Алексис
Господи, как же мне страшно! Тишина окутала, обрушилась внезапно, абсолютная. Даже вода из крана капать перестала. Я словно вываливаюсь в пустоту и падаю, вращаясь, набираю холодного, колючего воздуха в легкие и выдыхаю сгустившуюся панику. Глаза слипаются от стресса, от усталости, а мурашки толпами поднимаются по рукам, съеживая кожу. Слезы градом катятся по моему лицу. Ну где же Алекс? Господи, пусть с ним все будет в порядке! Вдруг глаза выхватывают из полусумрака помещения фигуру. Жи-вой! Живой? Подскакиваю с койки и бегом к нему. Наверное, даже цепи против того страха, что играл со мной ночью, бессильны. — Алекс?.. — Голос спадает до шепота. Не удержавшись, просто крепко обхватываю его за шею, тесно прижимаюсь. Сильные руки притягивают к себе, такие горячие. Обнимаемся так, словно расстались тысячу лет назад. Это он, мой хороший, живой, теплый, пахнущий порохом, потом и… кровью. Вернулся! Как и обещал — живой. И все равно веревки кошмара никак не желают отпускать меня. Жмусь к нему, как ребенок, шумно выдыхаю, словно камень с души свалился. Живой! Вот оно, счастье-то! Не ранен? Я слышу, как в широкой грудине толкается его сердце. Глажу по щекам с чуть колючей щетиной. Шепчу какие-то глупости, даже не понимая, что именно. Да и не важно. Больше ничего не важно. Главное, что он здесь. Заглядываю в серые глаза, усталые, вымотанные. Что ж с ним творилось этой долбанной ночью?! — Вернулся! Ты вернулся, как и обещал. Слышишь меня? Живой! Алекс! Хороший мой, ну чего ты молчишь? Я так волновалась! Ты не ранен? Где болит? Алекс? Он откидывает голову, прислоняясь затылком к стене. Медленно трет переносицу. Хмурится. Устал, просто чертовски вымотан. Снова эта злополучная складочка между бровей, губы плотно сжаты, лицо осунулось, а в глазах столько боли! Целый бушующий океан боли, что мне становится не по себе. Даже не верится, что всего несколько часов назад эти губы были такими нежными, он искренне смеялся, а глаза лукаво мерцали сталью. Я протягиваю руку и, едва касаясь, вожу пальцами по напряженному лбу, щекам, зарываясь в ежик коротких волос. Алекс тяжело дышит и не шевелится. Я почти физически ощущаю его смертельную усталость. — Лекси… Я понимаю, может, это прозвучит не очень уместно, но… Пошли спать ко мне. Ничего романтичного я тебе не обещаю, я просто хочу чувствовать тебя с собой рядом. Пойдешь? Ну куда я от тебя денусь? Мне так необходимо просто видеть тебя, чувствовать тебя рядом. Ощущать, как бьется твое сердце. Я вцепляюсь в его ладонь, переплетая пальцы, и утыкаюсь лицом в большое плечище. Быстро собираем все оставшиеся вещи и уходим в жилой корпус. Пока он плескается в душе, я лежу на большой кровати, благоразумно не раздеваясь, и дрыгаю ногами. Интересно, может, стоило его предупредить, что я пихаюсь во сне, брыкаюсь, отнимаю одеяло, люблю спать поперек койки и умею каким-то таинственным способом скручивать вокруг себя кокон из простыней? М-да. Очень эпически, как бы чего не вышло, а то еще затолкаю его в самый угол и запутаю в конечностях. Он выходит тихо из ванной. Под кожей, покрытой маленькими капельками, перекатываются литые мышцы, и все, что ниже пояса целомудренно прикрыто полотенцем. Смотрит на меня изучающе, словно опасается, что я жду от него чего-то. А я-то ведь дождалась — он вернулся, живой, целый и невредимый, и больше ничего мне не надо. Плюхаю ладошкой по матрасу рядом с собой. Алекс садится ко мне спиной на краюшек кровати, большая ладонь устало потирает лоб. Спина напряжена, шрам от ранения бугрится бледной выпуклой кляксой. Тихонечко подкрадываюсь, осторожно касаясь его рукой. А сквозь полумрак комнаты вытеняется большо-о-ой синячище, расписавший все его плечо. Вот