Джессика
Большая лопатообразная ладонь зарывается в мои волосы, огладив щеку. Серые глаза смотрят прямо, мягко, как бы окутывая. И нет в них ни раздражения, ни гнева. Он смотрит на меня, как будто я хрустальная ваза и меня надо всеми силами оберегать. Наклоняется, тянется ко мне, его губы все ближе и ближе. Прижимаются к моим. У него они такие сухие, жесткие, обветренные, все разбитые, в ссадинах. Да и мои не лучше. Он прижимается и замирает, будто не знает, что делать дальше, а меня ноги просто не держат. Я вся как будто лишилась стержня, растеклась в его руках. Мой рот чуть приоткрыт, и губы шевелятся, и он, застонав, прижимает меня еще сильнее к себе и… вбирает в себя мою верхнюю губу. И тут уже я не могу сдержать стона. Обвиваю руками его шею, прижимаю к себе так, чтобы и не думал меня отпускать. Пальчики пробираются в короткие рыжеватые волосы, я чувствую, как он обнимает меня, вбираю все оттенки чувств, возникающие при этом. Переплетение губ, переплетение тел, мы оба растворяемся друг в друге, и не хочется разрывать это слияние никогда. А потом он отстраняется и толкает меня в плечо. Сильно так, что больно. — Джес! Джесси, вставай, все проспишь! Слышишь, Джес? — Грейс толкает меня так, будто перепутала мое плечо с грушей. — Мы договаривались с утра потренироваться в Яме, а ты лежишь и стонешь. Что, сладенькое приснилось, а? — Иди в задницу, Грейс. Всю малину испоганила. — Встаю и хмуро бреду в ванную. Прохладненький душик как-то примиряет с жизнью немного, и даже становится полегче дышать. Вот бы сейчас еще кофейку выпить… Мечты-мечты. Мы думали, что в такое время в Яме никого не будет, но жестко ошиблись. Едва появившись у тренажеров, видим, что на ринге Алекс занимается с блондинкой и очень даже тесно ее прижимает к себе, а ей, видимо, это нравится. Ну, ясно. На беговой дорожке замечаю наших парней, а там, где гантели, переходники — голубоглазик и «мой» рыжик Джон — страхуют друг друга на жимах лежа. Мы с девчонками разминаемся. Интересно, давно у них тут клуб по интересам? Я, стараясь лишний раз не пялиться на переходников, седлаю тренажер, а мысли все утекают в не совсем нужном направлении… Насколько мои предположения верны? У него правда твердые и сухие губы? Или становятся мягкими и податливыми? Или, может, он вообще не умеет целоваться… Да нет, быть такого не может. Просто я не нравлюсь ему. Покончив с тренажерами и обругав себя последними словами за всякие не к месту лезущие мысли, я иду поработать на груше. Методичные удары как-то успокаивают, физическая нагрузка вышибает мысли из головы, остаются только боль в мышцах и размеренное дыхание. — Слышь, Джес, — Хейли подходит и опирается на грушу, на которой я работаю, — вон тот рыженький, он просто глаз с тебя не сводит, так и зыркает сюда. Подойди к нему, точно тебе говорю, беспроигрышный вариант! Можешь мне поверить, я такой взгляд ни с чем не спутаю. — Не буду я к нему подходить. И нечего стараться устроить мою судьбинушку, все равно ничего не выйдет. — Ох, Джес, так и помрешь в девках-то. Чем тебе не хорошо, высокий, плечистый, смотрит на тебя, — что еще надо? — Надо… — чтобы не был таким бездушным чурбаном. Но не говорить же ей. А она уже… Вот же… — Молодой человек! Да-да, вот вы, рыженький! Не подойдете на минуточку, пожалуйста! — Прежде чем я успеваю остановить ее, Хейли уже машет Джону. Джон переглядывается со своим другом, голубоглазик усмехается и подталкивает его к нам. Джон подходит к Хейли, выжидающе сложив руки на груди, на меня не смотрит. Демонстративно. — Вы не могли бы нам помочь? Нас всего трое, у моей подруги нет пары, а нам надо отработать некоторые приемы. Вы не согласились бы составить ей компанию? — Нет. Я занят. — Ну вот видишь, Хейли, все тщетно. Он занят. «Все бабы дуры», — читается на его лице. — Все хорошо, Хейли, я вполне могу обойтись без приемов. Мне хватает груши. Джон мажет по мне взглядом и переключает внимание на