Алексис
Ну, конечно же, я испугалась! Еще как… И на самом деле — я готова сейчас завыть от боли в содранных до мяса коленях, локтях, еще и вся изрезана осколками стекла. Да и вообще, после ударной волны чувствую себя отбивной, особенно из-за того, что мощные ручищи так и порываются меня немножечко придушить в крепких объятиях, лихорадочно ощупывая на предмет повреждений. Но, черт подери-и-и, как же приятно-то! Хороший мой, Солнышко. Живой. Волновался. Переживал. Меня захлестывают обжигающие до физической боли, смешавшиеся воедино безумное облегчение, всепоглощающее счастье и просто невообразимое ощущение тревоги за его состояние. Всё тело Алекса заляпано грязью и выцветает кровоподтеками. Через ключицу и плечо плотная повязка из рубахи, нахлестом, пропитавшаяся уже насквозь. Ссадины на скуле и переносице налились багровым, губа разбита, припухла, костяшки опять сбиты. От него пахнет потом, гарью, выплеснувшимся адреналином, кровью. И все равно — этот запах родного человека, самый лучший на всем белом свете! То ли у Алекса спорить совсем сил не осталось, то ли нет желания, а может, это ласковый убаюкивающий тон с нотками умасливания так на него действует… Да, надо взять на вооружение, что нежность и лилейность — самый краткий путь к послушанию. Подставив ему свое плечо, на которое он только делает вид, что опирается, мы потихоньку добираемся к столпившемуся старшему составу через поле, взрыхленное воронками от гранат и усеянное трупами недовольных, коих начинают оттаскивать и складировать в отдельную кучу. Мат заботливо осматривает Дани, не скрываясь прижимая к себе, и чем-то манипулирует с ее обожженной рукой, потом отправляет Клейтон с сопровождением в медпункт. Все ребята выглядят как черти — замызганные, моськи в саже и кровавых разводах, да и я, наверное, не лучше, чего уж там… на свои разодранные ноги стараюсь вообще не смотреть. Как только Матиас говорит Алексу о том, что у нас есть пленный, тот будто уже и забывает, как чуть-чуть не завалился в отключку из-за потери крови, и тут же собирается бежать допрашивать пленника вместе со всеми. Пока командиры переговариваются о численности жертв, большом количестве раненых и совещаются о планах допроса и докладе о случившемся лидерам, я молча соплю в тряпочку, но вот когда они уже решают тащиться раскалывать пойманного недовольного, а Алекс намеревается навостриться туда же… — Матиас, Алекс ранен вообще-то, — сообщаю я Итону на ухо и для убедительности пальцем указываю на бордовую повязку. — Ему срочно нужна перевязка и показаться бы доктору, кто знает, насколько ранение серьёзно. — Алекс, ты че, ранен, ебановрот, и какого хрена молчишь? Сильно зацепило? — пристально глядя на него, интересуется Мат, сложив ручищи на груди. — Да хуйня, плечо слегка задело, — отнекивается Алекс самым серьезным тоном и ведет плечом. Морщится от боли, но не подает вида. Подозреваю, чтобы только отмазаться. — Давайте, не хуй тянуть резину, попиздовали, надо допросить ублюдка… — Из тебя сейчас дознаватель, как из говна пуля, — качая головой, скептически фырает Диего, хлопая его по спине так, что Алекс непроизвольно охает, а я угрожающе шиплю — нельзя ли потише своими руками тут махать. — Так что хорош выебываться, подлатают тебя чуток и придешь. Не ссы, без тебя не начнут. — Отрицательно мотая головой, Алекс недовольно сопит, щурится и вновь собирается идти на допрос. — Да ты че, охуел совсем, блядь, не хватало еще тебя лечить потом месяц, пошел в медпункт! — рявкает Матиас, теряя терпение. — Никуда этот пленный не денется, тем более, он без сознания сейчас! — Спелись, ебт вашу мать! Да нормально всё со мной, просто ебаная царапина! — нетерпеливо отмахивается от них рукой Алекс. Всегда так делает, когда раздражен, но не катастрофично. — Командир, чем быстрее ты поправишься, тем лучше для нас всех, — подключается Конор, трет руками черную от сажи физиономию, ощупывает рассеченную бровь и, прикурив сигарету, суёт ее Алексу