В прятки с Бесстрашием

Алекс

      Шесть утра. Последний день жизни неофитов в подвале. Я, с железякой наперевес, подхожу к перилам, ведущим в новенькую спаленку новобранцев. Блям-блям-блям! Железяка отбивает по металлу перил, а сопляки, готовящиеся стать Бесстрашными, скрипят пружинами матрасов, как старая не смазанная дверь.       — Уроды! Готовность пять минут. Опоздание — две полосы, с довеском!        По истечении этой недели больше не опаздывает никто. Зато отмечаю, что Дани заспанная и опухшая.       — Клейтон! Почему рожу не умыла?       — Не успела, — бурчит девушка, стараясь не смотреть на меня в упор.       — Не успела. Ясно. А какого хуя ты не успела, а?! Как члены рисовать на моей одежде, так ты быстрая, а как рожу свою пиздоблядскую умыть, так не успела! Я не понял, почему я не слышу ответ?!       — Ты же сказал, что нужно держать рты на замке, вот мы и… — вступается за подругу Лекси.       — Плейсед, заткнись… — шипит сквозь зубы Джон.       — Алексис. Детка, — ухмыляясь совсем неискренней улыбкой, подхожу я к ней. — Подвал — место как раз для таких, как ты, но не забывай, что из-за тебя там будут жить все. И куртку мою отдай. Я смотрю, ты ее отмыла. Готовишься в прачки?       Девица как-то странно дергается, явно прикусив свой едкий язык, но молчит. Я забираю у нее свою куртку и набрасываю на плечи. Моментально чувствуется что-то иное, не свое, будто с чужого плеча. Идея оставить вещь девице, да еще на целую неделю, была так себе. Но не могу же я снять ее при всех! И почему я раньше её не забрал?       — Очень хорошо, — коротко бросаю я, покривив душой. — А сейчас у нас тренировка по метанию ножей. Прошу к манекенам.       — Эйт! — окликает меня нетвердый голос. — Разреши обратиться!       — Разрешаю.       — Мы не все участвовали в этом, — тычет пальцем в куртку Громли. — Почему все были наказаны? — Ну и ублюдок же ты хуеблядский, всю неделю молчал и только сейчас сподобился, трусливый урод.       Подхожу к нему, делаю захват сбоку так, чтобы его голова оказалась прижата к моему плечу.       — А что, ты решился мне сказать, кто именно это сделал? Да? — заговорщически проговариваю ему в макушку. — Кто, Аарон? Уебищные девки, да? Что предлагаешь с ними сделать? Снять штаны и выдрать прутом по голым задницам? А может, позвать неофитов прошлого года и выебать их по кругу, а, брат? Так их, уродин?       — Да ты что хочешь можешь делать с ними, Эйт. Мы все из-за них не должны страдать. Они сейчас сделают какую-нибудь хуйню, а мы еще на неделю там останемся!       — Аарон. Знаешь. Ты классный парень. Да, вот такой, нормальный, бывший Искренний перешел в Бесстрашие, навел тут свой порядок. Сразу все встало на свои места. Знаешь, кто ты? Ты просто редкостный хуесос, Громли! Упор лежа принять!       Громли опускается на пол, а я ставлю ногу на него сверху. Наклоняюсь к нему и говорю:       — Аарон, я не должен тебе этого объяснять. Нормальные люди, которые хотят стать Бесстрашными, и так это понимают, но все же я скажу тебе. У нас коллективная ответственность. Сделал один — наказаны все, иначе на войне ты, блядь, сдохнешь самый первый. Потому что если из восьми человек хоть один забудет, что он в отряде, а не сам по себе, полягут все, ясно, урод? Мне совершенно насрать, кто это сделал! Тем более что я знаю, чья это идея и чьих рук исполнение. Только мне на вас на всех поебать, уроды, — обвожу их взглядом и тыкаю пальцем в каждого. — Меня лидер лично попросил вас тренировать, и я выполняю его просьбу. И сделаю то, что ему обещал, на совесть, потому что в отличие от вас я на войне был, что это такое, знаю, и как там выжить, в курсе. И прекрасно понимаю, что окажись вы там нормально подготовленными, то мы все выживем, а если я положу на вас такой огромный хуй, который вам, девки, даже в самом сладком сне не приснится, такой, что вы под его тяжестью даже отлить отойти не сможете, то мы с вами все останемся там, с вывороченными кишками и насаженные недовольными на кол. Это всем понятно? — Они смотрят на меня опасливо, но кивают. — Хорошо. Тогда продолжим.       