В прятки с Бесстрашием

Джессика

      Бывают дни хорошие и плохие, а бывают такие, как этот. Сегодня все не ладится. Мат какой-то озверевший, погнал нас на полосу за чей-то залет, а я уже четыре дня выспаться не могу. Наши девчонки все время затевают какие-то вылазки: то мы сбежали кататься на вечернем поезде, за что были наказаны Матом тем, что чистили сортиры; то мы ночью спускались по веревкам на дно пропасти, чтобы посидеть на камнях и чтобы брызги, понимаете ли, брызги орошали наши ноги. Это называлось «познать дух Бесстрашия».       Когда лезли обратно, я свалилась, а тут, как назло, проходил пьяный Кевин и сдал нас всех со всеми потрохами. Вот чего на него нашло? В итоге мы чистили картошку на всю фракцию. Это обидно вдвойне, потому что на кухне есть электрическая картофелечистка.       А еще мне неудачно прокололи ухо. Уж не знаю, что у Джимми случилось, но никогда у него не было осечек, а тут вот… Пусета почему-то все время выпадает, а мне жалко ее потерять.       Вот и сегодня впереди еще целый день, а я уже хожу и засыпаю. И надо такому было случиться, что споткнувшись о заплетающиеся друг об друга ноги, я падаю прямо посреди коридора. И первым делом, зная, что пусета все время выпадает, я пытаюсь ее нащупать. Пальцы проходят по мочке: нащупываются три колечка и, конечно же, только один гвоздик, второго нет. Вот же черт! Выпал и теперь где-то тут валяется. Хоть лампы и яркие, но все равно ни хрена не вижу. Я ощупала уже весь пол в коридоре, когда на меня налетает довольно крупная фигура, больно ударив в бок, и заваливается вперед, оглашая коридор отборным матом.       Сказать, что я испугалась, — это ничего не сказать. Не каждый день ни с того ни с сего вам прилетает в бочину, а потом на вас сваливается тяжелое тело и многоэтажный мат.       — Ты совсем охуел, что ли, ты чего тут ползаешь, нализался, а теперь до кровати допиздовать не можешь, придурок ебаный…       — Простите, пожалуйста, я не хотела, вы не ушиблись? — Бросаюсь к Бесстрашному и замираю на полуслове, потому что понимаю, что это «мой» рыжик, который меня предательски… Ну ладно, не предательски, а очень даже по-военному, но все равно обидно, расстрелял на игре. И который выронил медальон…       — А-а-а, это ты… — тянет он, а мне обидно становится. Что значит «это ты», будто я таракан какой-то.       — Да, извини, это я всего лишь. Ты не ушибся?       Парень смотрит на меня, слегка нахмурившись. Что такого я спросила, всего лишь проявила беспокойство о его здоровье.       — Что? — пристально на него глядя, спрашиваю. — У меня на голове паук?       — Нет, я просто не знаю, как спросить, чего ты тут ползаешь? Пьяная, что ли?       — Я не пьяная, — немного гневно говорю я ему, — я пусету потеряла.       — Чего ты потеряла?       — Гвоздик из уха, сережку… А ты что подумал?       — Тебе лучше не знать, что я подумал. Ну ладно, не буду тебе мешать в твоих поисках. — Он опирается на пол рукой, чтобы подняться… И новая порция отборной матершины заполняет коридор.       — Ах ты, еб твою мать! — Он отдергивает руку, а в ней… ну конечно, моя сережка, впилась так, что кровь выступила. — Черт, блядь, побери, что это за хуйня?       Он сидит на полу коридора и растерянно смотрит на свою ладонь.       — Это моя… сережка, — сдавленно, чтобы не заржать, говорю я, подползая к нему на коленях. — Можно я посмотрю?       Не дождавшись разрешения, я беру его ладонь и обозреваю всю катастрофу. То ли он с размаху на нее рукой уперся, то ли гвоздик слишком острый, но она вошла довольно глубоко.       — Черт, как глубоко… Тебе не больно? — Поднимаю на него глаза, а он все смотрит на меня хмуро. Ладно, с этим потом разберемся, сейчас главное эту занозу вытащить. Я пытаюсь подцепить ее пальцами. Черт, все ногти пришлось обрезать под корень, во время спаррингов они ломаются и выдираются с мясом. Ну никак не могу я пальцем ее подцепить. Тогда подношу ладонь ко рту, попытаюсь подцепить ее зубами. Парень дергается и пытается забрать у меня руку.       — Ты чего это удумала?       — Я хочу вытащить ее, пальцами не получается — может, зубами получится? Или ты хочешь ходить с серьгой в ладони? Не самый удобный пирсинг…       Он, наконец, перестает выдергивать у меня руку, и я, как могу, стараюсь вытащить сережку зубами. Опять чувствуется тот самый запах, только теперь без металлической примеси: миндальное мыло и ромашковый крем. Обслюнявив ему всю ладонь, мне все-таки удается ее подцепить, и, дернув, я вытаскиваю занозу. Из ранки сразу же течет кровь, и я, не особо задумываясь, зажимаю ее губами, чуть втянув в себя кожу в том месте, чтобы остановить кровотечение.       — Может, лучше салфеткой?.. — чуть хрипловато спрашивает он, не отводя от меня взгляда.       — А у тебя есть?       — Если ты меня отпустишь, я бы мог попытаться вытащить ее из кармана.       Хм, да я и не держу особо. Он поднимается на ноги, достает салфетки, выуживает одну и пытается одной рукой намотать салфетку на другую. Получается плохо. Я тоже встаю и подхожу к нему.       — Слушай, а ты всегда такой упрямый и суровый? Дай сюда. — Я отбираю у него грязную уже салфетку, всю перемазанную в крови и пыли, вытаскиваю другую и ловко заматываю его ладонь. Ах вот откуда ромашковый запах, это салфетки так пахнут, ясно. — Вот и все.       — Все. Да. Пока.       Он убегает так быстро, что я не успеваю даже ни спросить, как его зовут, ни сказать, что его медальон у меня. Чего это он, как ошпаренный, бросился-то? Неужели я такая неприятная? Постояв в недоумении еще пару минут, я понимаю, что надо же его найти и отдать все-таки ему вещицу! Ладно, спрошу у Мата или у Алекса, что это за бука-переходник.