, чтобы я отвечал тебе? Ты убил её! Она почти назвала мне имя того, кто в вашем даэдровом Маркарте всех направо и налево травит! А теперь из-за тебя… А спасительной ли была эта встреча? И для кого она стала спасением? — Это из-за тебя, — повторил он, сжимая кулаки, — это всё из-за тебя. Это всё ты… Всё ты заварил, чтобы оттяпать Маркарт на благо Талмору, да, тварь? Кто же ещё «господин», как не ты, который считает себя выше ярла и всех местных устоев! Убивай, что уж, и меня убей, телом больше, телом меньше, и как раз новому жрецу будет, чем заняться. Это всё вы, остроухие!.. Едва замечая, что орёт, он всё ближе подступал к Ондолемару, и обида сжималась в груди и жгла жарче огненной стрелы. Вот, значит, как, признался же эльф, что первым видел тело Верелия, сам ведь убил и даже не скрывал этого. И ведьма тоже заметила его, невидимого, тогда в лавке, но не подала виду, словно он туда частенько захаживал вот так, тайно от остальных. И почётная охрана, какой и у ярла нет, за ним по пятам ходит. И сам Асгейр дурак дурнее прочих, сам не понял, что его околдовали. Чуял же, что непростое что-то было в том мёде, каким его Ондолемар поил, и зелье то же, и лекарская магия. Чуял, да разума не хватило, смелости не хватило заподозрить! — Ну! Что! Я норд, убивай уж, как твои сородичи деревни все наши вырезали до последнего мальчишки! Он пихнул Ондолемара в грудь, и тот отступил на шаг назад, споткнулся, но удержался на ногах. — Ты что несёшь, «норд»? — Только скажи напоследок, — прошипел Асгейр ему в лицо, — зачем? — Я не… — И столько было непонимания в глазах Ондолемара, что на миг он почти готов был ему поверить. Но руки словно сами сжались у талморца на горле. — Тебе шлюх в городе мало было? Cобственные солдаты тоже наскучили? Сам того не замечая, Асгейр всё усиливал хватку. Ондолемар беспомощно царапал его руки, но не было ни жара огня, ни ледяного прикосновения, ни разряда молнии. И лишь когда талморец захрипел, сквозь пелену безумного желания заставить замолчать, да хоть в горло впиться, чтоб неповадно было впредь водить его за нос и отваживать лживыми словами и невыполненными обещаниями, мелькнул, как холодная сталь клинка, проблеск разума. Асгейр разжал руки, и Ондолемар, закашлявшись, кулем шлёпнулся на пол и тут же вскинул голову. Лицо застыло от гнева, рот оскален был в гримасе боли. — Да как ты!.. Я тебя убью за это. — А давай! — хмыкнул Асгейр и отвернулся. — А то всё обещать горазд. В спину будешь бить? Как ту имперку приказал убить, как парнишку в святилище Талоса? Как её? — кивнул он на труп людоедки. — Давай, не тяни… а то ведь я и сбежать могу, талморский дознаватель. Он развернулся и сделал несколько шагов прочь, к тому коридору, куда должна была вести его бретонка и где мог найтись выход наружу. В повисшей тишине только и слышно было, что хриплое дыхание Ондолемара и потрескивание двемерских светильников. — Не уходи, прошу. Против воли Асгейр обернулся. Ондолемар привалился спиной к стене и силился выпрямиться во весь рост. Талморская роба скользила по камням, и он с трудом удерживался на ногах. «Что же я наделал?» — со стыдом подумал Асгейр, и как ни старался он вернуть обиду и боль от предательства, те исчезли, а вместо них проясняющийся разум царапало что-то… но мысль ускользала, как юркая рыбка на мелководье проскальзывает сквозь пальцы. — Я помогу тебе отсюда выбраться, — сказал он, — а потом убираюсь из этого проклятого города, и хоть сгори он. Твори с ним что хочешь. Но когда он подошёл ближе и ухватил Ондолемара за предплечье, тот вцепился в его руку и уткнулся лбом в плечо. — Я не знал, где ты. И решил, что ты с ней. — И что с того? Ты сам же… — Она сожрать тебя могла, понимаешь? — перебил Ондолемар, и «ты сам её за мной послал» льдинкой застряли у Асгейра в горле. Неужто не посылал? Но ведь