Мы все подходим к манекенам. Раздражение на ублюдочного парня все еще дурниной бурлит в крови, бьет в голову, и хочется сделать что-то мерзкое, возмутительно гадкое. Особенно ему. Но я заталкиваю поглубже чувства и стараюсь отвлечься. Воспоминания о боевых действиях не дают покоя — конечно, они не сравнятся с боевым опытом отца, но то, что я видел во время службы, навсегда останется со мной. Не отпустит. Не выветрится. Пора уже приводить голову в порядок — нельзя кидаться на людей только за то, что они не понимают, как там, где смерть бродит с тобой рука об руку… Но у нас тут тренировка, а я инструктор, и я должен их учить. А не гнобить.       Переключаясь на любимое оружие, рассказываю им про метание. Достаю свой нож из ножен, показываю им на примере.       — Нож — это уникальное оружие. Подходит как для ближнего боя, так и для дальнего. Ножом можно причинить невыносимые страдания, но можно быстро и безболезненно убить. Смысл метания не только в том, чтобы противник не успел приблизиться, поражающая мощь ножа при метании почти в два раза больше, чем при ударе рукой. Основная дистанция для метания ножа — не более пяти метров, дальше затея теряет смысл. Метательный нож отличается от обычного тем, что у него клинок хоть немного тяжелее рукояти, и если оружие удовлетворяет этому требованию, то метать можно что угодно: кинжал, тесак, стилет, штык — что нравится.       Мое оружие ложится обратно в ножны, я беру в руки метательный нож, прокручивая его в пальцах по привычке. Моя рука будто бы сканирует оружие, примериваясь и прощупывая его, чтобы понять, как лучше взяться и где у него находится центр тяжести. Это уже происходит на автомате, но некоторые считают, что это просто выпендреж.       — Существуют различные способы метания ножа: сбоку, снизу, наотмашь, — показываю их все, — лежа, из-за укрытия. Мы с вами отработаем на природе. Самый простой, но в то же время самый мощный и эффективный — метание стоя, из-за спины, хватом за клинок, — говоря все это, я не забываю подкреплять свои слова действиями. — Исходное положение и техника броска аналогичны метанию рукоятью вперед. Итак, бойцы, слушай мою команду! Принять левостороннюю боевую стойку! Начали бросать!       Хожу вдоль отряда, внимательно наблюдая, у кого что получается. В принципе, получается у всех неплохо. Смотрю, Джон неправильно делает замах.       — Смотри, Джон, правая рука перед грудью, согнута в локте под прямым углом, рукоятка ножа направлена вверх. Левая рука слегка согнута и вытянута вперед. Затем, прогибаясь в пояснице, надо сделать замах правой рукой вверх-назад над плечом, не сгибая запястья. — Своей рукой отвожу его руку за спину. — А теперь сохраняя на одной линии предплечье, большой палец и клинок, резко выпрямляйся в пояснице и разгибай правую руку.       Он бросает нож, но, дернув кистью, сбивает направление, и нож, не воткнувшись, обрушивается на пол.       — Не делай дополнительного усилия кистью. Не дергая ею, посылаешь нож рукоятью в цель. Клинок надо отпустить в момент полного выпрямления руки по линии прицеливания. Следи за кистью, Джон.       Фокси все примеривается, целится, но все равно не попадает. Я встаю рядом с ней и чувствую, как она напрягается. Так сильно, что если до сих пор ножи у нее хоть куда-нибудь втыкались, то теперь они просто валятся у нее из рук.       — Успокойся, Фокси, я всего лишь хочу, чтобы ты расслабилась. Согни слегка колени, Фокси! — Кладу ее на её талию, заставляю немного спружинить. — Дыши не грудью, а животом, — моя рука медленно перемещается ей на живот, — и в момент броска делай легкий выдох. Ты уже можешь дышать, Фокси! Фокси, отомри! Ты меня поняла?       Девица кивает, глядя на меня огромными испуганными глазами, а я отхожу от нее, усмехаясь. И чего так пугаться, многим нравится…       Громли, как обычно, старается продемонстрировать свою охуительность и бросает ножи так, что они отлетают у него от мишеней рикошетом, и матерится сквозь зубы. Подхожу к нему, сложив руки за спиной и насмешливо рассматривая его потуги.       — Самая распространенная ошибка новичков — стремление вложить в бросок побольше силы, вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на координации движений. Аарон, я когда что-то говорю другим неофитам, тебе слушать не возбраняется. Поучись сначала делать замах и расслабь ты уже руку, силушку свою будешь на ринге показывать, тут необязательно.       Громли смотрит на меня, чуть дергая верхней губой. И я понимаю, что постепенно наживаю себе врага в его лице. Ну что ж, это будет забавно, как говорит Кристина.       Вспомнив свою компанию, я глубоко вздыхаю, и на меня опять наваливается тоска. Бля, хочется уже их всех увидеть, я так устаю с тренировками этих идиотов, что почти не вижусь ни с кем, а брата так и не видел с начала инициации. Что ж за жизнь-то пиздоблядская? Качая головой, перехожу к Дани. Она оборачивается и усмехается мне в ответ. Видимо, не все тут в восторге от Громли. Ухмыляюсь в ответ на её призывную улыбку и перевожу взгляд на Алексис.       Она вроде бы все делает правильно, но в мишень попасть не может. За все это время ни одного попадания. Оружие то и дело летит мимо, со звяканием падая на пол. Меня это слегка обескураживает — я ведь видел, как она стреляет, попадая в центр мишени десять из десяти! А что с ножами не так?       — Алекс, у тебя какие-то проблемы? — Подхожу к ней, пристально осматривая её фигуру с ног до головы.       — У меня… Не получается, — бормочет она, не глядя на меня. Хмурится, даже я бы сказал, злится — крылья носа раздуваются, губы сжаты в тонкую линию, а движения все резкие и раздраженные.       — Что именно не получается? — спрашиваю, чувствуя некий подвох.       — Были бы здесь простые круглые мишени, проблем бы не было, а эти… Они меня с толку сбивают.       Вот сейчас вообще ничего не понятно. Алексис смеривает меня несколько досадливым взглядом и ждет, как я отреагирую. А у меня от удивления даже как-то слова закончились: я же еще и с мишенями не угадал, не к тем привел, и ей неудобно. Охуеть!       — А что не так с мишенями? — едва сдерживая ярость, спрашиваю как можно спокойнее. — В тире вы стреляли по круглым мишеням, потому что это был начальный уровень. Сейчас уровень выше, и чем дальше, тем натуралистичнее будут мишени. Обычно Бесстрашные тренируются на манекенах, максимально похожих на людей — руки, ноги, голова, и даже черты лица, чтобы было понятно, куда именно попадет нож: в лоб или в глаз. Все для того, чтобы быстрее изучить анатомию тела, а после и реакцию на ранения, и максимально эффективно убить врага. Так в чем проблема?       — Проблема во втыкании ножей в живых людей! Нормальному человеку это трудно, ясно? — рявкает она на меня, не пытаясь даже скрыть недовольство. — Не знаю, может, когда я буду защищаться, мне будет легче это сделать, но так, на фоне полного благополучия, просто рука не поднимается!       Слушая всю эту отповедь тоном, больше похожим на капризы ребенка, которому дали не ту игрушку, я чувствую, что из глубин сознания во мне рождается что-то совсем нехорошее… Видно же, что это дерево, резина да пластик. А что же будет, когда мы будем тренироваться на подвижных мишенях? А когда будут тренировки с голограммами, которые изображают настоящих, живых недовольных? Мы тогда вообще на тренировки не явимся? Нет, она точно издевается! А Плейсед продолжает:       — И вообще, я не понимаю, зачем нужно это метание ножей, если мы везде и всегда с огнестрелом ходим. Неужели нож мне как-то поможет против человека с автоматом? Глупость какая-то… Ничего, кроме неоправданной жестокости, это нам не даст…       — Вот как? — перебиваю ее бред, расплываясь в улыбке, которая, по ощущениям, искривила лицо недобрым оскалом. — То есть я правильно понял, ты пришла сюда инициироваться, но уже лучше лидера Бесстрашия знаешь, какие тренировки нужны, а какие нет?       — Нет, но… — она явно понимает, что перегнула, но, конечно же, показать этого не может. — Ну хорошо, ты прав, может, метать ножи и надо, и даже, возможно, это когда-нибудь спасет мне жизнь, но можно я буду бросать просто в круг с разметкой? Или хотя бы лицо манекену прикрыть, а то, и правда, как в живого человека. Я, наверное, просто еще не готова.       