черт, значит, не такой уж и невредимый вернулся! — Алекс, у тебя на плече огромный синяк. Ты доку показывался? — шепчу я, даже боясь прикоснуться к нему — а вдруг больно? — Пуля туда попала, кольчугу не простреливает огнестрельное оружие, но синяки оставляет знатные. Ничего, это пройдет, не обращай внимания. — Чего? Внимания не обращай… Да у тебя же шкура даже заживать не успевает. Нельзя ли чуть бережнее к ней относиться? Она не только тебе дорога, между прочим… Пф-ф, в него пуля попала, а он так небрежно об этом говорит, словно не в бою был, а по парку прошвырнулся. Небось еще и ухмыляется. Ну и характер! — Там страшно, да? — Дейв погиб. Мы с ним полгода глину месили на периметре, выбирались из таких передряг, что… А вот теперь его нет. И уже никогда не будет. — Его голос звучит подавленно, видно, что слова даются с трудом. — Кевина сильно ранило, они применили импульсные мины. Отряд Кевина подорвался, они кучно шли, а я… В последний момент мы рассеялись, и из наших погиб только Дейв. Грудина вздымается, шумно вбирая воздух, и выдает резкий, тяжелый выдох. Приобнимаю его за шею и осторожно тяну на себя, чтобы уложить на подушку. Господи, солнце мое, тебе бы отдохнуть, может, хоть немножко легче станет! Боже мой, и Кевин ранен. В глаза как песку насыпали, и дышать нечем. Ани, наверное, вообще с ума сходит. Алекс ложится, устало выдыхая; забираюсь к нему под руку, обнимая за талию. Мне так тепло с ним рядом, спокойно и умиротворенно. И просто лежать с ним рядом, прижиматься к нему, вдыхать его запах — это самое лучшее ощущение на свете. Какой же он одновременно и необычный человек, и самый настоящий. Неподдельный, идущий от сердца. Хорошо, что он рядом. Как же хорошо! За всей этой плотной броней заносчивости и самоуверенности скрывается поистине доброе сердце, способное сопереживать. Ему тяжело. Жаль, что я не могу ему чем-то помочь. Никогда не позавидовала бы командирам. Это не преимущество и не привилегия, как может казаться некоторым, таким, как тот же Громли или Билли… уродам и скотам, которые сознательно желают власти и рвутся к ней, чтобы реализовать и удовлетворять свои мерзкие цели. И никакая совесть их не будет тревожить… Быть командиром — это невозможно адский труд и тяжкий груз, постоянно давящий на плечи камнями и терзающий душу, когда думаешь о том, что ты где-то ошибся, не доглядел, не рассчитал чего-то, что-то мог упустить, а другие могли или поплатились за это своими жизнями. Чувство вины, выкладывающее в сердце своё «кладбище» из тех, кого не удалось спасти. Постоянно мучившее вопросами «а что, если бы…» Только сильному и смелому человеку по плечу такая ноша. А Алекс безусловно такой человек, настоящий бесстрашный воин. — Не хочешь ничего говорить? — тихонечко спрашиваю я, он мотает головой. Он вдруг крепко обнимает меня и выдыхает горячий воздух куда-то в мою макушку, скашивает глаза, когда я ерзаю, пытаясь улечься удобнее. Вскоре он засыпает, а я снова исподтишка разглядываю его, и меня затопляет всепоглощающая нежность. Аккуратно поглаживаю его шрам под ключицей, устраиваю голову на широкой грудине, вдыхаю его запах, такой родной, и слушаю, как там ухает его сердце. Вожу пальцами по плотным трассам вен на его ручище, по шершавой ладони, созданной вроде бы только для того, чтобы возиться со всевозможным оружием или набивать обойму патронами, но и так ловко перебирающей струны гитары. Да и наверняка очень нежной. И мне так безмятежно с ним, что ресницы становятся тяжелыми слишком быстро. Как бы я ни сопротивлялась и ни боролась с неминуемо надвигающимся сном, но уставший организм просто требует заслуженного отдыха, опрокидывая меня в темную яму сна. Проснувшись утром от писка пейджера, я