Алексис
— Тогда все свободны до вечера! А вечером спарринги и полоса ваша любимая. — Эйт окидывает нас пристальным, недоуменным взглядом, явно начиная подозревать какой-то подвох, но остановиться — выше наших сил. Как только он скрывается за дверью, ведущей на крышу, мы с Дани и Фокси валимся на пол, а наша истерика все продолжает набирать обороты. — Пиздец… он смотрится… в таком прикиде! — выстанывает Дани между приступами смеха. — Я теперь, наверное, никогда не смогу… перестать!.. — Она держится за живот, да и мы от нее не отстаем. — Пиздец вам настанет, когда он обнаружит ваши каракули, — одергивает нас Громли. Сам ведь хихикал наравне со всеми, а теперь пытается испортить нам настроение. Впрочем, ничего нового. Однако его слова приводят нас в чувство, и мы добираемся до своих комнат заметно приунывшие, а при мысли о последствиях наших шалостей паника скручивается где-то в районе живота. — А-а-а, нам пиздец! Всё пропало! Караул! — ору я, нервно прыгая по комнате, проникнувшись предостережениями парней. Что-то мы не загадывали так далеко вперед, когда решили подшутить над инструктором. Тогда идея показалась очень даже милой и смешной, а вот сейчас… Становится совсем не весело! Как-то мы не учли, или забыли, что Эйт у нас не ромашка луговая, а ножички в портупее у него вовсе даже не пластиковые! Попрыгав, побегав минут пять, я выдыхаюсь, голова идет кругом от предвкушения кабздеца. Выхватив большую сумку из шкафа, я принимаюсь сгребать туда все свои вещи. Знаю, что по-идиотски все, но вот жить хочется, очень. — Девки, вы не знаете, а за Стеной жизнь есть? — Ну конечно. Ведь живут же там Бесстрашные, на полигонах. А ты что, уже собралась куда-то? — тянет Фокси, настороженно на меня поглядывая. — Я не про полигоны, на них Эйт нас слишком быстро найдет и устроит нам расчлененку своим ножом. А я пожить хочу, я еще совсем молодая. — Дани, ну вот нафига ты это сделала, скажи? Ты хоть понимаешь, что будет, когда инструктор увидит твои каляки на своей спине? Неделя полосы препятствий — это минимум! — ласково интересуется Теа у нашей смертницы. — Ладно Лекс заколку ему только приколола, кстати, а зачем? — Не зачем, а за что! За мой несчастный отрезанный локон, ну и за волосню Джона, — мстительно выдаю, хватаясь за голову и невольно припоминая потихоньку отрастающий ежик на голове у Уеллнера. Этот садюга-Эйт, разозлившись на очередное уточнение Джона, просто взял и обрил его налысо своим ножом. Как еще не порезал! — Дани, ты же Эрудитка, ты должна знать, а эти животные, скриммены, они съедобные вообще? — Откуда я знаю? Ты что, думаешь, в Эрудиции нас ими кормили? А тебе зачем, ты собралась охотиться на этих зверей? — спокойным голосом вещает она, продолжая выковыривать из-под ногтей остатки мела. — Конечно, охотиться, а как еще в лесу можно выжить? На полигон нельзя соваться, а шалаши я умею строить, если что. Как-нибудь проживем, если командир нас не поймает. — Ой, да успокойтесь вы, ничего он не сделает, ну, поорет, может, отжиматься до упаду заставит, прутом отлупит, на полосе сгнобит, волосы отреж… Блядь! — наконец осекается Дани, сообразив, что перегнула палку. — Интересно, а они вкусные? — интересуюсь я. — А то на одних корешках и ягодах далеко не уедешь. — Кто? — Да скриммены эти. Ах, а как же я без шоколада жить буду, а? Я не могу без него, совсем! — Лекс, ты сбрендила? Серьезно, собралась бежать за Стену? — ржет Фокси. — В конце концов за Стеной есть поля Дружелюбия, можешь там поживиться. — Еще чего, мне что, таскать морковку с чужих огородов? — Скриммен — млекопитающее из семейства псовых. Алекс, ты будешь есть собак? — Буду, наверное, если больше ничего другого не смогу найти, — весьма покривив душой, отвечаю. — А как вы думаете, в лесу намного холоднее, чем в городе? Я в тренировочной форме не слишком замерзну там, а? — продолжаю докапываться до них, не в силах остановить закаченный концерт. — Может, успею еще на складе теплых носков раздобыть. — Ну что ты, конечно, замерзнешь! — с умным видом заключает Дани. — Ты лучше одеяло захвати с собой, под деревце на травку постелешь, и мягенько будет, и тепло. — Нет уж, за ворованное одеялко и под трибунал сошлют. А как же там дела с транспортом обстоят? Что, если скримменов под ездовых собак заделать? Буду их разводить, построю питомник — и еда всегда свежая, и передвигаться быстрее, а из шкур