Хейли. — И, если это возможно, не подзывайте больше никого из тех, кто выполняет подходы. Вы мешаете тренировке. — Он разворачивается и уходит обратно к штанге, а я закрываю лоб рукой. — Я говорю тебе, Хейли, это бесполезно. На ринге блондинка Алекса застыла просто мраморным изваянием, и у нее явно отвисла челюсть. Она слышала, что ли, это все? Чего она так… удивилась? — Но, Джес, я же видела, как он на тебя смотрел, я такое не путаю. А если он отказывается, это может значить только одно… — Что? — спрашиваю, округлив глаза. — Тут что-то не так, — выдает гениальную фразу подруга и отходит к тренажерам. Потом я теряю нить интриги, потому что увлекаюсь тренировкой на подвижной мишени — это такая груша, которая ходит ходуном и дает отработать уклоны. У меня уже болят все бока, когда краем глаза я вижу, как Алекс подходит к «моему» рыжику и что-то ему говорит. Потом они начинают спорить, и я снова отвлекаюсь. Очухиваюсь я только тогда, когда надо мной нависает очень раздраженный Джон и громко сопит, показывая свое недовольство. — Ну что, твою мать, довольна? Пойдем, будем отрабатывать приемы! Ты так сильно этого хотела, что в ход пошла тяжелая артиллерия? — Я не понимаю, о чем ты говоришь, Джон. Я просто занималась на груше. — Сначала одна баба подзывает, потом командир приходит и приказывает отработать приемы… Вот только одного не могу понять, какого хрена, Джес? — Иди к своим тренажерам, мне ничего не надо, я поработаю с грушей. — Нет уж, теперь, когда меня оторвали от тренировки, я хочу отработать все приемы до последнего, чтобы ты эту тренировку на всю жизнь запомнила. Пойдем, я сказал. Он сказал. Обалдеть можно. Но Джону кажется, что словесных грубостей ему мало, и он хватает меня за локоть и тащит на ринг. — Ну что, Джес, давай, показывай, какой именно прием у тебя не получается. Я очень. Очень. Очень терпеливый человек. Но вот если у кого-то получится меня разозлить, то это уже будет жестко. Я атакую его, он ставит блоки. Он, конечно, сильный, но и я не лыком шита. Ясно, что один его удар, и я в нокауте, но несмотря на разницу в весе, я все-таки могу его приложить неслабо. — Ну что, пока что у тебя все неплохо, Джесси. Признай, что затащила меня на ринг обманом! — Джон, ты слишком много на себя берешь. Моим подругам нечего делать, вот они и прикалываются над парнями. — Ты, когда говоришь, открываешься сильно. — И Джон со всей дури бьет меня кулаком по ребрам. По ощущениям — будто в меня врезалось пушечное ядро. Я хватаю воздух немного, разогнуться больно. Блин, он совсем пизданутый. — Я говорил, что ты запомнишь эту тренировку надолго, Джес. Урод ты мудацкий, Джон. На пределе боли я разгибаюсь и провожу связку для атаки с последующей подсечкой. Которая, естественно, не получается, потому что этот парень весит раза в три больше меня. — Это у тебя подсечка такая была, что ли? Вот подсечка! — Он так больно бьет меня по ноге, что на секунду мне кажется, что он ее сломал. Я, конечно, заваливаюсь, и не просто падаю, а подлетаю и с размаху приземляюсь на задницу. Кажется, он собирается меня угробить сегодня. — Что, молодец, Джон, не зря тренировался, тягал штангу. Почему бы тебе просто не приподнять меня и не сломать мой позвоночник о свое колено? — Я подумаю над твоим предложением, а теперь давай, вставай. — Он протягивает мне руку и, когда я вкладываю в нее свою ладонь, сильно дергает на себя, его колено впечатывается мне в живот и кулак в лицо. Прелестно. Вот и потренировались с утра… Однако надо с этим заканчивать. Я поднимаюсь. Злость и адреналин вышибли такое понятие, как боль, из моей головы. Я нападаю, парень уворачивается, но я пру на него, стараясь гонять его по рингу так, чтобы он устал поскорее. Пара минут интенсивного бега, и он уже начинает подуставать. Я не даю ему доставать меня. У меня отключились все эмоции, и настает момент, когда он достаточно раскрывается, теряет бдительность и получает от меня удар