жутко пугаюсь, не сразу сообразив, где я нахожусь и кто это рядом лежит, такой большой и теплый. А потом расплываюсь в смущенной улыбке и заливаюсь краской по самые уши, потому что, как и предполагала, не сумев выдрать одеяло из-под Алекса, утянула только мягенький уголок и в него же завернулась, чуть не спихнув его с кровати, раскидав на нем при этом свои конечности. И вся койка усыплена моими отлетевшими во время сна с волос заколками. А он спит себе невозмутимо и мирно, словно ему на все эти неудобства плевать. Ну и ну… Пора вставать и тащиться под душ. Не хватало, чтобы он проснулся и увидел весь этот бедлам… Помявшись, все же сую свой нос в пейджер, и, оказывается, не зря. Сегодня инструкторов будет замещать лидер Трис Итон, так что пусть Алекс и дальше себе наслаждается сном. Бли-и-ин, а я опаздываю на тренировку. Ну прелестно… Бегом!Аниша
Сколько я так просидела, держа в руке остывший кофе, после того как Джимми оставил меня в студии, я не знаю. Может быть, пять минут, а может быть, вечность. Счет времени потерялся, действительности нет. Дышать становится все труднее, я уже почти ничего не соображаю. До сознания доносится слабый писк, и я долго не могу понять, откуда он идет. В конце концов я нахожу источник звука. Пока искала, немного в себя пришла. «Вернулись. Алекс, Кевин, Мат — все живы. Кевин в лазарете, что-то с рукой, остальные в порядке». Пейджер выпадает из рук, и от него отлетает крышка. Не разбирая дороги, я несусь к лазарету, путаясь в идущих навстречу и попутно людях, туда, к нему. Он жив, Господи, спасибо тебе, я его сейчас увижу, живого, Боже мой, спасибо тебе, спасибо! В дверях лазарета я врезаюсь в Алекса, даже не поняв толком, что это он. Прости, любимый, я тебя обниму позже, тебе сейчас не мои обнимашки нужны, иди, ищи свою милую, а мне надо срочно почувствовать Кевина, послушать, как его сердце бьется, сказать ему, что я люблю его больше жизни. Влетаю, отпихиваю от него дока. Тот шипит что-то на меня, а я уже обнимаю Кевина, плачу, уткнувшись ему в шею. Мои ладони гладят его горячие-горячие щеки, волосы, плечи. Я просто не могу насытиться этими мгновениями, я хочу раствориться в нем, в его запахе, в его прикосновениях… Он обнимает меня здоровой рукой, вторая плетью лежит рядом. Он весь бледный, явно терпит боль, но смотрит на меня, и в его глазах столько эмоций, от радости до обожания, я просто тону в них. — Кевин, я люблю тебя, мой хороший, люблю… — Малыш, не плачь, я знаю, знаю, я это понял, не плачь, прошу… — Господи, как хорошо, что ты вернулся, живой, Господи, любимый, вернулся… — Я целую его всего, щеки, шею, губы, и он улыбается, пытается отвечать мне, но я просто прижимаюсь к нему, и мне больше ничего не надо. Живой. Вернулся. Вдруг Кевин замирает, смотрит куда-то мимо меня. Еще не обернувшись, я уже знаю, что он там видит. Джимми пришел. Это должно было случиться, не сейчас, так позже. И он, похоже, и так все понял, еще пока я в студии в прострации сидела… Джимми стоит в дверях и, когда я оборачиваюсь, выходит. Господи, да за что же мне все это? — Скажешь ему? Или меня побоку опять? Кевину явно очень больно, физически-то точно, да и морально не легче. Я присаживаюсь на краешек кровати, прячу лицо в ладошках. — Я поговорю с ним, Кев. Он и так все понял, он ведь не идиот, да и я не умею своих чувств скрывать. Я люблю тебя, Кевин, я так люблю тебя… — Ани, девочка, иди ко мне. — Он притягивает меня к себе, такой сильный, мой бесстрашный, любимый… — Там, у Искренности… Я понял, я не готов от тебя отказаться, Ани. Без тебя все не имеет смысла, малыш! — Он тянется к моим губам, касание их так нужно, так необходимо… Боже, мне никогда еще не было так прекрасно. Целовать того, кого ты любишь всей душой, — это просто невообразимо… — Я думал только о том, что очень хочу выжить, чтобы еще раз сказать тебе, как я люблю тебя, только тебя, Ани! Я кладу голову ему на плечо, провожу пальчиками по его щеке. Его, скорее всего, отправят в Эрудицию сейчас, рука даже на вид очень плоха. Какую же он терпит боль, мать моя! Надеюсь, ему дали обезболивающее. — Кевин, расскажи, что там произошло…***
