В прятки с Бесстрашием

Алексис

      Новый день, как и все предыдущие с того злополучного банкета, тоже не приносит ничего хорошего. Я все время ищу Алекса глазами, и даже иногда нахожу его — утром хмуро потягивающего кофе в столовой, в Яме исступленно избивающего грушу, которая то и дело срывается с петель. Подойти хочется ужасно, но стоит только посмотреть на выражение его лица, и становится понятно, что делать этого не надо. Да и вообще не стоит. Видно, все-таки не все слова, сказанные им, были произнесены в запале. Как же муторно, ничего не хочется и ничто не радует. Если бы не Анишка, я, наверное, совсем свихнулась бы от тоски.       — Я предупреждала тебя, Лекс, это забористое чмо и не такое отмочить может!       — Да знаю я, Ниш, все знаю, да вот только…       — Думала, что ты для него особенная? Ясно-понятно. Я тоже думала, вообще-то. Если бы Алекс когда и втюрился, то только в такую, как ты, можешь мне поверить. Да вот только вся хуйность в том, что он даже себе ни за что не сознается в этом. Потому и бегает от тебя сейчас. Ты вот что, дай ему время. Он пару дней попыхтит, пофыркает как чайник, повыебывается, а потом сам придет, вот увидишь. Зуб даю и бля буду.       — Мне ехать скоро, вообще-то, на учебу, — грустно тяну я, перебирая диски, блин, даже слушать ничего не хочется. — Ты сама-то, Ниш, чего думаешь дальше делать? Где будешь инициацию ждать?       — Зависит от того, куда Кевина ушлют. Вряд ли он от Алекса отлепится, за ним будет хвостом ходить, так что если на полигоны, то я с ним, а если тут где-то недалеко будут воевать, то во фракции буду сидеть. А что?       — Я скучать буду. По всем…       — Ну дава-а-ай, мокроту тут еще разведи! Отпуск там вроде предполагается, недели две, приедешь, не ссы! Да и Вик там с тобой будет! И помиритесь вы с Алексом, я в таких делах не ошибаюсь, он говнюк, конечно, в руках себя держать не умеет, но отходит быстро. И Лекс, — она подходит и кладет маленькую ладошку мне на плечо так, что сразу становится теплее, — у него не было таких девчонок, как ты. Ни к кому он не относился как к тебе, поверь. Все, давай, топай, а то сейчас милый пожалует, хочу попытать его насчет дальнейших планов. И пускай Алексу пропиздон вставит заодно, ага?       — Да, пойду я. И, знаешь… Не надо с Кевином о нас говорить, хорошо? Пусть все идет своим чередом, если я Алексу не нужна…       — Нужна, нужна, — глядя на часы и явно желая меня выставить, говорит подружка. — Вот увидишь, не сегодня-завтра сам прибежит мириться, он на тебя как кот на сметану смотрит, такие взгляды на пустом месте не бывают!       Немного взбодренная словами Анишки, бегу в общагу. Мне, вообще-то, можно было уже отдельную комнату взять, но я думала, что Алекс… Не надо было отказываться. Ну да время есть еще, подберу себе что-нибудь. Или в общаге пока поживу до отъезда, все равно там нет никого.       У пропасти меня окликает знакомый, но от этого не менее противный голос.       — Привет, красавица! На том же месте, в тот же час, не находишь?       Билли стоит привалившись к перилам, покуривает сигаретку. Вид у него вальяжный, где-то, даже довольный до усрачки. Мне почему-то кажется, что он знает про нашу ссору с Алексом, хотя слухи по Яме быстро разносятся. Такое чувство, что тут обитает не армия Бесстрашных воинов, а армия болтливых бабулек с семечками.       — Отвали, Билли.       — Ну, другой реакции я и не ждал, — говорит он мне в спину. — И все-таки я уверен, тебе будет интересно узнать, почему мне известно, что цена тебе пятьсот кредитов и откуда у меня твоя цепочка.       Что за черт, чего он несет-то? Ну про цену-то ладно, а причем тут цепочка и какого хера именно моя? Под ложечкой сосет как-то особенно паршиво и плохое предчувствие тоже почему-то никак не отпускает, хотя я отмахиваюсь от него с совершенно беспощадной твердостью. Душа, леденея, медленно сползает в пятки. А когда я поворачиваюсь, самые темные и ужасные опасения в один миг становятся реальностью. Двумя пальцами Билли держит мою цепочку. Мою. Которую у меня на память взял… Алекс.       — Откуда у тебя это? — помертвевшими губами спрашиваю я его и не хочу слышать ответ. Потому, что почти уже знаю его.       — Алекс мне ее отдал. Помнишь, я говорил тебе, что через очень короткое время так окажется, что наш блистательный друг разменяет тебя. Я ведь тогда не просто так трындел, я кое-что знал, и Алекс тогда, вспомни, очень нервно отнесся к тому что я подсел к вам в кафе. Я хотел тебя предупредить, чтобы тебе не было больно, но увы! Ты меня не послушала, — Билли пожимает плечами, сузив светлые глаза и делая вид, что сочувствует, а сам смотрит, хлопает ресницами, улыбаясь. И от его взгляда холод пробирает насквозь. Смотрит так, словно нож заносит для удара. Туда, где больнее всего, в самое сердце.       — Я не понимаю, о чем ты!       Не хочу его слушать, знаю, что он ублюдок и урод, но то, что он говорит… Просто с места сдвинуться не могу. Нет, этого не может быть, Алекс бы никогда не стал! Нужно просто развернуться и уйти. Дава-а-ай же, не стой, как истукан, стиснув пальцы. Но сказать, как всегда, оказывается гораздо легче, чем сделать. Меня почти бросает в дрожь и совсем не хочется, чтобы эту слабость видел кто-то еще, и тем более этот мерзкий скот.       — Мы с Алексом, еще в начале инициации, вот на этом самом месте, возле пропасти, забились на пятьсот кредитов, что он трахнет тебя и будет трахать до тех пор, пока ему не надоест. В качестве доказательства он должен был предоставить вот эту цепочку, я видел ее у тебя и спорил именно на нее, — слова Билли медленно-медленно втекают в меня, как будто сквозь плотное одеяло, а он все говорит и говорит: — И хоть я просрал пятьсот кредитов, знаешь, это того стоило. Алекс мог и не приносить мне эту цепочку, и так все знают, что он тебя пялит. Но факт, он мне ее принес и забрал свои денежки. Ну и что, прав я был, красавица? — осведомляется он, затягиваясь, и усмешка у него нехорошая, что руки собираются пуститься в предательский пляс, а мне больше всего хочется ему эту сигарету забить поглубже в глотку.       — Почему я должна тебе верить? Я эту цепочку давно потеряла, а ты мог ее где угодно найти, — как можно безразличнее говорю я, стараясь ничем не выдать своих чувств, одаривая парня презрительным взглядом. А Билли ухмыляется так беззаботно, будто только что этой волной презрения окатило вовсе не его.       — Ты мне сейчас врешь, — почти весело отзывается уродец. — А что касается Алекса, ты ведь можешь сама у него спросить. И посмотришь, что он тебе ответит.       Я подаюсь всем телом вперёд и выдираю украшение из его рук. Билли ухмыляется, но попыток забрать цепочку обратно не делает.       — Он ведь бросил тебя, да? Он не встречается с девицами больше двух месяцев. Это его правило, и ради тебя он не будет его нарушать. Или ты думала, что ты для него какая-то особенная? — изгаляется Билли, кривя рот и проводя по щеке пальцем. — Так вот, кошечка, как я тебя и предупреждал, ты оказалась в полной…       Тело действует быстрее разума. Впечатав кулак со всей силы в эту надменную рожу, я разворачиваюсь и бегу в сторону комнаты Алекса. Какие бы разногласия у нас ни были, а это он мне должен объяснить, и прямо сейчас. Я бегу по многолюдным коридорам Бесстрашия не разбирая дороги, отпихивая встречных людей, никто меня не останавливает, никто не задает лишних вопросов, а в груди сжимается комок боли.       Что если он сейчас подтвердит, что это правда? Как мне тогда жить? Что делать? Неужели все, что было между нами все эти два месяца, все было ложью. Игрой на спор. Да этого просто не может быть — Билли ненавидит Алекса, он хочет его уничтожить. Он просто совести не имеет, этот урод. Алекс не стал бы! Где же его искать сейчас? Да похер, даже если его нет в комнате, знаю точно, что она открыта, подожду его там, когда-нибудь он же вернется все-таки!       Толкаю дверь, врываясь в помещение ураганом. Света в комнате нет, но на кровати отчетливо видны очертания тела. Чего это он спать завалился так рано, снова натрескался? Но ему придется проснуться и попытаться объяснить мне, как моя цепочка оказалась у Билли. И что, вообще, все это значит?       Я уже хочу толкнуть мощное плечо, но тут из-под одеяла высовывается маленькая изящная ручка и включает ночник. Вспышка приглушенного света рвет темноту в клочья, а зрелище, представшее перед моим взором, я осмыслить не могу. Вот просто не могу и все! Поэтому отпрыгиваю назад на целых два шага, словно испуганная кошка и закрываю глаза.       