всё сходится, и нельзя верить, нельзя, нельзя: лживые эльфийские слова из лживого эльфийского рта. Он мотнул головой. — Тебе лишь бы получить то, чего ты хочешь. — А тебе лишь бы везде искать предательства. Они встретились взглядами, и на миг Асгейру показалось, что Ондолемар думает о том же самом. Асгейр чуть наклонился, приподнял его голову за подбородок и впился в рот поцелуем. Совсем как тогда, в заброшенном доме, они цеплялись друг за друга, торопливо сдирая одежду, только теперь Ондолемар жадно искал его губ и оглаживал тело, словно боялся остаться наедине только с тьмой и серой пылью, и Асгейр, покрывая поцелуями его гладкие плечи и беззащитную шею, которую совсем недавно сжимал, в мыслях безостановочно повторял: «Не один, не один… не один…» Он ласкал, целовал и покусывал беззащитное без колдовских одежд, и Ондолемар, лихорадочно облизывая губы, позволил прижать себя спиной к стене и сам закинул одну ногу ему на бедро, сдаваясь и приглашая одновременно. Асгейр заколебался; на несколько секунд больно стало обоим, всё же слюна — не мазь и не жир. Но стоило приноровиться — а они на удивление быстро подошли друг другу, словно до того делили постель много больше одного раза, — и толчки стали глубже, а в груди и внизу живота зародилась сладкая дрожь, передавшаяся рукам и ногам. По коридору разнесся стон, за ним ещё один и ещё. Обеими руками поддерживая Ондолемара под бёдра, Асгейр дурел от этих звуков и сейчас как никогда понимал эту жажду, эту невероятную сладость обладания, отблеск которой, как блик драконьего пламени, он видел в ярких глазах. Не в силах больше выносить странную и пугающую открытость этого ненасытного взгляда, Асгейр уткнулся Ондолемару в шею, поцелуями-укусами поднялся к острому кончику уха. Ондолемар содрогнулся всем телом, подаваясь навстречу, и требовательно толкнулся в руку. Асгейр хотел продлить этот миг, когда оба они пребывали на самой грани и неважно было всё остальное, потому что никогда и никому он не доверял в своей жизни так, как сейчас — Ондолемару. Асгейр полон был блаженством, то пронизывало его, как солнечный свет пронизывает облака, и в какой-то миг собралось в одной точке и выплеснулось из его тела. Почти сразу плоть под пальцами напряглась, на живот плеснуло вязким и тёплым. Прерывисто и жалобно выдохнул ему в плечо Ондолемар. Несколько долгих мгновений Асгейр стоял, вжимаясь в него грудью и бёдрами, прижав к стене. Два сердца колотились как одно, словно стремились друг к другу. — Что… что мы творим? — пробормотал вдруг Ондолемар, отводя взгляд. Со свистом втянув между кривящихся губ воздух, он дёрнул плечами, безмолвно требуя отпустить себя и дать встать на землю. От хлюпающего звука, с которым их тела разъединились, на пергаментных щеках выступил румянец не то смущения, не то злости. Только сейчас на Асгейра накатило и осознание неуместности — вместе с порывом сухого пара, принёсшего запах горелого мяса. — Считай, что я так поприветствовал тебя, — пробормотал он и отстранился. Он старался не смотреть на Ондолемара, который неловко вправлял ногу в штанину так и не снятых до конца и болтающихся на щиколотке одной ноги штанов. Один сапог был на нём, другой лежал поодаль, почти у тела людоедки, устремившей безжизненный теперь взгляд куда-то вдаль. Осознание сменилось тошнотой, а вместе с ней пришёл и страх. — Меня отравили. Это Намира. Её кольцо, — пробормотал он и, спохватившись, поддёрнул штаны. Он не мог не слышать, как ругается вполголоса Ондолемар, как сверкает между его пальцев желтоватое зарево, словно он пытался наспех залатать магией, сплавить вырванные пряжки. Магия изменения или иллюзии, магия, к которой прибёг кто-то и что-то сделал с ним, с Асгейром. Это не он, не он, это всё не драконье жадное безумие, перекатывающееся в горле Криком и всполохами