В прятки с Бесстрашием

Алексис

      — Ты просто дура, Алексис.       «Блямс», — сочно звякает железная крышка люка, погружая зловонное помещение в темноту. Слышны только отдаляющиеся размеренные шаги, разбавленные моим редким срывающимся дыханием. Смрад стоит настолько невыносимый и отвратительный, что мои легкие отказываются работать, а диафрагма замирает на несколько мгновений. В глазах прыгают разноцветные круги. А потом меня выворачивает, словно наизнанку. Резкие спазмы накатывают раз за разом, до боли в ребрах.       Че-е-ерт возьми… Я не понимаю, просто не понимаю. Разве можно так издеваться над людьми? Как можно быть таким… жестоким? Это же просто зверство. Сволочь, ну какая же сволочь. Я ненавижу его всей душой, каждой клеточкой своего тела, каждым подпорченным нейроном так, что готова вцепиться в глотку зубами. Боже, ну ведь так же нельзя! Это уже садизм — посадить живого человека в гниющую помойку! Фу-у-у, ребра снова сдавливает судорогами, в горле словно щеткой по металлу прошлись, раздирая его до крови…       Меня колотит крупной дрожью от гнева, хотя в гребанном отстойнике стоит удушающая духота. Лоб и виски немедленно покрываются испариной, пот чертит соленые тропинки по лопаткам, щекоча кожу. Ладони намертво вцепляются в металлические скобы, что даже в темноте я вижу, как побелели костяшки пальцев. Я задерживаю дыхание, чтобы не скончаться от омерзения. Жутко-то как. Да как он так может поступать, ну как? Самовлюбленный, наглый, бессовестный подонок!       Мотаю головой, пытаясь проморгаться то ли от выступивших слез, то ли от бесконечных рвотных позывов, то ли от выжигающей изнутри острой обиды. Противно. Ужасно унизительно. Моё несчастное сердечко удирает вниз живота и трясётся там так отчаянно, словно заячий хвост. Ну неужели он не понимает, это он родился в Бесстрашии, это его с самого детства учили обращаться с оружием. Он привык уже не глядя играть со своим клинком. Он, а не я… Я не могу так, не хочу! Как можно швырять ножами в живых людей, в Дани — не во врага? Да в голове просто не укладывается! Жестокий, бесчеловечный зверь!       Увы, физическая нагрузка не освобождает меня от ненавистных мыслей, и они все тяжелее и тягостнее, и сосущая под ложечкой обида все свирепее, чем дольше я тут нахожусь. Мой желудок скручивается хитросплетенным узлом, буквально прилипнув к позвоночнику, руки обессиленно подрагивают. Сколько я уже сижу в этом аду? Время тянется, словно тугая резинка, превращаясь в тошнотворную вечность. В висках кровь выбивает приглушенный перезвон. Боже… не дай мне только свалиться в эту омерзительную гнусь.       Глаза понемногу начинают привыкать к темноте. И в душе то же самое. Тьма и безнадега. Слух обманчиво улавливает посторонние шорохи… смрадное, чавкающее бульканье. Пугающие картинки ужасов, поджидающих меня на дне и по углам зловонного отстойника, сменяются разыгравшейся фантазией с неимоверной скоростью. Одна страшнее другой. А потом по моим рукам пробегает что-то жуткое, невозможно противное и… страшное. У меня каждый волосок на теле встает дыбом, а сердце колотится, как колокольный набат. Немилосердно воняет. Пульсирующая паника волнами расходится вверх, к голове, вызывая новый прилив тошноты, и мои пальцы ощущают что-то… такое. Оно щекочет мою кожу, гаденькое такое. Леденящий озноб проходит по спине, приближаю к себе руку, чтобы посмотреть… и мой оглушающий визг разрезает мрачную тишину.       Нет, нет, нет, нет, только не это! За что мне столько «счастья» в одни руки? Онемевшие пальцы сами собой разжимают хватку, и я лечу вниз. «Плю-ю-юх!» Мерзость, мерзость, мерзость! О господи! Тараканы! Руки безразборно отмахиваются от невидимого кошмара, а я по пояс прыгаю в отбросах и тухлятине. Пиздец! Сжимаю зубы, чтобы больше не орать. Боюсь, вдруг в рот заползут жуткие твари. Блядь! Пропихиваю тошнотворный ком назад в желудок. Нервно выплясывают пальцы, закусываю костяшку, приглушая свой пронзительный скулеж. Нет, только не это, пожалуйста! Так не бывает! Фу-у-у! Я ж не выдержу. Пот градом течет по лицу, щиплет глаза. Или это слезы? Выпустите меня отсюда, немедленно, или я умру, вот сейчас прям, умру. Что ж мне, мать его за ногу, делать?!       