Изгои тоже люди.

       Мои руки скользят по моим же ребрам и обводят букву "Р".        Татуировка все такая же яркая, как и год назад. Буква "Р". Везде буква "Р". Ребекка.        Сажусь на землю, поджимая ноги под себя. Еда, которую я ела сегодня на завтрак, стремится к выходу. Закрываю рот рукой и пытаюсь подавить спазм, желудок танцует клубняк! Бум-бум-бум. Я сейчас взорвусь, подобно бомбе. Рвота уже стоит на выходе, но закрыв глаза на отвращение, я отправляю ее обратно в желудок. Часто дышу. Дышать. Ради Ребекки, ради ее памяти. Я должна дышать, должна жить, чтобы потом родить девочку и назвать ее именем моей покойной подруги.        Спазм усиливается, и на глазах красуются слезинки. Я удивлена, что могу плакать, кажется, мои слезы закончились два дня назад, когда пуля, которую выпустила Вия, мертвая Вия, прошла насквозь тело моей подруги. Вчера всю ночь, да и весь день, провела в комнате Томаса, под капельницой. Если бы там было действительное успокоительное, то я была бы рада. Но там был морфий. Не знаю, где Бесстрашные достали его, ведь по сути, морфий есть только у Эрудитов. Не знаю, ничего не знаю, и знать не хочется.        Тело Ребекки кремировано. Вместо Ребекки, которая смеется, шутит, лапает тебя за задницу и за грудь, осталась лишь банка с порохом. Пустая. Склянка. С. Порохом. Банночка с землицей, баночка с землицей. Именно так сказала бы Ребекка, если бы была жива.        Ее больше нет. Я не услышу ее смех, не буду чувствовать ее заботу. Не услышу голоса, не увижу улыбку. Ничего, что было в моих планах, связанных с Ребеккой, не сделаю. И это моя вина. Если бы я не ушла из Бесстрашия, то она бы жила. Я бы брала разрешение у Эрика. Мы бы виделись с ней, смеялись, плакали. Я до сих пор не могу поверить, что все, что было до этого момента, исчезло раз и навсегда, как будто и не было вовсе. Вся моя жизнь, которую я помню с того момента, как детская память стала запоминать все - как ругались из-за очередной куклы или порции мороженного, как смешно шутили на переменах, как подкалывала меня провожая домой - все это стало одним пустым звуком. И если бы у меня тогда спросили о дыхании, я бы промолчала и нарисовала бы пунктир. - Но этого не будет, потому что она умерла из-за тебя, и никто, кроме тебя не виноват. Вия тоже, кстати, не виновата. Виновата лишь ты одна, Никки. Ты слышишь меня, Никки? - говорит мой внутренний голос.        Если тебе больно, то живое существо. Если тебе не больно, значит ты умер. Кто-то говорит, что стекло глотать легче, чем правду. Я с ними согласна.        Мне больно. Я существую? Да, возможно. Мое тело существует, оно продолжает дышать, двигаться, поглощать пищу, ходить, спать. В общем делать все то, что я делаю обычно. Моя душа мертва. Как Ребекка.        Самое дерьмое в смерти это то, что ты не знаешь, когда она скажет тебе "привет". Ты думаешь, что это будет завтра, через год, не важно когда, но главное, что не сегодня! И не знаешь, когда смерть скажет "привет" другому человеку, который тебе дорог, которого ты знал. И так случается всегда.        Я убила Вию. Не знаю, убийство этой сучьи морды, а по-другому я называть ее не собираюсь, как-то влияет на меня. Я. Убила. Впервые. Человека. Не защищаю Вию, но все же, факт остается фактом. У Вии тоже была семья, возможно был парень, друзья, которые ее любили и ценили. А я забрала Вию у них.        Мне хочется лезть на стену, разрушая каждый ее миллиметр. Я хочу, чтобы всем было так же больно, как и мне. Это не справедливо. Умер человек. Его больше нет. Почему мне одной плохо? Я просто хочу, чтобы они забрали мою боль.        Ребекка мне всегда говорила, чтобы я оставалась сама собой. Не притворялась. Я знаю, что смогу это выполнить. Я признаю себя такой, какая есть. Я трусливая, боюсь высоты, я ценю своих людей. Убью за родного человека любого, кто станет передо мной. Я ранимая, подобно ребенку. Смеюсь и плачу, когда захочу. Не иду по тенденциям моды и прочего. В смысле, что я никогда не понимала и не буду понимать новые шутки и вещи. Я выбрала Бесстрашие, хотя должна была выбрать Дружелюбие. И я признаю это. Признаю то, что Ребекка - это очень важная часть моей жизни.        