нетерпения. — Какое кольцо? В ответ Асгейр указал взглядом. На его ладони, всё ещё помнящей гладкость кожи на бедре Ондолемара, середина до сих пор горела от тепла магии тяжёлого, болотно-зелёного камня. Ондолемар оторвал от нижней рубахи, тонкой, шелковистой, кусок ткани и, присев на корточки, поднял с пола кольцо, не касаясь его голой кожей. Затаив дыхание, Асгейр ждал, чувствуя себя вытащенным из публичной каменной ямы заключённым, которого вот-вот, в честь великого праздника, или отпустят, или казнят сразу, дабы его крики и проклятья не омрачали торжества. — Здесь нет яда. Чары… Хм, — талморец нахмурился, поводя другой ладонью в воздухе над кольцом, словно нащупывал что-то. — Что ты чувствовал, тан, когда держал его? — Голод, — не задумываясь ответил Асгейр. — Словно я готов сожрать весь мир. — Голод? Странный выбор чар, — чуть напряженно пожал плечами Ондолемар и, аккуратно завернув кольцо в тряпицу, убрал его в карман робы. Асгейр едва сдержался, чтобы не потребовать вернуть. Нет, не нужно ему этого кольца, пусть забирает, пусть кто угодно его заберёт, а вместе с ним и тлеющее в крови желание владеть, обладать, поглощать. Он обернулся на мёртвую, мертвее некуда людоедку, и подозрение снова начало подтачивать его мысли. — Ты пришёл по коридору, — ровно начал он, — за которым она должна была встретиться с «господином». Что там? — Намекай искуснее, норд. Я пришёл, потому что слух донёс до меня, что ты имел глупость попасться и держат тебя в крепости, а этим путём проще и быстрее всего добраться до подземных камер. «Там» — дворцовые покои, та часть их, что примыкает к развалинам. — Мы не в себе, — буркнул Асгейр в ответ, опасаясь, что злость снова затмит разум настолько, что они, как подчинившиеся весеннему гону звери, вновь сольются друг с другом в трёх шагах от ещё не остывшего тела. — Она тоже говорила что-то странное, про господина и госпожу, его обещания и её дары, про жизнь, щедрость. Она называла его господином. Если это не ты, — через силу сказал он, заставив себя отринуть недобрые мысли, — то кто? — Ярл Игмунд, — заявил Ондолемар и неохотно добавил: — Он хотел опоить меня. Удивлённый, Асгейр посмотрел на эльфа. И он молчал до сих пор? — Ты уверен? — Он своей рукой доливал мне вина. Словно… Словно я… Талмор выше этого, наша сила не нуждается в «тесных дипломатических связях» и «близком понимании натур». Я выше этого! Талмор не допустит неуважения и не простит оскорбления персоны посла, кто суть воплощение, и ладонь, и лик Талмора! Если этот выродок смеет думать, что моё терпение безгранично, он узнает силу лезвий Талмора, наш огонь и наше отношение к нордам, которые едва ли достойны на большее, чтобы.. — Эй-эй, полегче, юстициар! На душе стало муторно словно его с перепоя окатили ведром ледяной воды. Он уже и забыл, кто перед ним. И хотя говорил Ондолемар не о нём, всё равно лучше бы и самому Асгейру не ожидать, что когда-нибудь ещё доведётся ему почувствовать неистовость, с какой подавался ему навстречу талморец. Это всё чары, яд, бродящий в крови, ничего значимого. Хотя, что скрывать, где-то в глубине души, там, где ворочалась злость, он готов был поверить, что всему виной Игмунд, совсем сбрендивший от ведьминых зелий. Перемежаемые добродушным зубоскальством слухи про его любовь к ладным девичьим задкам и правда ходили, но к девичьим одно, а к талморским... Ничего, выяснят, кто этот чародей-отравитель, тогда и решат, оставаться ли в этом безумном городе. А если и правда это ярл, если станет ясно, что найти на него управу здесь не у кого, если и талморец под первым благовидным предлогом решит поспешить из Маркарта, то из благодарности и ради дружбы (если, конечно, это хоть немного похоже на дружбу) Асгейр готов был проводить его до ближайшего талморского посольства. Пусть даже это будет в противоположную