одеялок наделаю! — Ты меня пугаешь, Лекси, и чего ты так паникуешь? — Потому что командир меня ненавидит, всегда придирается, постоянно цепляется и орет: «Алексис, закрой свой хуев рот!», «Плейсед, заткнись!» Ну вот что я ему сделала такого? Ну почему он ко мне все время лезет? Чем ему рядом со мной намазано? Уж не знаю, на что такие вурдалаки клюют, не хотелось бы думать о плохом. — Лекс, если ты хотела не привлекать к себе внимания, тебе надо было зашить рот суровой ниткой! Ты ж его сама провоцируешь все время, а потом удивляешься, чего это он, — вклинивается подружка, с интересом заглядывая в мою сумку и вытаскивая оттуда вещи обратно. — А фен тебе в лесу зачем, ненормальная? Мыться в реке будешь, что ли? Кончай истерику. — Что, и электричества там нет, да? Вот влипла! — чуть не плачу от досады. Не успела я обрадоваться известию о том, что с голодухи я за Стеной не помру, удивиться безбашенности Дани, наваявшей на куртке инструктора член, и охренеть, когда Фокси со шкодливой рожицей вытащила из моей сумки заныканную шоколадку, как новый сюрприз: я еще и фен хотела с собой прихватить. А электричества там нет… Первый нервный смешок вырывается против воли, а потом я не выдерживаю. Заткнув рот двумя довольно мозолистыми ладошками, сгибаюсь пополам от хохота, а следом и девчонки. Истерический смех так и бурлит, выплескиваясь наружу. Теа и Дани смеются так же заливисто, как и на крыше, и в этом срыве все пережитое напряжение минувших дней. Еще немного, и мы тут дружно закатимся в самой натуральной истерике. Надо завязывать… Главное, не вспоминать о гребанном фене. Насмеявшись до судорожной икоты, останавливаюсь только тогда, когда чувствую, что это психозом попахивает; как бы не разреветься нон-стопом. Раскрасневшиеся от смеха девчонки отворачиваются и прыскают в кулачки, а потом мы синхронно подскакиваем от громового рявка. — Новобранцы этого года! Готовность в Яме пять минут! Опоздавшие сидят в отстойнике! Командир старательно складывает слова в лютые, заковыристые выражения и вываливает на наши головы целый поток таких жутких, нелицеприятных и неповторяемых ругательств, что мы все становимся даже ниже ростом. Вот уж попали, так попали! Аж холодок ползет по спине. А потом Эйт стреляет в Дани нейростимулятором, что ее потряхивает, как после удара током. Сердце, кажется, пропускает пару тактов. — Я сейчас не в том настроении, чтобы не обращать внимания на ваше шипение, — рычит деспот, заехав бывшей Эрудитке в лицо прикладом. — Это касается всех. Марш все на полосу. Кто хоть даже подумает о том, чтобы халявить, пусть помнит, что патронов у меня много. Будет больно, зато всем хватит! И понеслось. Не знаю, сколько мы бегали, — может, часа три или больше. Но насчет количества патронов Эйт не обманул. Это больно, черт подери, очень больно! Гонял он нас долго, со смаком, явно по полной отрываясь и мстя за изгаженную куртку и подпорченное самолюбие. Нашпигованные зарядами девчонки пытаются скрыться от возмездия в макете канализации, откуда летят еще быстрее, когда их там находит командир. Громли злобно сверкает на меня глазами, будто я во всем виновата. Ох, чувствую, что все равно сделают крайней меня, впрочем, как всегда. Остальные парни приглушенно шипят, наверняка потом и от них еще огребем. Когда очередной заряд, по счету уже даже не пятый, с тихим свистом впивается мне в ногу, поддавая скорости на болтающемся мосту, что я слетаю вниз, я уже сама готова убить Дани собственными руками. Но зато все оставшиеся круги полосы я пробегаю вполне успешно, да еще и не самая последняя, что все-таки, пожалуй, испытываю даже какую-то гордость. — Шевелите своими кривыми копытами, уёбки долбанные! Бегом в Яму, я с вами еще не закончил! — и это заявление командира звучит о-о-очень многообещающе…***