в зубы. Алекс делает глубокую затяжку, пока я его тихонечко подталкиваю в сторону деревянных домов фракции. — Значит, заложила меня, детка! Со всеми потрохами, да?! — намеренно угрожающе шипит он мне в висок и сильно притискивает к себе, почти больно. Насупленные брови, раздутые ноздри. Усмехается. Глазищи пылают блестящей сталью. — Обожаю, когда ты злишься. Такой грозный, ух! — роняю я нервный смешок, чмокая его в грязную, немного колючую щеку, и снова закидываю большую ручищу себе на плечо, стараясь не делать резких движений. — Пф-ф, ладненько, сочтемся, — смеется Алекс, хитро прищуривая один глаз. — Кстати, должен заметить — миленькая юбочка. И только благодаря ей я сама покладистость! — Все было так и задумано, дорогой, — поддакиваю я и елейно-приторно тяну я, слушая его дыхание. Это такое счастье! — Со-олнышко, сейчас тебе стоит поберечься, а вдруг заражение пойдет! В лазарете тебя быстренько осмотрят, перевяжут, вколют регенерацию… А, точно, — вспоминаю я о ренбраслете, стягивая его с запястья. — На, возьми и сделай себе инъекцию. Так и увещевая его, громко пыхтящего и заметно побледневшего из-за ранения, мы довольно скоро добираемся до местного лазарета. Внутри не протолкнуться просто, как много раненных… кого-то задело осколками от гранат и крошевом от разрывов, множество ожогов и порезов. Кто-то с огнестрелом… Есть тяжелораненые, их стабилизируют и готовят к отправке в Эрудицию. Говорят, с десяток погибших из мирного населения. Выскочивший к нам, как черт из табакерки, местный доктор, разматывает повязку Алекса, осматривает рану и, поцокав языком, выдает огорчительные выводы: выходного отверстия от пули нет, нужно оперировать и извлекать инородный предмет, пока не пошло заражение. Крупные артерии не задеты, но могут быть осколки кости… ну, по крайней мере, это всё, что я понимаю из его заумного заявления. Алекса тут же перехватывает та самая девица, виснувшая на его шее перед нападением, и утаскивает в операционную, а я иду искать хоть какой-то источник воды — пить хочется ужасно. Изо всех сил стараясь не думать о том, что та медичка может полезть к Алексу проверять языком гланды, наконец умываюсь. Оторванным куском шмотья пытаюсь оттереть с себя грязищу, кровь, отвратительно черную копоть. Да где уж там! Пальцы выплясывают нервный танец. Хлебаю холодную влагу прямо из-под крана и, съехав по стене, сажусь на корточки, притиснув к груди скрещенные руки. Никак иначе колотящую их дрожь унять не удается. Дани, с перебинтованной рукой, находит меня и притуляется рядом, стараясь поддержать. Выдрав у меня тряпку, отмывает мои щеки, лоб, конечности мягкими движениями. Это щекотно, и я невольно улыбаюсь, пытаясь отвернуться от нее. Подружка сдает меня на поруки медикам, чтобы обработать и замотать все порезы. А больно, между прочим, всё щиплет и горит огнем, что я закусываю костяшку указательного пальца, чтобы не пищать. И вдруг рядом слышу хрипловатый смешок Уеллнера: — Плейсед, твою мать, выглядишь, как песня! Вот только не вздумай тут разныться! — Само собой, меня тут же прорывает. Я глотаю дурацкие слезы, злюсь сама на себя за слабость, но ничего не могу поделать. Все переживания, глупые обиды, вся боль, весь пережитый ужас выплескивается по щекам. И, конечно же, страх. Страх, за него. Вокруг собираются неофиты, раскрашенные синяками, перебинтованные и заклеенные кусочками пластыря. Недалеко лежит Ларри с замотанной бочиной, бледный, как поганка, а возле него Грейси что-то ему щебечет, пристроившись рядом. Даже Билли тут, сукин выкидыш, ожидает своей очереди на осмотр, с отсутствующим видом вальяжно развалившись на кушетке. По разрезанной штанине могу только определить, что ранен в бедро. Надо же, а я, если уж совсем честно, думала, что он будет воевать на стороне недовольных, а поди ж ты! На языке уже вертятся едкие подколки, вроде: «Что, твои хозяева не пожалели верного песика?» Отчего-то после рассказа Джесси и всех его предательств, во