Мне совсем нечем дышать, не получается. Мне кажется, нет, я уверена, что тараканы уже бегают по мне, как у себя дома. Нервы натянуты просто до предела. Мир летит кувырком, а затем приходит лютая злость. Ярость. Меня передергивает от омерзения, гнев бьет в голову густой багровой волной. Как же меня все достало! Я тебе не вещь! Ты пожалеешь, поплатишься за такое унижение. Я ненавижу его так остро… задушила бы! Со всей силы зажмуриваю глаза, до бликов на сетчатке. Главное, постараться реже дышать. Ме-е-едленный вдох, выдох. Так уже лучше. Да, так лучше.       Когда над головой появляется приглушенный свет и ядовитый смрад, наконец, чуть разбавляется воздухом, я, подавив стон, принимаюсь его жадно глотать полной грудью.       — Эй, вылезай давай оттуда, — раздается чей-то голос, как сквозь шум помех. — Ты там еще живая?       — Что здесь происходит? Вик, что там такое? — уже другой голос, более низкий.       — По ходу дела, наказание с отстойником нашло свою первую жертву. Видимо, Алекс переходника туда посадил… Ну, ты будешь вылазить или тебе там понравилось? — Это, как я понимаю, уже мне.       Мои скрюченные от жути и отвращения пальцы не хотят слушаться, но я карабкаюсь по железным скобам наверх, пытаясь ухватиться за края люка. Кто-то одним рывком вытягивает меня из мерзкого плена, я падаю на пол, ноги просто обессиленно подкашиваются. Наверное, выгляжу как полная идиотка, развалившись на грязном бетоне, но мне плевать. Сейчас меня это волнует меньше всего. Мне просто невозможно необходимо немедленно надышаться. Шумно хватаю влажный воздух, хрипло, до полного захлеба. Еще и еще. Запах свежего, такого вкусного кислорода лезет в нос, что легкие сводит от неимоверного напора.       — С тобой все в порядке? — Спасители склоняются надо мной, а я растираю лицо внешней стороной ладони, трясясь от омерзения, и вглядываюсь в лица людей, смахивая новый приступ слез. — Чего молчишь-то, тебе плохо? Может, ее в лазарет отвести, а то она вся зеленая какая-то… — скептически поглядывая на меня, спрашивает смутно знакомый парень…       — А может, она испарениями траванулась? — встревает нежный голос, и следом из-за спины Бесстрашного показывается симпатичная девчушка.       — Не надо, кхе-кхе… Не надо в лазарет, я в норме. Вот только сейчас чуть-чуть надышусь… и встану, да, — еле высипливаю я, откашливаясь от страшной вони. — Боже… Я вся в тухлятине, меня сейчас опять вывернет…       — Неофит, как ты там оказалась и за какую провинность тебя туда, вообще, посадили, а? — нависает над моей головой высокий мужчина, и я, наконец, признаю в нем Мата. Везет ему, снова меня вытаскивает из попаданки. — Чем же ты так Эйта допекла?       — Непослушанием, — отвечаю несчастным голоском и принимаюсь перечислять свои опрометчивые проступки, попутно загибая пальцы: — Нагрубила командиру, высказав все, что я о нем думаю… и о его методах обучения… За что он отрезал мне волосы и отправил подыхать в отстойник до конца дня. Черт, он же мне все волосы отхреначил… — неожиданно вспоминаю я, ощупываю остатки былых локонов и протяжно вою, сдобрив свои страдания матерком. Ну, сволочь такая…       Девчушка только ойкает, поглядывая на мужчин, а они переглядываются между собой. Один качает головой, а потом слегка ухмыляется. Ой, ну точно, это же смурной урожденный, с которым мы мило перекинулись целым словом на крыше в день перехода. Выглядит он озадаченным. Инструктор, видимо, охреневает не меньше его и смотрит на меня, подняв брови, но вот по плотно сжатым скулам командира просто раскатываются желваки, а темные глаза мрачнее тучи. И тут меня посещают совсем не веселые мысли…       — А вам ничего не будет за то, что вы меня вытащили оттуда? Наш инструктор — почище любого живодера. Я должна была сидеть в этой мерзости еще несколько часов. Как бы мне потом хуже не было! Хотя куда уж хуже, чем задохнуться отходами.       — Я сам поговорю с твоим командиром, — почти сердито выдает Мат, что я тут же начинаю испытывать к нему симпатию. — Иди, отмывайся теперь, а то выглядишь ты… плохо, — командует он, стремительно направляясь по переходу в коридоры фракции.       — А как вы меня тут нашли? — решаю поинтересоваться у оставшихся ребят. — Откуда вы узнали, что меня заперли в помойке?       — Да ты так орала, что полфракции слышало твои визги, — усмехается парень. — И чего там только такого страшного увидела, кроме мусора?       — А-а-а, это тараканы… Ужасные, гадкие, поганые твари… Фу, как я их ненавижу… Они по мне бегали, — рассказываю, а саму передергивает от отвращения. — Кстати, меня зовут Алексис. А ты урожденный с крыши, который подумал, что я тебя обозвала напыщенным индюком.       — Первый прыгун, — снова ухмыляется Бесстрашный, качая головой, видимо, вспомнив представление перед полетом в сеть. — А язык у тебя точно без костей! Я Вик, а это Кристина.       — Привет, — выдает девушка, весьма миролюбиво улыбаясь, слегка морщась от неприятного запаха.       — Привет. Спасибо, что не оставили помирать в отстойнике. Совсем не очень уж перспективка — быть съеденной тараканами или просто задохнуться.       — М-да, пахнешь ты действительно отвратительно. Словно искупалась в прокисших объедках, — осчастливливает меня Вик.       — Вот уж, извините, о таком комплименте я мечтала всю жизнь! — вредно сморщив нос, отряхиваюсь от налипшей гадости.       Девушка, которую Бесстрашный представил Кристиной, удивленно рассматривает меня, переглядываясь со своим парнем.       — Никогда бы не подумала, что А… — она осекается и снова переводит взгляд с Вика на меня. — А что конкретно произошло? Каким образом ты Эйта… ослушалась? — спрашивает Кристина.       — Он засунул мою подругу в мишень, а меня заставил швырять в нее ножи… — принимаюсь рассказывать, ища у молодых людей понимания. — А я первый раз метательный клинок в руках держу. Я не знала, что материал манекена непробиваемый и думала, что могу ее убить, вот только инструктору на это было плевать. Ну, я и психанула… — О том, что я до кучи зарядила командиру по морде, решаю все-таки умолчать.       — Что ж, все ясно, Алексис, — хмыкает парень. Вот чего он все время ухмыляется? Чего смешного-то? А я думала, они меня поймут и поддержат!       — Ладно, спасибо еще раз, ребята. Я пойду отмываться, а то сейчас помру от омерзения. Увидимся еще, — машу им ручкой и направляюсь в подвал, предвкушая встречу с дорогими друзьями, которые негласно согласились, что мне самое место в отстойнике… Как здорово с их стороны, просто пипец!       Счастье рядом! Дверь с ноги распахивается, и я имею честь лицезреть потрясающую композицию. Ребятки шустренько сгребают свои монатки, готовясь к возвращению в уютные спаленки. А тут я, да какая красивая! Кто-то вылупляет глаза, кто-то грязно матерится.       Аарон, конечно, ржет как конь, покатываясь со смеху. Подъёбок теперь от него наслушаюсь на десятилетие вперед. Фокси прикрывает рот ладошкой, пытаясь рассмотреть, что там такое из тухлых объедков висит у меня на одежде. И все, бляди такие, дружно начинают зажимать свои носы. Ишь вы какие, не нравится покушение на ваш тонкий нюх или я выгляжу не слишком эстетично?       Картина маслом: мы вас не ждали, а вы припёрлись.       — Алексис, ты что, реально в помойке сидела? — тоненько лепечет Дани, выпучив глаза. — Твои волосы…       — Куда вы меня, горячо любимые друзья, отправили, там я и сидела. Нравится? Неплохой аромат, да? Надо такие духи поискать. Ну что, обнимемся? — развожу я руки в стороны, но все почему-то отскакивают от меня назад.       — Лекс, мы думали, что отстойник — это что-то вроде карцера…— бубнит Грег, делая виноватое лицо. — Конечно, помойка — это перебор, но… ты просидела там не так уж и долго!       — Ага, недолго, — едко тяну я, прищурившись. — Всего лишь чуть не задохнулась от зловония и не протянула ноги от ужаса. Если бы меня командир урожденных оттуда не вытащил, через час там был бы уже труп. Спасибо, ребята, вы настоящие друзья! Где бы я еще так оторвалась, ведь моя задница без приключений — это так, унылые булки.       — Брось выёбываться, Плейсед, — встревает Джон, пакуя свои шмотки в сумку. — За твой язык мы и так нехуево огребаем. Никто не хотел окончательно отморозить здесь свою задницу, кукуя еще несколько недель в подвале! Ты сама не задолбалась спать на железных пружинах, мыться одним скопом и вставать в шесть утра?       — Что я слышу, Уеллнер? За меня вы огребаете, неужели? Только за последнюю неделю мы штурмовали полосу два вечера по твоим косякам, Джон. И за Громли, и за Ларри… Я хоть раз кого-то из вас обвинила в этом? Нет, ни разу! А ты, Дани, — тыкаю я пальцем в готовящуюся зарыдать девушку. — Из-за чьих абстракций мы морозили свои жопы тут, но разве я тебя не поддерживала, не вступалась, когда Громли хотел тебя отлупить? Да, я сорвалась на командира, или мне нужно было спокойно швырять в тебя ножами, не моргнув и глазом? Хуёвые вы друзья!       — Нам жаль, правда, Лекс, но ты его ударила, послала нахуй и… — начинает оправдываться Стен. Вот уж от кого не ожидала пакости, так это от него.       — Да! А вы все молча стояли и смотрели, как он заставляет меня метать ножи в Дани. Никто и слова не сказал, когда он стал отрезать мне волосы, хотя я высказала то, что вы и сами постоянно говорите об Эйте. Трусы!       — Да ты совсем ебнулась, идиотка, или, как твой папаша, нализалась вискарика втихаря? — бешено вращая глазами, вызверивается на меня Громли. — Сразу было понятно, что неспроста он Клейтон сажает в манекен, ясно же, что это безопасно. А ты просто истеричка! Какого хера ты вообще поперлась в Бесстрашие, трусиха? От своего ебаря сбежала, да? Ты ведь никогда и не помышляла о том, чтобы сменить фракцию, не готовилась и все равно не пройдешь здесь инициацию. Из-за вас, блядские овцы, мы все нехуево поплатились. Этот мудак еще ответит мне за все…       — Заткнись, урод. У нас коллективная ответственность, а ты, хоть очень херовый ублюдок, но пока еще в нашей группе. Ты не меньше остальных косячишь, — шипит на Аарона Уеллнер, но тот только отмахивается. — Ладно, Плейсед, мы гондоны, да. Ты накосячила, Эйт взбеленился, а то, что отстойник — это помойка, мы просто не знали. Теперь уж ничего не поделаешь, дело сделано. Зато сегодня все будут спать в нормальных условиях, в своих спальнях.       — Точно, в самую точку попал. А теперь прошу вас всех свалить из моей комнаты. Я лучше останусь тут до конца инициации, чем стану жить бок о бок с вами, предатели.       — Не дури, нахуй тебе это нужно?       — Валите отсюда, говорю. Мне нужно помыться, наконец. Кстати, просто совет, так, на будущее: отстойник — весьма не приятное помещение, хорошенько подумайте, прежде чем снова вздумаете туда кого-то отправить. Все, пока, дорогие мои. В душе я очень добрый и чуткий человек… Но как выйду из душа — такая сволочь! — хлопаю я со всего размаха дверью душевой комнаты.       А ведь я была уверена, что в подобной ситуации смогу довериться друзьям и они меня не предадут, но сейчас вдруг от обиды накатывает страшная слабость. Хочется зареветь от отчаяния, оттого, что в этом мире все неправильно, и люди все равно подставляют и делают подлянки в угоду собственным потребностям и желаниям. Что будто не способны понять друг друга, точно говорят на разных языках и думают, и чувствуют по-разному, и ничего нет, кроме накатившей ненависти. Такое ощущение, что меня растоптали, вогнали в грязь, и от отвращения становится тошно. Холодные струи бьют меня по лицу, а я реву от обиды, некрасиво кривя рот от неизбежности что-то изменить, и тру его, жалобно всхлипывая…       Вытираюсь полотенцем и смотрю на себя в зеркало. Из груди вырывается только тягучий стон, что гнев заливает меня по самую макушку. Схватив ножницы, ровнее отрезаю белые клоки, пытаясь наваять себе приличную стрижку. Да он меня изуродовал просто! Ладонью стискиваю рот, перекрывая всхлипы, а перед глазами вертится дьявольский калейдоскоп из обрывков фрагментов — хищно сверкающая сталь ножа, рука, вцепляющаяся в мои волосы, перепуганное лицо Дани. Ядовитая ухмылка. Верхняя губа, вздернутая в презрительной усмешке. Хватит… все!       Закрываю глаза и вижу на его лице отражение тех чувств и эмоций, что он испытывал, терзая меня, — от ярости, гнева до ненависти, что кровь стынет в жилах. Дыхание срывается, и в сердце входит лезвие. Кулачки в бессилии лупят по стене, сердце подскакивает к самому горлу, пульсирует, не стучит. Ненавижу! Сейчас я ему устрою схождение ангела с небес! Сукин сын, самовлюбленная скотина! Я все ему выскажу, пусть он что хочет думает, делает, пусть хоть убивает. Мне уже все похуй. Ненавижу…