по лицу ногой. Правда, ногу он перехватывает и валит меня, прижав коленом к полу. — Ну что, нравится тренировка? — спрашивает он, еле шевеля разбитыми губами. — Все, чего я хотел, чтобы меня никто не трогал, не навязывался, не подходил, не звал и не раздражал. Тебе так сложно это сделать? Я молчу. Мне надоели эти пикировки, я хочу, чтобы он отстал от меня. Бью его ногой по голове, благо растяжка у меня что надо. Он отшатывается. Помогаю себе кулаками, и все-таки мне удается его завалить, не полностью, правда, — он отталкивается рукой и поднимается. — Ну что же ты, Джонни? Не отказывай себе в удовольствии избить девчонку, давай! — Расставляю руки в стороны, а он… — Нет на ринге парней и девчонок, нечего тут щеголять своей… — И этот козел ухмыляется, понимаете? И тут у меня что-то перемкнуло в голове. Я разъяренной фурией налетаю на него и, уже не задумываясь особо над техникой, просто бью куда попало, руками, ногами, головой… Он немного опешил, явно не ожидал от меня такого, и первые несколько ударов достигают цели в полном объеме. Потом он уже очухивается, начинает уворачиваться, ставить блоки, а потом и принимается отвечать мне. И не слабо так, а нормально… В итоге я оказываюсь в лазарете. Он меня не вырубает — просто скручивает и относит лечиться. Бросает меня на койку в лазарете, но советует принимать лекарства от бешенства и, сверкнув на меня гневно глазами, удаляется. А я наконец могу дать волю слезам. Да что же это такое? Где? Когда? Перед кем я так провинилась? Так как я одна, я уже не сдерживаюсь, просто утыкаюсь в подушку и подвываю. Останавливаюсь только когда чья-то нежная ладошка гладит меня по спине. — Тебе так больно? Может, тебе обезболивающего? — спрашивает девчачий голос. — Да нет такого обезболивающего. Не придумали еще. — Оборачиваюсь, а это блондинка Алекса. Жаль забыла, как ее зовут. — Я Алексис, друзья зовут меня Лекси. А ты Джес, да? Твои подруги сказали. — Да. Я, наверное, ужасно сейчас выгляжу? У меня все лицо горит и ноет. — Что ты такого сделала Джону, что он так на тебя взъелся? — Сама голову ломаю. Пришла потренироваться с утра пораньше. А все Хейли, «смотри, как на тебя рыженький пялится»… Да он ненавидит меня всеми фибрами души. И вообще, по-моему, всех женщин ненавидит. А ты что, знаешь его? — Мы из одной фракции. Перешли вместе. То есть не мы вместе, а там, во фракции, мы были знакомы. Я никогда не видела, чтобы Джон избивал девушек, если честно. Прямо обалдела, когда увидела… Вы ведь уже были раньше знакомы? Это ты на него поднос с едой опрокинула? От воспоминаний я прыскаю, запекшаяся губа лопается, и кровь течет на подбородок. — Черт, тебе срочно надо регенерацию. Сейчас. — Алексис отходит и приносит какой-то тюбик. — Вот, попробуй это, мне ссадину после драки с Громли вот этой лабудой мазали. Так ты-то откуда Джона знаешь? И вот что ей рассказать? Как он меня схватил на игре, а потом отпустил? Фигушки. — Да так, столкнулись пару раз в коридорах Бесстрашия, ничего такого. Чего он так на меня взъелся, я не знаю. И, честно говоря, знать не хочу, устала уже… — Джесси. Он тебе нравится? — Я на нее смотрю устало. — Да какая разница? — Да такая, что, похоже, он-то от тебя без ума… — Вот и пускай держится со своим отсутствием ума от меня подальше. У меня на его «без ума» здоровья не хватит. Да и не верю я в это, если честно. Вы, девчонки, просто меня подбадриваете. И, Алексис, пожалуйста, не говори ему ничего. Я справляюсь сама, ладно? Она кивает, но я вижу, что она обязательно что-нибудь ему еще скажет, и опять все начнется по новой. Надо внять словам самого Джона и держаться от него подальше.***