мне поселилась уверенность, что этот ублюдок имеет прямое отношение к нападению — не зря он где-то пропадал после опаивания, да и прихвостни его угрожали… Но мои ощущения к делу не пришьешь, а доказательств у меня нет. И связываться как-то с ним совсем не хочется, не в том я сейчас настроении. Вижу Пэм, с левой рукой на перевязи, припадающего на ногу Чеширу. Еще несколько знакомых ребят. Операционных и интенсивок не хватает, поэтому раненых штопают прямо в приёмнике. Потом приходит Вик. Плюхается рядом, пальцами чешет подбородок, хмурит брови и обещает мне как следует надавать щипков по носу, если я не прекращу реветь. Это действует почти мгновенно, и когда нас находят Энтони, Майли с Фокси, Мирд, Хейли и все остальные, я уже не столько переживаю и боюсь за старшего Эванса, сколько злюсь на младшего, потирая свою сопелку. Кажется, проходит ужасно много времени, просто мучительно много. На самом же деле — вряд ли больше часа. Наконец доктор выходит к нам, и Виктор мигом вытряхивает из него всю имеющуюся информацию о братце — операция прошла успешно, но Алекс пока еще без сознания. А также медикам катастрофически не хватает свободных рук и все, кто в состоянии стоять на ногах, умеют обрабатывать легкие ранения, делать перевязки или уколы — поднимают свои жопы и в темпе вальса чешут помогать. Конечно, медик из меня не очень, все мои познания сложены только из обработки небольших увечий, полученных отцом в пьяном угаре да Алексовых сбитых костяшек. Но чтобы не сходить с ума от бездействия и всего, что случилось, я стараюсь быть полезной и усердно помогаю обрабатывать повреждения. Нехитрая работа отвлекает, разгоняя беспокойные мысли по самым дальним закоулкам рассудка, и я не сразу чувствую на себе чей-то изучающий взгляд. Повернувшись, обнаруживаю ту девицу… Эйми, кажется. Она стоит напротив меня и смотрит пристально, ухмыляясь. — Ты видишь здесь что-то смешное? — не удержавшись, спрашиваю я. Хоть и прекрасно понимаю, что это реакция не на раненых людей, а на меня. До сих пор я как-то благополучно избегала разговоров с бывшими пассиями Алекса, и сейчас она выбрала не самое удачное время. — Да нет, ничего. Ты ведь с Алексом, да? Я видела, вы вместе пришли. Его новая… девушка? — интересуется она. — Старая. Кому какое до этого дело? — почти огрызаюсь, скидывая в утиль окровавленные куски ваты и бинтов, стараясь вообще не смотреть на медичку. — Слушай, я ведь… Алекс мой друг, мы проходили инициацию вместе, я просто радуюсь, что у него все хорошо. — Да, вашу обоюдную радость было сложно не заметить. Очень романтично. — Вот на это как раз внимания обращать не стоит. Алекс, он такой, — решает она со мной пооткровенничать, — любит девушек, и девушки его любят, к этому нельзя относиться серьезно. Да и в целом, Алекс не подходит для стабильных отношений. — Спасибо за наставления, мне все понятно. Я тоже со всеми друзьями при встрече обмениваюсь слюной! — выдавливаю из себя сквозь зубы, а она смотрит за моей реакцией очень внимательно и, кажется, даже сочувственно. — Ты зря злишься, я ведь не хочу никаких конфликтов. Алекс — это всего лишь таблетка от недотраха, если он свободен и я тоже — мы вместе, а нет — так нет, я ведь ни на что не претендую. — Я уже сказала, спасибо, обязательно учту. Не хочу тебя больше задерживать, — окатив ее недобрым взглядом, намекаю я на то, что лучше этой медичке от меня отвалить. — Ну ладно, как знаешь, — Эйми пожимает плечиками и исчезает из моего поля зрения. Стараюсь дышать глубоко и ровно, считая про себя до ста, иначе еще чуть-чуть, и лазарет может прийти в непригодное состояние из-за разрушений. Чувствую, как кровь приливает к лицу и щеки начинают гореть. Недоумение во мне чуть ли не плещется волнами. «Таблетка от недотраха…» Серьёзно? Злость, обида, горечь и еще спектр каких-то недобрых ощущений заполняют меня до краев. Да как она смеет?! Алекс, он… веселый, добрый, внимательный, заботливый, а она о нем так гадко. Будто