Горло сдавливает жалкими спазмами, мешая несчастным потугам глубоко вздохнуть. Нет, нет… да что это такое? Нет, ну, пожалуйста! Что здесь происходит? Я делаю глубокий и рваный вдох, умоляя себя открыть глаза, хоть и смертельно боюсь это сделать, чтобы убедиться, что это всего лишь мираж моей больной, разыгравшейся фантазии, и не более.       Однако открыть глаза мне все-таки приходится и сразу же хочется зажмуриться со всей силы, сомкнуть их до черных точек и больше ничего не видеть. Но я смотрю, отрешенно мотая головой и совершенно не осознавая происходящее, насильно выталкивая из груди воздух и забывая вдохнуть обратно. Пульс застывает, и мне кажется, что прямо под сердце вогнали раскаленное лезвие. Смотрю, а от боли почти подкашиваются колени.       В голове крутятся разные мысли, меняя друг друга с каждой секундой, но увиденное просто не поддается осознанию. На кровати лежит Алекс. Половина его обнаженного тела скрыта одеялом, виден только раскачанный растатуированный торс. Одна рука привычным жестом закинута за голову, вторая лежит на груди. Он спит, грудь мерно вздымается, лицо спокойное, умиротворенное. А рядом с ним… Рядом с ним, в данный момент приподнявшись на локтях и прикрывая голую грудь одеялом, лежит… Линдси, собственной персоной.       Я просто поверить не могу. Черт возьми, черт, черт! Да тресни же все камни, пожалуйста, подо мной! Я не могу этого видеть. Даже глаза протираю, надеясь, что это видение сейчас растает, или что это все дурной сон и я сейчас проснусь. Но нет, ничего не рассеивается, я не просыпаюсь, а просто так и пялюсь на девицу в кровати рядом с голым Алексом. Ноги вдруг подкашиваются, потому что все силы, благодаря которым я кое-как держалась еще минутой раньше, разом вдруг предательски испаряются, а опереться на что-то я не успеваю. Каждый раз, когда я бываю уверена, что жизнь не может разочаровать еще сильнее, она находит в себе силы снова и снова меня неприятно удивлять, что выть хочется от беспомощности. Есть вещи, которые нельзя ни понять, ни принять, даже если очень хочется.       — А, привет, Лекс, — она откидывает одеяло, предоставляя возможность рассмотреть ее совершенно голое тело, и спускает ноги с кровати. Подходит к стулу, копается в карманах одежды, достает сигареты, прикуривает, а я завороженно смотрю на все это в каком-то ступоре.       Линдси обливает меня умильнейшим взглядом и спокойно продолжает курить, будто решительно не понимая, почему это я на нее так неприязнено пялюсь. Так вот прямо в лоб, словно бы на врага. Я пытаюсь что-то сказать, но начинаю захлебываться словами на полувздохе, проглатывая звуки, давясь ими, и продолжаю напряженно молчать. Мне хочется отчаянно кричать, но почему-то не кричится, а воздух застревает еще в трахеях ломаными сухими иглами. А в душе все ноет даже от ненависти и безысходности очевидного, наполненного такой непроглядно мрачной и беспросветной тоской, сдавившей мои ребра, словно стальными тросами. И все так же сижу на полу, не двигаясь, в ужасе уставившись на кровать.       Как, оказывается, всё просто, мерзко, равнодушно, пошло и ужасно, что хоть вой. Черт возьми, как противно! Почему я не могу даже заплакать?! Мне это так нужно сейчас! Внутри меня все горит, горит. Комок колючей проволоки застревает в глотке, а судороги и мелкие конвульсии терзают грудь. Зажмурившись и шумно втягивая воздух, шмыгая носом и запрокидывая голову вверх, подавляя желание отползти, вообще, в угол подальше и там остаться, поднимаюсь на ноги. Наверное, я до конца еще не осознала всю очевидность произошедшего, но если мне сейчас так паршиво, что же будет, когда это окончательно уложится в голове?       — Ты только не ревнуй, — открывает вдруг рот до сих пор молча сверлившая меня насмешливым взглядом Линдси. — Алекс, он ведь как бумеранг! Всегда возвращается в родную гавань. Пройдет пару месяцев и он вернется к тебе, ты только подожди. Я вот дождалась, — от этих слов сердце в пятки хлопается и забывает там, как биться. Ненавижу, ненавижу, ненавижу.       Я опускаю глаза на цепочку. Какой бред — спор, пятьсот кредитов… Вот оно, самое главное подтверждение слов Билли! Алекс, он… Для него это все лишь очередная интрижка! Я швыряю со всей силы цепочку на поверхность тумбочки и ноги сами выносят меня из комнаты, будто я смертельно боюсь оборачиваться.       