Немного отлежавшись в лазарете и вдоволь нажалевшись себя несчастную, поднимаюсь с койки. Все тело ноет, но надо идти, иначе можно пропустить вообще все тренировки, а вместе с ними и баллы. Ренинъекция действует, скоро все пройдет, так что я вполне могу сходить и позавтракать. Рожа у меня вся расцвечена, парни и девчонки оглядываются на меня, спрашивают, что случилось и «ну ты как?», как будто увидеть в Бесстрашии разбитую сопатку какая-то диковинка. В столовой ко мне подсаживаются Грейс и Хейли. — Джес, ну ты как? Живая? — Девки, если я сегодня еще раз услышу эту фразу, я пойду и прыгну в пропасть. Нормально я, нормально! А когда подействует регенерация, то и синяки и все остальное пройдет. Чего вы как маленькие, первый раз, что ли? — Слушай, а чего это он, а? Ты ему что-то сказала, отшила его, что ли? — близко наклоняясь ко мне, шепчет Грейс. — Да он втюрился в нее по уши, а признаться боится, вот и бесится, — тянет Хейли. — Точно тебе говорю, Джес, парни такими придурками становятся только по одной причине — из-за комплексов. Как же, он весь из себя такой мачо, а перед девкой пасует, вот и злится. — Как бы там ни было, он меня просил «оставить его в покое», и я планирую следовать его просьбе. Если каждая наша встреча будет заканчиваться в лазарете, то я не ручаюсь за то, что я доживу до конца инициации, так что тут дохлый номер. — Да не скажи, подруга… — Ухмыляется Хейли. — Вон он, твой «дохлый номер», прется сюда, тебя выискивает. Ну точно, блядь, сюда прет. Ладно, мы побежали. — Девчонки встают и намереваются уйти. — Да вы что, пизданулись?! — Я делаю такие большие глаза, что они у меня норовят выпасть из орбит. — Не оставляйте меня с этим психом наедине! Он же меня пристукнет! — Ничего, не пристукнет. Тут народу много, вступятся в случае чего. Давай, лови момент, пока он чувствует себя виноватым. Не зевай, — напутствует меня напоследок Хейли, подхватывает под локоть Грейс, которой страшно интересно мое смертоубийство, и утаскивает ее. А надо мной с немым укором возвышается Джон. Опять. Я вся сжимаюсь, стараюсь запихать голову в плечи как можно дальше и желательно уменьшиться в размерах. — Мне можно присесть? — спрашивает меня Джон. Я дергаю плечиком. — Столовая — общественное место, разве я могу запрещать или разрешать? Тем более, что я уже закончила и готова избавить тебя от своего навязчивого присутствия. — Джес, подожди. — Он хватает меня за руку, когда я уже намереваюсь встать и прошествовать на выход. — Ты… это… — На «это» дело как-то застопорилось. — Разве ты не просил меня держаться от тебя подальше? Я как раз всей душой желаю этого! — Я хотел поговорить. Выдергиваю локоть и сажусь обратно за стол. Ноги становятся какие-то тяжелые и отказываются мне подчиняться. Пока он ко мне не подошел, злость от несправедливости ситуации поддерживала меня и даже помогала отнестись ко всему как-то с юмором. А сейчас, когда он здесь, с явно виноватым видом и пытается найти какие-то слова, мне вдруг себя настолько жалко, что угроза позорно разреветься становится очень даже вероятной. Джон садится напротив меня, и я, не поднимая головы, смотрю на его ладони, которые помню… Короткие пальцы, лопатообразная ладонь, пахнут миндалем и ромашками. Подавить тяжелый прерывистый вдох не получается, а он, сука, сидит и молчит. — Так и будешь молчать? — Не знаю, как сказать, что мне жаль… — говорит он, а я чтобы хоть как-то взять себя в руки, совершенно забыв о том, что губа разбита, принимаюсь ожесточенно её кусать, и она лопается во второй раз, кровь опять выступает неслабо. Ох, ну и хороша я, наверное, сейчас. Опухшая, побитая, в синяках, с окровавленной губой и готовая заплакать. Так как я, низко опустив голову, стараюсь не смотреть на парня, сидящего напротив, я сначала ощущаю явственный запах ромашки, а потом уже замечаю, как перед моим лицом оказывается салфетка. От этого запаха и оттого, что ее протягивает парень, от прикосновения которого у меня мурашки по всему телу, поток слёз прорывается с такой силой, что даже мне становится не по себе. — Мне тоже, — схватив салфетку и прижав ее ко рту скорее для того, чтобы не рыдать в голос, а не для того, чтобы остановить кровь, я вскакиваю и выбегаю из столовой. Бегу, не