он какая-то вещь. Это уму непостижимо, голове просто не укладывается! А потом эта девица и ей подобные еще удивляются, почему он к ним потребительски относится. Он же теплый, нежный, с ним всегда можно поговорить, посоветоваться, поделиться наболевшим и получить поддержку, даже похныкать, уткнувшись носом в крепкое плечо. Он славный, просто со своими заморочками. Сильный и смелый, правда зачастую в ущерб себе. И что самое важное, в нем нет ни капли подлости. Алекс мог сегодня погибнуть, его ранили, он истек кровью и перенес операцию, а она, «друг» так называемый, говорит о нем гадости! Неразбериха и паника в лазарете постепенно утихают, за дверьми кабинетов все еще кто-то охает, стенает и вскрикивает от боли. Здесь же, в пустеющем приемнике, стенает и вскрикивает только внутри меня до тех самых пор, пока не удается выкинуть эту девицу из головы. Ночь в работе для меня проходит беспокойно, и рассвету я рада, как никогда. Тяжелых раненых уже увезли в Эрудицию, остальные потихонечку разбредаются по домам и временным пристанищам. Подкравшись к заветной двери палаты, куда после операции переместили командира, осторожно приоткрываю ее и… вывернув несколько изящных ругательств, подхваченных ночью в бою у кого-то из Бесстрашных, озалаченно смотрю на пустую койку. Конечно же этот паршивец сбежал! Оклемался и, сломя голову, понесся на допрос. Вот что с ним делать? Неугомонный. Шило в заднице — это и есть его внутренний стержень! Всё, с меня достаточно, сил больше нет. Не буду я бегать тут за хитрожопыми подстрелышами и гонять их тапками, чтобы соблюдали больничный режим. Я устала так, что ноги еле держат от бессилия, и воспаленные глаза просто слипаются. Поймав своё отражение в глянцевой поверхности шкафчика, только дико пугаюсь, немедленно направляясь отмываться. И даже несмотря на то, что в душевой вода холодная, ощущения такие божественные, будто удалось побывать в раю. Грязные, окровавленные тряпки, что раньше гордо именовались сарафаном, отправляются прямиком в помойку. Выудив из своего рюкзака черные, узкие джинсы и водолазку, напяливаюсь в цвета своей фракции. Никто больше не заставит меня надеть оранжевое платьишко, да еще и до пят. Следом привычные берцы. Ноющие мышцы никак не желают отправляться спать в ненавистный гамак, выбравшись из барака на улицу, отправляюсь на поиски подходящего местечка с мягеньким сеном. Утро полностью освещает кошмарные разрушения фракции. Не пострадала только жилая часть, правда, стекла везде вынесло взрывами. Завалы от пожарищ, где раньше стояли крепкие склады, покоятся в черных покореженных руинах и пепелище, которые разбирают Дружелюбные. В сторону бывшей стоянки с рабочей техникой смотреть невыносимо страшно — разрушения просто глобальны. Вдыхаю прохладный воздух с примесью гари. Влажно. Пасмурно сегодня, дождь будет. Покрывший небо сплошной свинец совсем не обещает солнца. Непослушные ноги доносят меня до нетронутых боем конюшен и сеновалов. Подобрав себе отменно-уютное ложе, заваливаюсь баиньки, скрутившись калачиком. Ресницы тяжеленные смыкаются быстро, и я моментально проваливаюсь в черный колодец сна.Алекс
Когда я выхожу из мирной комнаты, где, блядь, только что сдох допрашиваемый, меня просто шатает от усталости. Хорошо, что хватило ума ухватить в лазарете для себя чистую одежду, заниматься сейчас поисками еще и тряпок сил нет никаких. У недовольного оказался нанопередатчик, не обнаруживаемый нашими приборами, и он убил его, как только его командиры поняли, что он попал в плен. Все, что он успел рассказать под сывороткой — лидер недовольных бывший Бесстрашный. Густо, что пиздец. Мы и сами подозревали, что это так, но вот теперь знаем точно. Вернемся в Бесстрашие, надо будет поднять все архивы, уцелевшие после взрыва Ямы двадцать лет назад, и попытаться вычислить, кто это может быть. Недовольный успел рассказать, что лидер всегда ходит в маске и настоящего лица его никто не видел. Теперь мы знаем, что с ними