Как я оказалась в общаге — не помню. Прихожу в себя почему-то оттого, что на меня льется холодная вода, а сама я сижу, свернувшись клубочком, в нашей душевой. Выключаю воду, на автомате беру полотенце, вытираюсь. И внезапно все чувства словно выворачиваются наизнанку, будто плотину прорвало. Принимаюсь дубасить полотенцем стену сквозь злые слезы, которые не приносят облегчения.       Это как так-то? Меня только что предали… Просто использовали в качестве игрушки для постельных утех, пока было интересно и в новинку, а затем вышвырнули за дверь, как ненужную вещь. Но… но, я же люблю его. А Алекс… Что он наделал? Ведь это не может же быть правдой? Нет ведь? Мой хороший, надежный Алекс, пусть иногда надменный и слишком импульсивный, упрямый, но мой, заботливый, нежный и замечательный, он бы не стал так поступать. Он же не подлый. Он не мог! Да, может накричать, наговорить гадостей в запале. Характер у него такой, несдержанный. Но Алекс же не может быть таким подлым?       У меня в животе все скручивается ледяным узлом и тянет, сука, тянет, сворачиваясь и сворачиваясь, сгибая меня пополам. Натянутое-натянутое такое. Мир перед глазами расплывается, а стены сдавливают, как в тиски, давят всей своей тяжестью, а я все не могу понять, что же произошло. И как давно это происходит? Душонка рвется на жалкие клочки, сочащиеся болью, вместе со всеми идиотскими мечтами и никому тут ненужными чувствами.       Ох, Алекс, ну как же ты мог? Я же полюбила тебя. Я верила! Там, за ребрами что-то отчетливо скулит и мерзко хихикает. Смеётся, а самой мне не смешно ни капельки, это было тяжело и противно. Во-о-от, значит, каких ты девочек любишь?! Таких, как эта Линдси… Которые тебя используют, ненавидят, подставляют и презирают? Такой ты жизни для себя хочешь? С ней? А я? Что же со мной? Кем же я для тебя была? Ни единого ответа, ни на один свой вопрос я не получу, конечно, и отчаянье, печаль, ревность и безнадега прочно обосновались в сердце. А еще боль — неизбывная, терзающая под ложечкой. Черт, это невыносимо! А меня шлюхой называл, объедком. Лицемер. И трахаешься с ней! Прекрасно! А у моей бездны боли, оказывается, есть дно, и падать мне больше некуда.       Чувство обиды гложет нещадно. Изнывает так, что мурашки по коже ползут, а сердце пропускает свои такты. Поскорее бы остановилось, чтобы совсем-совсем ничего больше не ощущать. Ни раздирающей боли, ни удушающей любви. Но сколько ни криви душой, а поняв, что потеряла его, почему-то снова остро чувствую, как же дико люблю. До полного сумасшествия, что и представить не могу, как же я так вляпалась. Не оценил. Он и не оценит, ему наплевать. Я для него, всего-навсего мимолетное увлечение. Ясно. Здорово. Просто игрушка. Наигрался?!       А я думала, что несмотря ни на что, вопреки брошенным в гневе злым словам и обвинениям, у него есть ко мне чувства, и оттого горько и тошно, а дышать совершенно нечем. Душно невыносимо. Душно так, что внутри горла, кажется, что-то скребет когтями, раздирая его в кровь. А в груди, опять что-то обрывается. С треском и одним разом. И от этого безумно жутко и страшно. Я тяну влажный воздух душевой, но не могу дышать. Не могу и все. Не хочу. Силы совсем кончились. Сейчас я просто сдохну.       Еще мечтала о чем-то дура, идиотка беспросветная! Мне казалось, что я нужна ему. Ведь Алекс был ласковым со мной. А глаза… его необыкновенные глаза… И защищал. Оберегал. Казался надежным. А было на самом деле-то между нами — огромная, ничем невосполнимая пропасть боли, лжи и предательства. Мне безумно хочется уже куда-нибудь деться, желательно провалиться сквозь землю, и больно, и страшно становится смертельно, попутно разворачивая душу. Вдрызг.       Думала, что он переживает, или ему неудобно и стыдно за брошенные в ярости слова, или тошно, но от этих мыслей, только пустые бессмысленные полуобрывки и остаются. Ага, щас. Вот она — реальность, детка. Может, я и наивная сказочница, но сейчас вдруг понимаю, насколько всё неотвратимо.       Все, ложь закончилась. Началось… А что, собственно, началось? Ничего. Сердце вдребезги разбилось — все в разные стороны брызгами. Я не хочу больше ни-че-го. Пусть так и будет.