И есть маленький факт. Факт самой себя. Я знаю, что Ребекка этого очень хотела. И я сделаю это. Сделаю все то, что обещала эти годы, месяцы, недели, дни, часы. ВСЕ.        Я Никки Ромеро.        Не Ник, а Никки. Ведь Никки - вот настоящее. И я сохраню полное имя. Откажусь от Ник, ведь "Ник" - это маска для Бесстрашия. Ребекка всегда хотела, чтобы мой ум додумался вернуть мне прежнее имя.        Мои мысли снова возвращаются к тому моменту, когда пуля проходить плоть подруги. Когда она успела встать передо мной? Зачем она это сделала? О каком таком долге она вообще говорила? О долге "уход из фракции"? Но это не долг. Я сохранила ей место в Бесстрашии, а не жизнь. На секунду я осознаю то, что я жива. Я живу сейчас. - Вместо Ребекки должна была умереть ты. Ведь Вия целилась в тебя, - снова говорит мой же голос у себя в голове. - Я знаю! - ору я, что голубь, который сидит передо мной, тут же улетает, - ну и вали.        Расстрел Отречения. Ребекка сказала мне об этом, успела. Не знаю, питает ли она симпатию к ним, но я должна защитить хотя бы их. Я приложу все усилия к этому.        Стоит мне встать, передо мной стоит Ребекка. Точнее, мне кажется, что она стоит. На самом деле ее нет. Она в банке.        Как собака, увидевшая мясо, бегу к своему месту, где прячу основные заначки. Швыряю все, находя банку. Томас принес ее утром. Она обычная железная банка, с надписью. И любой другой, не знавший о произошедшем ее просто выбросит, но не я. Теперь эта склянка с землей мой смысл жизни. Мое обещание. Родить ребенка, девочку, и назвать ее Ребеккой. А если родится мальчик, то буду рожать до тех пор, пока не родится девочка. Ребекка.        Ребекка Кинкейд. 17 лет. Погибла при исполнении.        Погибла из-за меня.        Всхлип выходит из меня, и я снова не могу контролировать слезы, которые уже льются по лицу, капая на руки. Мое тело содрогается. Здесь меня никто не найдет, могу орать, что собственно и делаю. - Будешь так орать, все изгои разбегутся, кто куда, - говорит Эдвард, садясь передо мной.        Ему уже достаточно лучше, глаз скрывается под черной повязкой. Волосы торчат в разные стороны. Он немного расцветает. Я не хочу прогонять его, мне спокойно. Ведь он тоже потерял Майру. - Плевать я хотела. - Расскажешь? - настаивает он.        И я рассказываю. Слова льются из меня, как ручей. Рассказываю все честно, ни капли не приукрасив. Не скрывая слез, он обнимает меня, от чего я начинаю плакать еще сильнее. Обнимаю банку с порохом Ребекки, представляя, что она сидит здесь с нами.        Сейчас она засмеется и ляпнет какую-нибудь смешную шутку, за которую я потом ее ударю. Он прыснет в ответ, покажет язык и снова выпустит какую-нибудь лесбийскую шуточку. Томас ее приобнимет, она будет выворачиваться, но все же поцелует его. Я закатаю глаза, подруга начнет изображать меня, а Томас придумает какое-нибудь очень глупое и неуместное сравнение, к примеру, что я похожа на яичницу. И все кажется таким обычным, таким, каким было всегда.        Сейчас нет ни Томаса, ни Ребекки.        Томас в Бесстрашии.        Ребекка умерла.        Рука Эдварда гладит мое плечо, я обнимаю его, прижимаясь мокрой щекой к его груди. От него пахнет костром, значит остальные Изгои развели большой костер. Я сжимаю кусок его рубашки, которая торчит. Мои слова становятся тише, и я уже сама их не слышу.        Когда человеку плохо нужен тот, кто разделит твою боль с тобой. Эрик забрал частичку боли, когда я вчера уснула на его плече, все так же задыхаясь в рыданиях. Томас разделил свои слезы со мной, мы оплакали Ребекку, ведь она часть нашей жизни. И самое главное то, что она ею останется.        Эдвард прижимает меня к себе, когда я начинаю успокаиваться, вскоре я просто проваливаюсь в сон. Во сне мне снится Ребекка, которая смеется, улыбается. Она держит на руках своего ребенка, который очень похож на Томаса. Меня сзади обнимает Эрик, а передо мной стоят две девочки, как я и хотела. Ребекка счастлива. Я должна запомнить ее такой. Ведь она настоящая.        Эдвард сидит всю ночь, скрючившись, но он не тревожит меня, а продолжает обнимать и качать, как ребенка.