— Желаю вам всем хорошенько выспаться, — глумливо бросает Эйт, как мне кажется, прямо в мою спину. Не видеть бы его и не слышать, скажем… никогда, но… Сама выбрала фракцию, сама и расхлебываю! Щека, по которой попал Ларри, когда мы с ним пытались справиться с разъяренным инструктором, горит и ноет, будто мне ее прижгли тяжелым булыжником. М-да уж, фракция воинов, побить девушку — это в порядке вещей. Я, конечно, хоть и не знала, на что шла, да как-то надеялась, что не все так плохо, однако… Эйт всем нам показал, кто в доме хозяин, что мы все тут грязь под его ногами, а он — самый сильный и ловкий. Что ж, хорошая оплеуха, да вот только в коня ли корм? Чего он пытался добиться этим? Уважения? Послушания? Избивая и запугивая нас? Отличный воспитатель! Эйт покидает совсем не гостеприимный подвал, который теперь на целую неделю стал нашим пристанищем, а я пытаюсь устроиться поудобнее. На жестких пружинах, конечно, не так, как в нашей с девчонками комнате, но командирская курточка, пусть даже и с чужого плеча, лучше, чем ничего. Ребята начинают сыпать обвинениями друг на друга, а мне даже участвовать в этом не хочется. — Ну что, довыпендривались? Какого хрена, Дани? Ты, вообще, хоть что-нибудь соображаешь, ебаная идиотка? — не на шутку расходится Джон. — Мы теперь тут должны задницы отмораживать из-за твоей безголовости! — Не ори на меня, Джон, — спокойно и даже несколько презрительно отвечает бывшая Эрудитка. — Вы, парни, все идиоты тупые — не могли впятером справиться с одним, и кто вы после этого? Нет бы завалить и отпинать его, а вы, как придурки! — Ты так говоришь, как будто тебя там не было, Дани. Ты же видела, какой это боров. И приемы он знает, а мы их еще не отрабатывали, — начинает оправдываться Джон. Я слушаю их перепалку, отвернувшись, и начинаю тихонечко засыпать под этот гомон. От чужой куртки пахнет неожиданно… приятно. Легкий, едва уловимый древесный запах, сигареты, кофе и… что-то еще. Что-то, отчего начинает клонить в сон. — А ты чего развалилась, — кто-то грубо пихает меня в плечо, — пригрелась в командирской курточке-то, а? Чего это он так расщедрился? Уж не посулила ты ему чего? Я оборачиваюсь, с ненавистью глядя на Громли. Он скачет по всему помещению, накручивая себя и распаляя. Видно, не нравится ему подвал, вот совсем, ни капельки. — Из-за вас все! — орет он, и глаза у него становятся пустыми, как две пропасти. — Вы непрерывно открываете свой рот, а огребаем все мы! Почему вы не можете просто промолчать? Молчание — золото! А ты! Хуесосная Эрудитка, какого пиздочлена ты стала вот это делать? — показывает псих на командирскую куртку. — Тебе заняться больше нечем, ты не знаешь, куда силы свои деть? Что ты за безмозглая инфузория с раздутым самомнением?! — Заткнись, Громли, тебе никто не давал разрешения открывать свой поганый рот! — парирует Дани. — Свали в туман, прикройся тучкой! Тут вообще никто не горит желанием с тобой разговаривать! Громли подлетает к ней и бьет ее наотмашь по щеке. Тут же к нему бросаются Стен и Джон, а я, молниеносно встрепенувшись, вместе с Теа загораживаю Дани. — Громли, не тебе говорить нам, что и как делать, ясно? Мы все залетаем, и все расплачиваемся, — говорю я сквозь зубы от злости и даже топаю ногой, точно капризный ребенок, которому впервые отказали в прихоти. Меня так бесит этот одночлен, что я готова глаза ему выдавить. — Методы Эйта не лезут ни в какие ворота, они не то что не гуманны, об этом даже речи не идет, — они бесчеловечны, и мы все сделали правильно! А он обиделся как девочка. Так что нечего тут орать. Давайте лучше спать, завтра вставать. — Тебя вообще никто не спрашивает, — трепыхается в руках у парней в руках Аарон. — Если бы ты еще на крыше не настроила его против нас, может, он и не стал бы так с нами обращаться. А ты его накрутила самая первая, и он невзлюбил нас уже изначально. Что бы мы ни делали, как бы ни старались, вы, идиотки, делаете все, чтобы он продолжал нас ненавидеть. — Греби ушами в камыши, сволочь. Ты, конечно, больше всех стараешься и совершенно не косячишь? Да как только тебе представится возможность, ты сразу же нас всех подставишь, если тебе будет от этого выгода. Так что можешь тащиться здесь до опизденения, как хуй по стекловате! — Громли ублюдок, конечно, — вдруг подает голос доселе молчавший Ларри, — но в одном он прав. Если мы хотим пройти инициацию, мы должны слушаться инструктора, как ни крути. Какие бы методы у него ни были. Вообще-то, его тренировки результативны, и вам, девки, вместо того чтобы влезать в перепалки, лучше бы уши навострить. А иначе, и правда, отправитесь на общественные работы. — Вы посмотрите, они его еще и защищают! — моему возмущению нет предела. — Этот садист почти сломал ногу Стену, вырубил Грега, наставил синяков тебе, Ларри, а ты его защищаешь?! Вы все что, признали более сильного самца? Он на вас хуй положил, а вы и прогнулись? — А ты что предлагаешь, его в пропасть скинуть? — орет на меня Джон. — Он