сторону от его поисков. — Талмор не допустит, — пробормотал после неловкой паузы Ондолемар и рассеянно почесал выглядывающую из-за ворота незастёгнутой до конца робы шею, по которой шли красные пятна Асгейровых поцелуев-укусов. — К тебе это не относится, — буркнул он и, наконец, поднял глаза на Асгейра. — С нами что-то не то, — повторил Асгейр, не решившись никак ответить на этот обвиняющий и одновременно чего-то требующий, словно вырывающий признание взгляд. — Это чары. — Если с кем что и не то, так это с тобой, — холодно проговорил Ондолемар. — Бросаешься как дикий зверь, сперва хочешь убить, а потом… — А ты? С каких пор… — Асгейр замялся, не в силах всё же напомнить про требовательное и умоляющее «прошу». — С каких пор ты похваляешься Талмором, как ребёнок — деревянным мечом? С каких пор боишься ярла? — Прикуси… — Боишься, я же вижу, и не только ярла. Не признаёшься просто… только прикрываешься своим Талмором. А я тебе напомню: умирают эльфы так же, как и люди. Ладно, идём, что ли, — досадливо махнул он рукой. Прочь отсюда, и со временем сотрутся из памяти и душное безумие, и Ондолемар. — Погоди, — Ондолемар вдруг шагнул к нему. — Я… Ты прав. Я не пил вина, ничего не пил, кроме воды, которую сам и набирал, но меня будто околдовали. А потом ещё ярл — пел про долгоживущих эльфов и какие он вокруг нас стены возведёт, и как защитит. Защитил… семь дней под любым предлогом не выпускал меня и солдат из крепости, да и перед тем… И тут ты и эта… людоедка. Я хотел помочь, а меня будто ослепило. — Он неловко, краем рта, усмехнулся. — Я приношу тебе извинения за свои слова, тан. — От слов никто ещё не умирал, — грубовато отрубил Асгейр, добавив про себя: «Если те не на драконьем». — Ты меня прости за то, что чуть не придушил. — Ты сам сказал, был не в себе, я тоже. Да и сейчас ещё… Асгейр молча сгрёб его за плечи и прижался щекой к щеке. Что за наваждение: касаться Ондолемара готов беспрестанно, а стоит заговорить — цапаются не как кошка с собакой даже, а как два брехливых пса. — Сдаётся мне, — прошептал он, — все тут не в себе. Какие же должны быть чары, чтобы целую крепость… — Не крепость, — перебил Ондолемар, — весь город. Теперь им даже не надо было встречаться взглядами, чтобы понять, о чём думает другой. Не Асгейр лишился рассудка из-за жадного голода драконьей души в смертном теле, не Ондолемар обезумел, приравнивая эльфов к полубогам и стыдясь жажды обладания нордом — чужая злая воля обволокла весь Маркарт, и самые потаенные страхи, самые глубинные мысли выползали наружу и искажались, словно отражение в осколках зеркала. — Я кое-что разузнал, пока пришлось сидеть здесь, в крепости, — нарушил разделённое на двоих молчание Ондолемар. — И я почти уверен, что приказы Верелию и ей, — кивнул он на людоедку, — да ещё нескольким отребьям отдавали братья Тонгвор и Тонар Серебряная Кровь. Им как-то удалось взять власть над целым кланом местных дикарей. Не знаю, чего они тем наобещали и чем припугнули, но Изгои убирают всех, кто неугоден Серебряной Крови. Та твоя имперка с рынка… не просто так она интересовалась местным серебром, вот и поплатилась головой, как и мальчишка, что зазывал тебя в Храм Талоса. Должно быть, решил, что ты разведываешь, для Империи или для Балгруфа, что происходит в здешних шахтах. А что до ярла — на людях он терпеть не может обоих братьев, но теперь я вижу, что он заколдовал и их… — Ярл — и вдруг маг? Сам он, что ли, придумал такие зелья? — Ты мне не веришь? — вскинулся Ондолемар. — Так почему он не отдал меня ей? — Асгейр кивнул на людоедку. — Она явилась одна, ночью, убила стражника… А он мог всего лишь приказать, и никто бы и не догадался, что сталось с Асгейром из клана Крепкой Кости. Не сходится тут что-то. Да и от Муири я слышал, что этот «господин» не местный. Уж ярл-то всю жизнь тут