сотрудничала Лерайя Айрес и, скорее всего, на них работает Элайя Айрес, старшая сестра Лерайи. Как все оказалось просто, и ведь не подкопаешься! Кем же надо быть, чтобы все это время вот так, предавать всех — свою фракцию, практически свою семью, человека, который тебя… Да о чем это я, такие люди, как она, вообще, неспособны ни на что светлое. Поговаривали, что она была влюблена в отца. Эрик всегда уходил от разговоров об этом, но я видел, что ему неприятна эта тема. Надо ли об этом беспокоиться? Их что-то связывало в прошлом? Всегда так, пока человек живой, кажется еще уйма времени, успеется все выяснить, только не сейчас, не сегодня, может быть завтра. Так не хочется даже мысли допускать, думать, что вот он, стоит перед тобой и он предатель. Ты с ним живешь бок о бок, дерешься, отстреливаешься, идешь в бой под его командованием. Как отец там, ведь это один из его командиров. Он всегда очень болезненно относится к таким смертям. Предатель среди своих, даже мысль об этом допускать больно. А потом, когда оказывается что все это так, на душе просто… помойка какая-то. Как так? Ну и чего она добилась? Того, что теперь развязалась война, насколько долгая никто не знает, а кто выйдет победителем? Мы — убив всех недовольных? Но вместе с тем, получается, убивая бывших Бесстрашных, выиграем ли мы эту войну? Или затянем себя в еще большую пучину? Посовещавшись с парнями по поводу нападения, мы приходим к выводу, что отпора они здесь совсем не ждали, напали только людьми, киборгов не было. Кто-то, и я даже догадываюсь кто, сообщил недовольным, что здесь неофиты, и они почти никак не защищены. Еще пара дней, и мы свалили бы отсюда, поэтому они напали сейчас, спешно, стараясь уничтожить побольше наших новых сил. Беда только в том, что доказать ничего не возможно, подозрения и угрозы не притянешь к делу и сыворотку правды для допроса Бесстрашного Искренние не дадут просто так. Вот только теперь Билли и его недоноски будут у меня на особом контроле. Потери недовольных составили порядка сотни человек, для них это, наверное, не критично, но все же… Немало. Они будут мстить, теперь надо полагать, что будут нападения и на другие фракции, надо быть к этому готовым. Но с их этими телепорт-приборами… Они всегда появляются из ниоткуда и всегда неожиданно. В Бесстрашие и в Эрудицию прибудет патруль в полной боевой амуниции, а это значит, что отбиваться будет не так сложно. Что-то там Мелисса говорила, про новый проект связанный со скримменами, эту почву тоже надо прощупать, дело попахивает новым оружием! Однако, теперь их самое главное оружие — неожиданность. Насколько им удастся нас подловить и насколько мы будем к этому готовы, зависит исход этих нападений. Из Дружелюбия связаться ни с кем из лидеров не получилось, повреждены антенны. Джоанна, целая и невредимая, согласилась на усиление патрулирования. Вот обязательно должны были погибнуть люди, чтобы она поверила, насколько все серьезно? Все-таки лидер из баб никудышный. Трис не в счет. Значит, о нападении сообщит Джоанна, как только наладят связь, или мы сами обо всем доложим, когда вернемся в Бесстрашие. Надо будет всем неофитам, участвовавшим в отражении нападения, добавить баллов, что ли? Да и в принципе с инициацией можно было на этом и закончить. Все пережили нападение более чем достойно, ну немного охуевшие, но в общем и целом нормально. Урожденным так вообще как развлечение, девчонки переходники немного оглушенные, но тоже довольно неплохо себя проявили. Парни держатся отлично, хоть и бледные, многие ранены. Теперь тяжелые нагрузки придется отменить, пока все не оправятся, по возвращении сразу приступим к симуляции. Мысли уже как-то путаются, несмотря на то что уже совсем рассвело, надо попытаться немного поспать. Побродив между развалин и полусгоревших бараков, заглянув в медпункт и убедившись, что Лекси там нет, я решаю все-таки попытаться найти ее на ферме, может быть, она там решила выспаться, как и я? И