Две души

      Гермиона любила лето. Никаких одноклассников, можно спокойно сидеть дома и читать, практиковаться в магии или гулять и вести мысленные разговоры с Кариной. Гермиона не могла сказать, когда именно стала доверять ей больше, чем матери, но всё непонятное сначала спрашивала у Карины. Поначалу женщина охотно отвечала девочке на любые вопросы, но вскоре родители Гермионы заволновались и начали искать причину перемен в любимой дочке: почему это она перестала засыпать родителей вопросами, почему стремится уединиться и запереться в своей комнате и чем там занимается — они пару раз заглядывали к Гермионе и видели, что девочка не читает, а просто смотрит в окно или на какой-нибудь предмет. И теперь, если Карина считала, что родители вполне могут ответить любознательной девочке, — она посылала её к ним. А вот если родительский ответ не устраивал Карину — а такое бывало, когда женщина видела недоговоренность или просто незнание — тогда она отвечала Гермионе сама.       Особенно тяжело пришлось Карине, когда у одиннадцатилетней Гермионы началось созревание. Успокоив напуганного видом крови ребенка, женщина вдруг сообразила, что если Гермиона придет к матери с такими вопросами спокойной — это будет ненормально. В способность малышки убедительно сыграть свою утреннюю панику Карина не особенно верила, а потому разговор вести пришлось ей самостоятельно. И, слушая рассказ о том, откуда берутся дети, перенасыщенный эвфемизмами, призванными уберечь детскую психику, Карина с трудом удерживала испуганно-заинтересованное выражение на детском личике и вспоминала, как именно сама объясняла сыну эту сторону жизни. Выслушав монолог родителей, Карина заявила, что все поняла, и увела Гермиону в комнату переодеться. — О чем они вообще говорили?— озадаченно поинтересовалась Гермиона и очень обиделась, услышав смех Карины. — Почему ты надо мной смеешься? — надула губки девочка. — Я не над тобой смеюсь, а над твоей реакцией на родительские эвфемизмы. — А что такое эвфемизмы? — Это замена слова, которое не хотят употреблять, другим словом или выражением. Обычно другое слово не имеет с изначальным ничего общего, но в определенном контексте подразумевает именно изначальное. Так заменяют слова, считающиеся грубыми или непристойными. В данном случае твоя мама, не желая называть половые органы так, как они называются, сравнивает их с тычинкой и пестиком. И то, что ты в результате этой замены вообще не поняла, о чем речь, меня очень позабавило, потому что своему ребенку я объясняла иначе. — А как? — Наглядно. — Ой. Это как-то... — В том обществе, где я жила до встречи с тобой, из секса и деторождения тайны делать было не принято, и показать ребенку наглядно, в результате чего получаются дети, не считалось зазорным. Если захочешь, я могу показать тебе это в своих воспоминаниях. Но в здешнем обществе, похоже, дети должны сами выяснять, что же такое мама имела в виду под тычинкой и пестиком, — на последних словах Карина усмехнулась.       Чтобы отвлечься от этого странного разговора и своего стеснения, Гермиона отправилась вниз, проверить почту. Вот газета для папы, вот письмо для мамы, а вот странный конверт. — Натуральный пергамент, — прокомментировала Карина, — Когда-то был телячьей шкуркой. И не жаль же кому-то... — Фууу! — Воскликнула девочка, выронив все, что держала в руках. На возглас прибежала мама. — Гермиона, что случилось? — Оно в почте лежало! — невразумительно ответила девочка, указывая на пергаментный конверт. Миссис Грейнджер подняла газету, письмо и конверт, рассмотрела его повнимательнее. На её лице появилось выражение крайнего удивления. — Какая дурацкая шутка. — А что там написано, мам? — «Приглашение в школу Чародейства и Волшебства Хогвартс». Гермиона замерла. — Если это не шутка, то в этом Хогвартсе работают весьма оригинальные личности, — прокомментировала Карина, — пергамент, ну надо же... И зеленый текст. Не удивлюсь, если они там перьями и чернилами пишут. В моем мире так извращались только ради священных текстов и то не каждых. Хотя телят не переводили, писали на человеческой коже. Человека как-то проще найти, чем теленка... — заговорилась женщина, и тут же вынуждена была перехватить контроль над телом, чтобы девочку не вырвало, — Упс. Прости. Миссис Грейнджер поняла этот рвотный позыв по-своему. — Да уж... Шутники пошли. На пергаменте пишут. Бумаги, что ли, нет? — Мам, — подала голос Карина, — Давай я это письмо спрячу. А вдруг не шутка? — Волшебства не существует, Гермиона. Ты же у меня такая умная девочка... — мама осеклась. Карина вытянула руку, и конверт плавно поплыл к ней по воздуху. Девочка смущенно посмотрела на мать. — Я иногда могу странные штуки. Только я боялась кому-то говорить. А тут это письмо... Мама, ты же правда все равно будешь меня любить? — к смущению прибавилась отчаянная надежда. — Ох... Ну конечно же буду, маленькая моя, — мать крепко обняла дочь и прижала к себе, — Ну как ты могла подумать, что мы тебя разлюбим? Карина вернула контроль над телом Гермионе, и та уже вполне самостоятельно расплакалась от радости и возможности показать родителям свои умения.       Письмо читали всей семьей. И хотя в существовании магии после демонстрации родители не сомневались, письмо все равно выглядело глупой шуткой. — Ждем вашу сову, — прочитал мистер Грейнджер, — Даже если это не шутка, откуда мы возьмем почтовую сову? Они же письмо доставили нормальным способом, хоть бы обратный адрес оставили. — Да и где мы купим всё, что надо для школы? Все эти котлы, учебники, палочку? — поддакнула ему жена. — Странно все это, — резюмировала Гермиона, — Мам, пап. Давайте я письмо у себя подержу до осени. А там видно станет. Если не шутка — так они пришлют кого-нибудь, наверное. А если шутка — так пойду осенью в новую школу, как мы и хотели. На том семья Грейнджеров и остановилась.