Попытка откатить славная, детка! Но уже поздно. Раздражение затапливает меня с головой, а самоконтроль машет мне белым платочком.       — А ну, отставить тупые бабские капризы!— ни капли не сдерживая мощь своего голоса, ору я на нее. — Взяла нож и бросила! Быстро! — Хватаю нож и бросаю прямо в манекен. — Смотри, Алекс, там, куда я попал, обычно находится у человека горло. Когда туда прилетает нож, он перерезает яремную вену, человек истекает кровью и, в принципе, мог бы выжить, но он не выживет, потому что на поле боя нет нихуя, а медик только один. И если этот человек, сохранив хладнокровие, успеет сделать себе ренинъекцию, то, может быть, он и выживет, а если сразу потеряет сознание от быстрой потери крови, то окочурится. Как ты собираешься воевать, если ты не будешь, мать твою, тренироваться из-за каких-то тараканов, что кишат в твоей голове?       — А я и не собиралась воевать, ясно? — Только сейчас я замечаю нездоровую бледность на ее лице и понимаю, что ей действительно не по себе. — Ты сам сказал, что вам нужны медики, воспитатели, диспетчеры… Вот я и буду одним из них. Я не для войны, я…       — Ты будешь воевать, Алексис, — призывая на помощь все свое самообладание, говорю ей тихо-тихо, так, что даже другие неофиты перестают бросать, и в тире воцаряется звенящая тишина. — У тебя талант, у тебя очень хороший глазомер. Такой талант нельзя зарывать в землю, это слишком расточительно. Поэтому тебе придется перебороть свой страх, ясно? — Алексис смотрит на меня дерзко, и я чувствую, что упрямство не позволит ей согласиться со мной ни при каких условиях. Бросив на нее тяжелый взгляд, иду к резиновой модели. — Дани! Подойди ко мне!       Клейтон вздрагивает от такого неожиданного поворота, таращит на меня глаза и оглядывается на своих приятелей.       — З-зачем? — заикается она и не трогается с места. Они решили сегодня окончательно испепелить мой авторитет, чувствую это.       — Клейтон! Ты что, оглохла? Это приказ! Подошла к мишени, быстро! — Еще немного помедлив, бывшая Эрудитка, припадая на левую ногу, медленно идет к манекенам. Отщелкиваю верхний слой резиновой мишени, из поглощающей энергию ткани, за которым фигура имеет полое пространство, специально для таких вот случаев. — Я думал приберечь это до конца первого этапа, но, видно, придется заняться вашими страхами уже сейчас. Дани, залезай!       Клейтон, белее мела для рук, которым она рисовала хуи на моей куртке, спотыкаясь подходит к полому манекену с таким лицом, будто я предлагаю ей лечь в гроб.       — Почему я? Если ты таким образом хочешь отомстить мне за куртку, то знай — мне жаль, — обморочно лепечет она, медля и раздражая меня еще больше. — Я что, внутри этой штуки буду сидеть?       — Будешь, Клейтон. Или ты боишься?       — Быть убитой? — вздергивает бровями Дани. — Не то, чтобы я боюсь умереть, но больше всего мне не нравится, когда больно.       Мне по душе, что она в такой ситуации сохраняет чувство юмора, и очень хочется сказать ей, что это совершенно безопасно, но я лишь киваю на манекен, призывая Дани залезть внутрь. Иначе им не справиться со своими страхами.       — У нас во фракции медкорпус не хуже чем в Эрудиции, так что хочешь быть Бесстрашной, полезай, — хладнокровно говорю я, игнорируя её предположения.       Застегиваю броню на Дани, и теперь перед Алексис мишень с лицом её подруги. Да, немного жестоко, но по-другому здесь со страхами не борются. Подкатываю деревянный заслон, устанавливая его позади манекена так, чтобы красное очертание человека окружало мишень ярко выделяющейся полосой.       — Эйт, это убийство! — отрицательно качая головой, в панике вскрикивает Алексис. — Я не буду в этом участвовать!       — Будешь, Алекс. Бери нож. Бери нож, твою мать! — Закончив приготовления, я направляюсь к Алексис и встаю позади неё. — Это просто манекен, ясно? Ты должна научиться абстрагироваться, иначе ни черта не выйдет!       Вкладываю ей в ладонь нож, сам беру ее руку и делаю вместе с ней несколько замахов, чтобы тело запомнило, как надо двигаться.       — Ты меткая, ты попадешь обязательно, куда захочешь, — уже почти справившись с собой, говорю я ей на ухо. — Только расслабься и забудь о том, что там стоит человек. Это просто мишень, ясно? Дерево, пластик и резина. Прицелься получше и бросай!       Стою рядом, внимательно наблюдая за её действиями, но Лекси медлит, и я даю ей немного времени справиться со своими страхами.       — Давай, Плейсед, бросай. Бросай! Иначе вы будете бегать по полосе всю ночь, клянусь!       Алексис загнанно дышит, растерянно оглядываясь на других неофитов, но они прячут глаза, отворачиваются и даже не пытаются её подбодрить, боясь вызвать мой гнев. Во всяком случае мне хочется думать, что дело именно в моей реакции. Алекс переводит на меня полные презрения глаза, но я слежу, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице.       — Я просто поверить не могу, что ты заставляешь меня сделать это… За что ты так с нами? Ты хочешь, чтобы я покалечила живого человека, зачем?       — Покалечишь ты её или нет, зависит только от тебя, — тихо говорю я, склоняясь к ней. — Суть тренировки в том, чтобы ты пересилила свой страх здесь, а Дани — свои страхи там. Давай, Алексис, я знаю, ты сможешь. Видишь очертание вокруг мишени? Попадешь в красную зону — получишь десять баллов.       — А если попаду в Дани?       — Получишь сто баллов. И уберешь конкурентку с дороги.       — Какой же ты… — шипит Алексис, метнув на меня взгляд поострее ножей у неё в руках.       Плейсед глубоко вздыхает, смежив веки. Берет ножи в левую руку, пальцы правой приходят в движение, разжимая и сжимая кулаки. Слегка трясет кистями рук, явно стараясь унять внутреннюю дрожь, сильно зажмуривается, и из-под ресниц на щеки капают две слезинки. Что-то у меня в груди все переворачивается, я уже хочу смалодушничать и шепнуть ей, что Дани ничего не угрожает, когда она решительно распахивает глаза, немного резковато двигается, принимая стойку, и делает первый замах. Все остальные неофиты притихли, а Дани в манекене взвизгивает от ужаса. Резкий бросок, острое лезвие поет в полете и втыкается в аккурат в красную зону, рядом с головой Дани.       — Вот видишь! Оказывается, нет ничего невозможного. Ведь… — Второй нож летит в Дани почти без паузы. А я так и не понял, осознала она, что для Дани это безопасно или нет, ведь если подумать — никто не стал бы подвергать неофитов опасности просто так. — Между бросками лучше делать паузы побольше, — предостерегаю Алексис, но она уже замахивается следующим. — Дело твое, конечно, но…       Третий нож втыкается в красную зону рядом с ногой Клейтон, а вот четвертый… Попадает чуть выше плеча манекена, прямо в резину. Дани визжит, от страха, конечно, потому что в броне ей ничего не грозит, а Алексис прижимает руки ко рту и и лепечет:       — О, боже, я попала в нее, попала!       Я усмехаюсь, качаю головой, предельно довольный, что она смогла победить свой страх. Неторопливо иду к притихнувшей Дани, которая уже поняла, что ей нигде не больно, и выпускаю её целую и невредимую из манекена. Клейтон отпрыгивает от мишени в сторону облепивших её в одно мгновение неофитов, которые немедленно принимаются ощупывать её на предмет повреждений. Она вертится из стороны в сторону, немного дезориентированная столь пристальным вниманием, видно, до конца еще не пришедшая в себя, а я подхожу к Плейсед, демонстрируя ей нож:       — Видишь, никакой крови.       — Дани! — бросается к Клейтон Алексис, распихивая обступивших её новобранцев, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать. — С тобой все в порядке? Прости, прости, я промазала, я честно старалась…       — Лекс, все нормально, — легонько трясет её за плечо Дани, — нож воткнулся в резину, но до меня не достал.       — Бля, да так не честно! — вскрикивает Громли, ошивающийся рядом с манекеном. — Эту резину не пробить насквозь, я то думал, у Плейсед с Клейтон стальные яйца, а это просто бутафория!       — Дани, я тебя не ранила? — С невероятным удивлением Алексис переводит взгляд с манекена на Клейтон и обратно. — Там что, правда резина не пробиваемая?       — Так точно, — подтверждаю я, подходя к девицам и довольно ухмыляясь. — Эту броню не пробить ножом, да и не все пули ее берут, у нас в боевая форма из похожего материала, правда еще и со вставками против огнестрела.       — Так, значит, Дани ничего не угрожало? — медленно, почти по слогам проговаривая слова, бормочет Алексис и поворачивается ко мне всем корпусом. — И ты знал об этом?       — Конечно, — развожу я руками. — Неофиты лидеру нужны живыми, как ни странно. Плюс ко всему, у тебя теперь дополнительных сто тридцать баллов! Я же говорил, что у тебя глаз-алмаз, а то, что ты захотела подзаработать баллов…       Договорить я не успеваю, поскольку лицо обжигает такая сильная оплеуха, что у меня дергается голова и приходится немного отвернуться, чтобы взять себя в руки от удивления.       — Ты! Заставил меня поверить, что я бросаю настоящие ножи в живого человека! — орет она прямо мне в лицо. — В свою подругу! У меня волосы седые появятся после сегодняшнего дня! А ты смеешь что-то говорить про баллы!        Мне необходимо всего две секунды, чтобы прийти в себя, и я скручиваю ее, фиксируя в одном положении, чтобы перестала выебываться.       — А вот драться и орать на меня не надо, детка…       — Ты сам урод, Эйт. Ты жестокий садист, убийца и ублюдок…       — Да, а ты только сейчас это поняла? Другие на войне не выживают! — Алексис, не помня себя, пробует вырваться, бьет меня ногой.       — Ты уже родился таким мерзким вонючим куском говна или ты специально тренировался, чтобы таким стать?       Ну все, она меня достала до самых печенок. Быстро схватив ее за волосы, чтобы она не успела ничего понять и вывернуться, выхватываю нож и, скрутив ее хвост в жгут, перерезаю его так быстро, насколько позволяет хорошо заточенное лезвие. Это занимает всего несколько секунд, но все равно она успевает осознать, что именно я делаю, и голосит во всю мощь своих связок. Я легонько тыкаю ей под ребра, чтобы истерика захлебнулась, даже не начавшись, и Алексис с шипением валится на пол, а у меня в руке покачивается ее белобрысый хвост.       — Я тебя предупреждал, детка, что отрежу тебе что-то более существенное? Вот и не обижайся. И да, я тебе обещаю, что в следующий раз, если ты посмеешь мне говорить подобные вещи, это будет твой язык, ясно?! Все продолжают тренировку. Плейсед, упор лежа принять!       — Иди нахуй, Эйт! Ты уже всех достал своими издевательствами! Тебе было велено нас тренировать, а ты делаешь из нас убийц! Жестоких маньяков! Ты можешь делать со мной все, что хочешь, но я не буду исполнять твои дурацкие приказы, за неисполнение которых ты унижаешь и издеваешься над нами, на потеху своему самолюбию. И я думаю, что лидер Бесстрашия очень удивится, когда узнает, какими методами ты нас тренируешь! Или ты думаешь, на тебя управы нет? Или ты думаешь, что если лидер твой отец, он тебя всегда выгородит и тебе можно делать, что вздумается?       — Отряд! Прекратили бросать!       Я смотрю на девку и ненавижу то, что она говорит, всеми фибрами души. Да что она знает вообще? Отец всегда нас с Виком воспитывал так, чтобы нам доставались самые сложные задачи, все самое тяжелое и непростое. Он никогда не выгораживал нас и никогда никуда не проталкивал. Все, чего мы добились, мы сделали сами, а теперь приходит вот эта хуеблядская Искренняя и смеет мне выговаривать, что я не так неофитов воспитываю и не так приказы раздаю. Да, я привык в полному подчинению, но по-другому на войне не выжить!       — Плейсед! Мне совершенно поебать, что ты обо мне знаешь и думаешь, — вздернув верхнюю губу, презрительно говорю я ей. — Все, чем я занимаюсь, — пытаюсь подготовить вас к аду на земле, потому что до сих пор вы жили под защитой Бесстрашных, в том числе и моей. Пока вы спали в своих теплых постельках, я месил глину на периметре, спал в окопе, мои друзья превращались в кашу, подорвавшись на минах… И мне меньше всего хочется, чтобы вы, идиоты, впервые взявшие оружие, оказавшись лицом к лицу с врагом, погибли бы в первой же битве. Моей задачей является подготовить вас, чтобы вы не только выжили сами, но и могли помочь выжить тем, кто рядом, потому что терять своих друзей хуже, чем умереть самому.       