действительно, я обнаруживаю ее спящую без задних ног на сеновале, в конюшнях. Уже успела одеться в форму Бесстрашия, в которой смотрится она безусловно лучше, чем в оранжевых дурацких тряпках. Хотя… Я буду скучать по длинной юбке, прикрывающей стройные ножки, которую так удобно немножко лишь приподнять. Мне вдруг смешно становится: ни пауки, ни другие насекомые ее уже не волнуют, усталость взяла свое. Лежит, развалившись на мягком, вся порезанная, в ссадинах, детка моя бесстрашная. Мы поссорились вроде… Важно ли это теперь? Да похуй на все! Только сейчас, глядя на нее и прокручивая в памяти все произошедшее за последние сутки, я понимаю, что за непонятное чувство посетило меня, когда я видел, как исчезают недовольные. То же самое мне показал скриммен — Лекси в моем видении светилась тем же голубоватым светом и исчезала, как будто таяла на глазах. И я ничего не мог с этим поделать. Значит, вероятнее всего, скриммен показал мне будущее? И как это понимать? Как у Алексис мог оказаться телепорт-переместитель? Или, может быть, Эрудиты все-таки придумают его, и он будет у нас на вооружении? Или… Нет, об этом не хочется думать, Лекси никогда нас не предаст, не будет работать на недовольных. У Лерайи были причины, с недовольными была ее сестра. Никто давно уже не считает, что фракция выше крови, всем членам любой фракции разрешено навещать родственников, в определенное время фракцию можно сменить, а по особым распоряжениям, если человек вдруг находит партнера в другой фракции, то можно сменить и досрочно… Но все равно тяжело думать о своих, как о предателях. Лекси никогда не предаст нас. Или меня. Скорее бы оказаться в Бесстрашии и развеять уже, наконец, сомнения. Если это было видение, значит… Хрен знает, что это значит. Можно ли похитить человека таким образом? Наверное, если надеть на него этот передатчик, то можно. Но зачем недовольным похищать кого-то, они до сих пор только убивали. Может быть, она выкрала его у них, и мы смогли понять, как это работает… В любом случае, необходимо дождаться, когда утихнут воспоминания и пообщаться с вожаком скримменов, может, это что-нибудь прояснит. Одно я знаю точно, я не хочу, чтобы это видение воплощалось в жизнь, при любом его раскладе! Она увидела меня с Эйми и подумала, что я могу ей изменить. Да, я могу. Но… Не хочу. Я не хочу никакую другую девушку сейчас. Лекс дарит мне такие ощущения, невероятные, исключительные, необыкновенные! Я хочу быть с ней, видеть и вызывать ее улыбку, слышать ее смех, слушать ее голос. Мне хочется впитать всю ту нежность, что она дает мне, ощущения, что я ей нужен, именно я, не мое тело, не мой статус… Со мной раньше не было девушки, которая бы рассматривала меня всего, вместе со всеми моими недостатками, и была со мной не благодаря чему-то, а несмотря на что-то. Она сильно отличается от урожденных Бесстрашных тем, что будучи смелой, решительной и сильной, позволяет мне заботиться о ней, оберегать, опекать ее. Не боится быть или показаться слабой, не изображает из себя кого-то, кем не является. Именно поэтому я знаю, она никогда не предаст нас, она открытая, искренняя, вся как на ладони. Она так часто напоминает мне беззащитного, потерявшегося ребенка, что в груди что-то сжимается, скручивается, хочется прижать ее покрепче и защитить от всех невзгод. В такие минуты, обнимая ее, мне кажется, что я держу в руках что-то невесомое, нематериальное, эфемерное, одно неосторожное движение, и я могу это потерять. Я не хочу это терять. Ложусь рядом, тихонечко, стараясь не разбудить ее, но она все равно просыпается, возится и совсем не пугается, а как-то очень уютным жестом зарывается под мою обнимающую ее руку и глубоко вздыхает. Я целую ее в мягкую щечку, и она умиротворенно улыбается. Все, надо нам домой ехать. И так мы тут загостились. Вечером собираем народ и отбываем во фракцию, и это моя последняя мысль перед тем, как я проваливаюсь в глубокий спокойный сон безо всяких сновидений.