Возвращаться к себе не хочется. Кевина забрали в Эрудицию на восстановление руки, это теперь надолго. А я осталась тут. Мне так невозможно стыдно перед Джимом, так неуютно и ужасно, и я совершенно не знаю, чего дальше ждать. Мне так не хочется делать ему больно, хотя я точно знаю, что уже сделала. Мне не надо было совсем с ним сходиться, это с самого начала было не честно по отношению к нему. Но… Мне тогда было невообразимо плохо. Я была в таком состоянии… Да что теперь об этом говорить, дело сделано. Уже подходя к комнате, я слышу, что там что-то происходит. Там происходит возня, Джим переселяется в общагу. Я захожу и прислоняюсь к стене, глядя, как он пакует свои вещи. Он молчит, и я тоже не знаю, что сказать. Он только поглядывает на меня своими невозможными голубыми глазами и слегка кривит губы. Но все же первым нарушает молчание. — Ани, не надо на меня смотреть так тоскливо. Все нормально, я все понимаю. Один парень надоел, тут же есть и другой. Надо было просто пораньше сказать и не заставлять меня догадываться и голову ломать. Обычное дело, девушка выбрала другого. — Джимми, все не так… Пойми… — Что не так? А как? Зачем придумывать какие-то сложные конструкции, когда всему есть свое объяснение? Ты ведь никогда меня не любила? Да? — Ты сам был за то, что рано говорить о любви, что изменилось? Я понимаю, сейчас в тебе говорит обида, но… — Обижаются девчонки, мне же просто… неприятно. У меня ощущение, что меня использовали и выкинули за ненадобностью. Я ведь полюбил тебя, Аниша. Всей душой полюбил. И, знаешь, я рад, что это Кевин. Потому что будь на его месте другой парень, я просто убил бы его, а там дальше хоть трава не расти. И я точно знаю, что Кевин ничего не стал бы делать, чтобы отбить тебя. Он ведь не стал? Гос-по-ди… Ну как же все это сложно! Ну, представить, что я сейчас скажу, что Кевин меня зажал в коридоре, а я подставила ему свою… Черт вас всех возьми! Как же все не просто! — Да, Джимми. Я тебя использовала. Теперь тебе легче? — Определенно. Когда все кристально честно, это хорошо. Жаль, что этого не случилось раньше. Могли бы остаться друзьями. У меня помимо воли затряслись губы, на глаза набежали слезы, а в груди стал разрастаться колючий шар. Так, что не вздохнуть. Почему, за что… — А что, нет никакой возможности? Обязательно надо остаться врагами? — Я тебе не враг, Аниша. Я желаю тебе счастья, потому что действительно тебя люблю. Но видеть тебя в объятиях Кевина оказалось выше моих сил. Я не знаю, смогу ли справиться с этим, но пока так. — Куда ты пойдешь? — Поживу пока у Кейтлин, у нее все равно комната пустует. А потом не знаю, посмотрим. — У нас же еще музбитва… С ней как? — А что с ней не так? Я на ударных, Лекси с Алексом поют, какие проблемы? — Нет. Никаких. Джимми, ты сможешь когда-нибудь меня простить? — Ани. — Он подходит ко мне, он так близко, такой привычный стал за все это время, такой теплый, предсказуемый, нежный… Так больно видеть его таким отстраненным, таким… чужим. Я смотрю в его глаза и вижу столько тоски, но вместе с тем и твердости. Ну, почему так? Что же я за идиотка? — Самое главное, чтобы ты сама себя простила. А я справлюсь. Он обходит меня и хлопает дверью. А я стою и не могу сдержать рыданий. Нет, это невозможно. Где тут вискарик был у меня?