лидерский сынок, ему вообще закон не писан, и если мы будем дальше на него огрызаться, то какого хрена мы вообще столько сил положили, чтобы пройти эту инициацию? Почему бы сразу не отправиться чистить отстойники? Меня начинает мелко потряхивать от этого ведущего в никуда скандала. Я чувствую, что ребята, да и Дани с Фокси, так или иначе, винят меня, даже те, кто этого не показывает. Обвожу взглядом всех присутствующих, чтобы попытаться разглядеть их истинные чувства, и замечаю, что Громли как-то странно дергается и начинает внимательно вслушиваться в нашу перепалку. Черт, опять задумывает какую-то пакость! — Какие у тебя проблемы, Алексис? — продолжает допытываться у меня Джон. — Может, тебе инструктор нравится, вот ты и злишься, что тебе даже во сне не светит, а? Он в жизни никогда не посмотрит в твою сторону, так что можешь не надеяться! И засунь уже свои комплексы подальше. Нет ни сил, ни желания продолжать из-за них огребать по полной! — Может, вам еще объяснительную написать?! — рычу всем сразу. — Ты бы лучше соблюдал акт воздержания против звуков, Джон, — адвокатским голосом выдаю я. — Что? — не понимает он, запнувшись после своей обличительной тирады, будто врезавшись в стену. — Заткнись! — Если вы, девки, не станете включать мозги… — Уеллнер, засунь свой дурацкий гонор поглубже в карман, если не хочешь разругаться… окончательно. Нечего срач устраивать, мы и так все в одинаковой жопе, куда ни повернись! Надо держаться вместе, по одному мы не сможем выбраться из этого гребанного болота. — Но в ответ только тяжелый взгляд. Тебе ж, дурню, добра желаю! Дырку не прогляди. Наконец, машет рукой. Отлично. В печенках уже и ругань эта, и все вообще. С тоской смотрю на наше новое жилье. Холодно, сыро и мрачно. Большое, темное и жуткое помещение с довольно высоким потолком ни в какое сравнение не идет с теплыми, уютными спальнями неофитов. Душевая общая, без кабинок и всяких шторок. Ржавые раковины тянутся в ряд по одной стене, а с другой стороны унитазы, радующие взор отсутствием каких-либо между ними загородок и дверей. Немного попахивает канализацией, плесенью и еще чем-то очень неприятным. М-да, подвала нам сильно не хватало, конечно. А когда кто-нибудь из ребят ночью скопытится тут от холода, будет вообще великолепно. Нет, доводы парней меня все же убедили, но толку теперь спорить: Эйт обозлился не на шутку, но не убивать же теперь Дани за это! В конце концов мы одна команда. Сегодня Дани сплоховала, завтра я набедокурю, послезавтра кто-то еще. Да, ребята настроены к нам враждебно, а их, между прочим, больше, чем девчонок. Мало ли. Конечно, художество мелом не самый лучший был поступок. Зря это все было затеяно, определенно зря. Лишь бы не закончилась вся эта добрая эпопея слишком плохо. Ребята все еще дико ругаются, пытаясь найти виноватого и спустить на нем пар, а мое желание во всем этом участвовать и так-то было не особенно велико, а сейчас и пропало вовсе. Поэтому я, завернувшись в командирскую кожанку, опять отворачиваюсь, и меня снова начинает клонить в сон. Почему-то, несмотря на неудобное ложе и страшный холод, становится уютно. Странно, но сейчас так спокойно на душе. Чужая куртка постепенно согревает покрывшуюся мурашками кожу, и плавная волна в середине тела растекается к кончикам пальцев. Кажется, я все чаще ловлю себя на мысли, что иногда, исподтишка, нет-нет, а поглядываю на высокопреосвященство. Он, конечно, гад, каких поискать, и свои эмоции ему дороже всего, но… Когда он что-то объясняет, на его лице появляется выражение, от которого веет мужественностью и силой. Когда он дотрагивается до меня на спаррингах или корректирует что-то, я чувствую, какие сильные у него руки, и в то же время… Он прикасается бережно, не желая навредить. У меня очень чувствительная кожа, синяки могут появиться от одной цепкой хватки, но от его прикосновений, именно когда он касается без агрессии, ничего такого не было. И все чаще, когда Эйт появляется в дверях тренажерного зала, меня тянет улыбнуться ему, чтобы получить в отчет задорную усмешку, и потом настроение весь день радужное, будто я съела шоколадку. Он что, мне нравится?.. Кошмар какой! Конечно, нет. Но память услужливо подбрасывает, каким восхищенным взглядом Эйт рассматривал мою мишень, и от этого в животе что-то недвусмысленно ёкает и скручивается в пружину. Все интереснее и интереснее!