провёл. — Не местный — значит, не ходит среди простого народа. — А помощи у них просить не брезгует? — настаивал Асгейр. Не нравился ему ярл Игмунд, хоть он и не видел того ни разу, но хватило лишь представить, как тот все подливает и подливает Ондолемару вина и тянется к тонкопалой руке. И всё же что-то скребло на душе, шептало еле слышным сомнением: не всё так просто. — Зачем ему старая ведьма и девчонка, если под рукой, в крепости, собственный маг, да и серебра, чтобы выписать любого алхимика из Коллегии, в казне хватает. — Затем, что честный алхимик не стал бы варить ему такие зелья. Ярл безумен, разве не о том я твержу тебе битый час? — А как же бунт? К чему ярлу бунт в тюрьме, если Изгои выкапывают для него шахты и закапывают врагов? Да и раскопки в крепости разве не их же руками… — Асгейр осёкся: мысль, уже не раз дразнившая его за этот день, сверкнула ярко, как молния, и наконец-то удалось её ухватить, но он всё сомневался. — Предельские ведьмы знают местные травы, — упрямо возразил Ондолемар. — Ни одному нордскому алхимику с ними не сравниться. Что мешало старухе и девчонке обмануть Игмунда? — Но Ботелла не знает, — покачал головой Асгейр. — Её помощница сказала, что «он травит, а бабушке лечить». — И ты поверил ей? — Поверил, а теперь ты мне поверь, — веско проговорил Асгейр. — Помнишь, как я обвинял тебя? — Не так давно это было, чтобы я забыл, — усмехнулся Ондолемар. — Не в первый раз я принял тебя за другого. Хмурясь, Ондолемар смотрел на него. Может быть, для него это было рядовой встречей, одной из многих, но для Асгейра каждое слово, каждый взгляд, каждый жест в тот, первый, день его поисков в Маркарте запомнились и отпечатались в памяти. — Колсельмо, — подсказал он негромко и в ответ на неверящий взгляд кивнул: — Да, кому же ещё? Ты же сам сказал, что тут раскопки ближе всего, уж вряд ли эта, — указал он на людоедку, — собиралась меня через весь дворец вести к «господину». — Колсельмо? — переспросил эльф и медленно, будто пробовал имя на вкус, повторил: — Колсельмо. Зачем ему травить город? — Затем, что вот кто уж с ума сошёл со своими двемерами и мало ли, чего надышался, — хмыкнул Асгейр, припомнив, как на пустом месте раскричался старый альтмер в первую же их встречу. — Всё сходится: он чародей, алхимик, хорошо знает крепость и «не местный». Да и Зал мёртвых рядом с раскопками. Верелий увидел или услышал что-нибудь, чего не должен был, и решил рассказать всё тебе — альтмеру и юстициару. Колсельмо, наверное, был неподалёку, или… кто знает, подо что он приспособил все эти двемерские трубы. Может, он каждый чих в крепости слышит. — Чушь! Колсельмо чудак, верно, но он уважаемый учёный, его род… — Да ведь он в первый же мой день здесь велел держаться от раскопок подальше, будто ему было, что скрывать. И мы оба видели, какая у него алхимическая лаборатория, хоть он и может притворяться неумелым зельеваром! — Далеко не каждый алхимик — отравитель и убийца! — повысил голос и Ондолемар. — Признайся, ты просто хочешь, чтобы виновен был альтмер, а не твой сородич. Асгейр с досадой подумал, что вновь они не могут согласиться, ни в мелочи, ни в чём ином, но всё же в этом споре почти не было досады, только желание узнать, кто же всё это время водил их обоих за нос. — Норд, альтмер, Изгой, да хоть дракон — какая разница? Разве не Колсельмо был рядом, когда завалило проход в Зале мёртвых? Тысячи лет простояло и тут вдруг обрушилось? — Совпадение, — пожал плечами Ондолемар, но в голосе у него мелькнуло сомнение. — Не многовато ли? Я слышал, что иные норды, — выделил Асгейр последнее слово, — и за меньшие совпадения головы лишались. Лицо Ондолемара окаменело. — Альтмерам, поверь, никто не даёт поблажки, если они позорят свой народ. — Верю, — заставил себя понизить голос Асгейр. — Потому тебе обо всём этом