разбирая дороги, слезы застилают глаза, искривляя пространство странными причудливыми линиями и размытостью, как на плохой картине. Мне совершенно все равно, как и куда я бегу. Я, кажется, даже пару раз чуть было не грохнулась, но неведомая сила все влечет и влечет меня куда-то. Пока, наконец, я не врезаюсь во что-то большое, жесткое и теплое. Чьи-то сильные руки хватают меня и прижимают к себе, а большая ладонь гладит по голове. Смутно знакомый голос что-то говорит мне, а я не разбираю; рыдания судорожно вырываются у меня, и я никак не могу успокоиться. В себя я прихожу, как ни странно, довольно внезапно. Знакомый аромат ромашкового крема приводит меня в чувство. Парень, держащий меня в объятиях, вытирает мне лицо ромашковой салфеткой. — Ты слышишь? Джесси, ты меня понимаешь? Я поднимаю глаза, и моя реакция совершенно неконтролируемая. Я бьюсь у него в руках, вырываюсь, изворачиваюсь до тех пор, пока он не выпускает меня. Я сразу же отпрыгиваю на безопасное расстояние и замираю, готовая в любой момент стартануть. — Джес… послушай. Прости меня, а? Я не хотел, чтобы так все… Блядь, ебановрот… Джон трет затылок своей ладонью, явно не зная, что сказать еще. На скуле у него красуется синяк, нос распух, явно сломан, руки сбиты… Странно, он еще с кем-то подрался или это об меня он так разукрасился? Что же ты за человек, а? Чего я тебе сделала, Джон? — Слушай, когда я готовился переходить в Бесстрашие, мне говорили, что все урожденные девки — шлюхи. Что у всех по несколько парней одновременно и… Я думал, что ты… Ну, в общем… — Я не шлюха, Джон. — Я это понял. Джес, я просто не думал, что у такой девчонки, как ты, нет парня. Я думал, ты просто хочешь заставить своего парня ревновать или просто хочешь поиграть со мной в эти вот игры бабские… — Интересно, как же ты понял, что я не шлюха? И не хочу с тобой в бабские игры поиграть? — Мне твои подружки сказали, что у тебя парня нет и не было. И что ты… ну… девица еще, короче… — Ага. А если бы не сказали, ты и дальше бы говорил мне гадости и избивал меня при любом удобном случае? — Я не хотел быть на размене у тупой пизды, ясно тебе? Не хотел, чтобы меня отвлекали от инициации! А ты бесконечно попадалась мне на глаза и страшно раздражала своей… — Господи… Чем же? — Симпатичной рожей! Мне было противно от мысли, что у тебя есть парень, а я был уверен, что есть, и что ты с ним, а со мной просто играешь! — И ты решил мне эту рожу так разукрасить, чтобы уж точно наверняка, да? Оригинально! Нелогично получается. Если ты думал, что у меня есть парень, ты не боялся люлей получить за подпорченное личико? Он стоит, молчит, только сопит громко и все затылок натирает, стараясь не смотреть на результаты работы своих кулачищ. — Знаешь что, Джон, спасибо тебе за откровенность. Я очень рада, что мы поговорили и выяснили, что ты считал меня шлюхой до тех пор, пока тебе не сказали, что это не так. Спасибо, что считал меня тупой идиоткой, заигрывающей сразу с несколькими парнями. Спасибо, что считаешь всех девушек Бесстрашия шалавами, за все тебе спасибо! А теперь я тебе скажу: держись от меня подальше! Мне не впервой получать по роже, и разбитое лицо не так ужасно, как вечно всех подозревающий в плохом парень рядом с тобой. Тем более не хочу отвлекать тебя от инициации. Он смотрит на меня… как-то по-новому. От захлестнувших меня эмоций я даже не понимаю сначала ничего. Уже потом, немного успокоившись, до меня доперло, что в его взгляде не было… раздражения. Он смотрел на меня загнанно, слегка печально, и он явно раскаивался в том, что случилось, и не знал, что с этим делать. Я поворачиваюсь и ухожу. Кстати, а куда это я забежала? Блин, забралась в какие-то подсобные помещения… Ну ладно, как бы там ни было, выбравшись, добредаю до своего корпуса. Надо бы умыться и идти уже на тренировку. Баллы тоже на дороге не валяются. А про Джона подумаю как-нибудь потом. Сейчас просто нет на это сил.