Весь отряд затихает, они настороженно поглядывают на меня, кто-то недоверчиво, кто-то раздраженно, а кто-то и с опаской.       — Вся эта подготовка должна не только научить вас драться или стрелять. Она должна научить вас быть решительными, смелыми, хладнокровными, способными бросить нож во врага. Потому что если ты этого не сделаешь, Алекс, то это за тебя сделает он, и это хорошо, если попадет в тебя, а может попасть в твоего друга, и тебе дальше придется жить с мыслью, что твоя нерасторопность и эмоции стоили твоему другу жизни.       Алексис отворачивается, на меня не смотрит. Я даже не знаю, слушает она меня или нет. Она ж вроде неглупая девица, чего она так удила-то закусила?       — Я хочу, чтобы вы знали. Неподчинение приказам в военное время приравнивается к предательству. И за это преступление в Бесстрашии предусмотрен расстрел на месте, без почестей. Моей задачей является не только обучить вас навыкам самообороны и стрельбы, а еще научить вас слушать командира и исполнять его приказы, потому что на поле боя ты, Алексис, видишь только кончик своего носа, а командир видит поле боя целиком, отдает приказы, и их надо выполнять, даже если этот приказ означает верную смерть. Потому что бывает так, что необходимо пожертвовать десятью солдатами ради спасения тысячи. В этом, Алекс, и заключается тот самый ежедневный подвиг, о котором говорил наш лидер. И будь уверена, что лидер может отдать приказ моему отряду выдвинуться на позицию, где его ожидает верная смерть, и он не посмотрит, что командиром этого отряда является его собственный сын, потому что на войне нет родственников, есть солдаты и есть боевые задачи. И я этот приказ выполню, потому что я солдат, и я защищаю то, что мне дорого. Надеюсь, все меня поняли.       Подавить вздох не получается, хотя надо было бы. Я оглядываю неофитов и не вижу отклика в их глазах. Парни осуждающе просматривают на небрежно брошенные на бетонный пол светлые волосы Алексис, девицы перешептываются испуганно, а Плейсед, вся красная, тяжело дышит и смотрит на меня с такой ненавистью, будто я у нее корову украл.       — А теперь такой вопрос, — продолжаю я, обращаясь теперь уже к отряду. — Алексис, нагрубив командиру, совершила преступление. Я снимаю с себя ответственность за ее поведение и перекладываю эту ответственность на вашу команду. Вы можете согласиться жить в подвале до конца инициации, тогда мы забудем про этот инцидент и продолжим тренировку. Но я могу предложить на выбор такой вариант: Алексис отправляется в отстойник и сидит там до конца дня. И мы опять же забываем этот инцидент, а вы все по истечении этого дня отправляетесь в жилой корпус. Выбор за вами.       Неофиты в полном обалдении стоят и пялятся на Алексис, а она на них. Я вижу, что если она и услышала, что я говорил, то уж точно до конца не поняла, и теперь смотрит злобно на всех и на меня в том числе. Я говорил отцу, что я не инструктор. Возиться с неофитами — это не мое. Я лучше пойду простым рядовым в отряд, чем буду втирать новичкам-перешедшим то, чего они совершенно не понимают.       — Я пойду в отстойник, — раздаётся твердый голос Алексис. — Раз уж все молчат и считают, что я виновата. Особенно те, кого я не хотела ранить.       Она обводит взглядом всех ребят, после чего выжидательно поворачивается ко мне, вздернув подбородок. М-да, детка, если бы ты знала, что тебя ждет, ты не была бы так уверена в своем несомненно благородном решении…       Я киваю ей, показывая дорогу к промышленным помещениям. Привожу ее туда, где стена прерывается углублением, расположенным под углом, на котором находится крышка люка. Откинув ее, я невольно отступаю назад — из отстойника так несет тухлятиной и плесенью, что я немедленно чувствую тошноту. Однако, взяв себя в руки, делаю пригласительный жест рукой.       — Добро пожаловать, леди. Там есть железные скобы, по которым надо спуститься в самый низ. Но, если хочешь, можешь висеть на скобах, это не возбраняется. — Девица, борясь с отвращением, потому как тоже, разумеется, чувствует исходящее от люка зловоние, подходит ближе и заглядывает внутрь.       — А ты уверен, что я не задохнусь там? — настороженно спрашивает она, но сразу же надменно усмехается. — Ах да, как я могла забыть, тебе же убить все равно что зубы почистить. Одним неофитом больше, одним меньше… Браво, командир! — трясясь от отвращения, шипит она, залезая в отстойник.       — Отравишься — в лазарете тебя быстро подлатают, так что тут совесть моя чиста, — отбиваю ее подачу, хотя на самом деле уже начинаю жалеть об этом решении: из отстойника воняет просто ужасно. — Ты ничего не сделала бы ей, Алекс, и теперь ты это знаешь. Тебе нужно было справиться со своим страхом, иначе ты всех подставишь. Просто подумай над этим. Я вам не враг.       — А что же ты тогда сам не встал к мишени, Эйт?       Я уже было отошел, но зачем-то вернулся. Я не должен оправдываться перед этой девицей, но все равно почему-то непрерывно это делаю. Заглядываю в отстойник и, стараясь глубоко не дышать, выкрикиваю ей туда.       — Ты должна была победить свой страх, Лекси, и Дани тоже. Мне со своими страхами бороться не нужно, я пережил такое, что тебе и не снилось.       — Ты просто трус! Прикрываешься своим опытом, а сам побоялся залезть в эту пыточную коробку!       Охуенно. Вот просто заебатое заявление.       — Надо ли говорить, что я там бывал, и не раз, — отвечаю я, делая шаг назад. — Моя задача научить вас справляться со своими страхами, мне это без надобности. Когда ты сталкиваешься на поле боя с врагом, ты не сразу можешь понять, что это враг. Возникает иллюзия, что это такой же человек, как и ты. У него тоже две ноги, две руки, голова, у него есть мама, папа и, наверное, даже тот, кого он любит и кто любит его. И не зная, как абстрагироваться от этого, ты начинаешь испытывать жалость. Но это враг, и его надо убить, потому что если ты этого не сделаешь, он убьет тебя.       Я вздыхаю, и сразу становится еще противнее от запаха, что исходит из люка. Фу, бля. Может, ну его нахуй? Может, не надо ей там сидеть?       — Дани мне не враг! — отчаянно и злобно выкрикивает девица. — Как ты мог заставить меня бросать в неё ножи, если я даже в манекен бросить не могла? Как ты мог заставлять меня думать, что я могла её убить? Как ты мог после всего этого намекать, что я специально попала в неё, ради баллов? По себе судишь? Садист и ублюдок, просто потешаешься над нами, потому что ты моральный урод!       — Я лишь хочу научить тебя убивать врагов и выживать, детка.       — Выживать, пытаясь убить свою подругу? Как аморальность поможет мне выжить на войне?       — Давай я тебе поведаю, что такое война, Алексис. — Мне все труднее сдерживаться, я не знаю, отчего противнее: от мерзости отстойника или от едких слов этой девицы. — Это когда приходишь ты, такая вся из себя моральная и гуманная, в небольшой и не очень богатый район афракционеров, совершенно аполитичных, мирных людей, и видишь маленькие домики, игривый такой заборчик… А на заборчике детки, насаженные на колья, с выпущенными кишочками, да все заживо, потому что некоторые еще трепыхаются… И деткам всем лет не больше десяти… Недовольные родителей их расстреляли, а нам оставили вот такой подарок. Да, Алекс, они такие же люди, как мы, совершенно ничем не отличаются от нас. Врагом может стать в том числе и вчерашний друг, если переметнется на другую сторону, об этом тоже нужно помнить. А я трус, садист и аморальный урод, который хочет вас научить не допускать подобных вещей, убивая ублюдков, которые предают и расправляются с мирными жителями. Ты просто дура, Алексис.       Закрываю железную крышку и, качая головой, удаляюсь в сторону Ямы. Надо же. Еще даже не Бесстрашная, а обвинение в трусости звучит лучше, чем от урожденной. Вроде ведь все правильно делаю и говорю, а все равно, блядь, чувствую себя хуже, чем в отстойнике. Видимо, я не только не инструктор, но и командир еще хуевый. В последний раз занимаюсь этим, клянусь.