и говорю. Может, ты и не любишь этот город и весь Скайрим, но подумай, сколько крови ещё прольётся, если Колсельмо не остановить. А если до крови тебе дела нет… то Талмор тоже не рад будет тому, что главная серебряная жила Предела засохнет. — Плохо же ты обо мне думаешь, — прищурился Ондолемар. Зелёно-жёлтые глаза явственно потемнели. — Что я о тебе думаю — одно. Что же до того, что я думаю о Талморе… не время сейчас для такого разговора. Ондолемар кивнул, и, как показалось Асгейру, лицо его выражало что-то сродни благодарности за то, что не стал продолжать. В молчании свернули на галерею, которая после паутины узких тесных коридоров показалась удивительно широкой, хотя на самом деле на ней бы еле разошлись два наряда стражи. Конец её терялся во мраке, который не разгоняли тусклые огоньки светильников. — Если Колсельмо устроил Изгоям побег, не сбежит ли он и сам из крепости? — На улицах наверняка беспорядки. Многие местные одобряют Изгоев, кое у кого половина родни сидит… теперь уже, пожалуй, сидела в Шахте Сидна. Колсельмо не рискнёт покинуть крепость, я уверен. Я бы на его месте предпочёл выждать в безопасном месте и посмотреть, во что всё выльется. Такова натура альтмеров, особенно немолодых. Спешить ему некуда, особенно если он уверен, что никто его не подозревает. — Что же он, запрётся вместе с племянником где-нибудь в дальних чертогах с мешком вяленого мяса? — Зря смеёшься, — отмахнулся Ондолемар, но уголки губ его еле заметно поднялись. — Я бы не исключал и такого. — И много здесь таких дальних чертогов? Нет, не отвечай, я сам скажу: только у Колсельмо есть точная карта руин. — Вряд ли он далеко. Раз та… женщина пришла через верхний ярус, должно быть, она собиралась отвести тебя в личные покои Колсельмо. Они сразу за двемерским музеем, и защищены едва ли не лучше, чем комнаты ярла. — Ондолемар приостановился, замедлил шаг и Асгейр. — Музей он тоже закрыл для посетителей, несколько недель назад. Сразу после того, как запретил доступ на раскопки. — С чего бы это вдруг закрывать музей? Совпадение? — Асгейр даже не попытался скрыть насмешку. Ондолемар ожёг его взглядом: — Я тебе поверил, хотя, может, и не следовало, но будь любезен поумерить гордыню. — Одарю тебя твоим же советом, — суховато ответил Асгейр. — Тан. — Талморец. Оттеснив его плечом, Ондолемар прошёл чуть вперёд; едва уловимое прикосновение вмиг захотелось превратить в любовное: перехватить сухую ладонь, прижаться, прижать, прикусить ключицу… Встряхнув головой, Асгейр заставил себя не думать ни о чём, кроме ожидающей где-то за одним из ближайших поворотов опасности. — А Айкантар? — вдруг вспомнил он. — Я как-то говорил с ним, с виду добрый парень, хотя и жутко перепуганный. Неудивительно, с таким-то дядюшкой. Он может нам помочь? Между бровей Ондолемара пролегла знакомая морщинка. — Если так вспомнить, я не видел его уже пару дней. Но Колсельмо вёл себя как обычно, и я не придал этому значения, а зря. — Думаешь, он мог? Родного племянника?.. — Не замечал между ними особой родственной любви, — нехотя проговорил Ондолемар. — Но не в наших обычаях проявлять чувства на публике: семейное должно оставаться в семье, а не выноситься на всеобщее обозрение, как у низших рас. Асгейр, не выдержав, хмыкнул: — Одно дело не проявлять, а другое — вовсе не иметь. Надеюсь, с бедным малым всё хорошо. Ондолемар вдруг придержал его за локоть и, вскинув другую руку, что-то пробормотал. Обоих окутало дымчатое сияние, в котором Асгейр узнал заклятье приглушения шагов. Стук подошв по каменному полу сменился еле слышным шорохом, и в какой-то момент Асгейр невольно улыбнулся от того, что казалось, будто он ступает по облаку: так мягко стелились под сапогами чары. И хотя стоило предложить Ондолемару не тратить силы на такой пустяк, отчего-то он смутился и промолчал.