Алексис
Бесстрашные, тихо переговариваясь, начинают загружаться в драгстер, гнетущая атмосфера ощущается почти физически, все понимают, что надолго оставляют Яму. Последний раз обвожу взглядом серые стены Бесстрашия, фракцию, где я была счастлива. Где нашла друзей, семью, дом. Дом, по которому я буду скучать. В который я нескоро вернусь. А внутри что-то лопается с почти ощутимым треском, как будто там еще осталось чему лопаться. Ничего у меня не осталось. Ни дома, ни любви, ни счастья, ни надежды… Как там люди говорят, дом там, где сердце? А я не знаю, где у меня теперь сердце, и есть ли оно вообще в груди. Или всё-таки здесь останется? Кинув сумку под сидение, забиваюсь в самый угол, подальше от всех глаз. Но они смотрят, однако, почти сочувственно. Сочувственно и даже понимающе. А я не хочу никого видеть и слышать. Не хочу отвечать на вопросы. Не хочу думать. Я и говорить-то нормально не могу, потому что грудную клетку сдавливает так, что не продохнешь. Пальцы привычно тянут наушники, жмут на кнопку плеера, и слух наполняет мелодия. Может, и пустоту в разодранной душе она заполнит? Глаза саднит так, словно в них селитры насыпали, и это хоть как-то перебивает ту боль, что заползает между ребер. И живет там, не вырвать. Не заменить. Не отменить. И нельзя уже ничего исправить. Вот и все. Точка невозврата пройдена. Конец. Моя сказка, сложенная из глупых иллюзий рассыпается вдребезги. Сижу, изумленно оглушенная, сама не понимая, как это получилось, вдыхая и выдыхая ставший слишком колючим холодный воздух. А на что ты надеялась, на что? Что он полюбит тебя? Найдет в своей душе свободное местечко? Изменится? Наивная. Слеза выползает и течет по виску. А ведь я верила ему, всем сердцем верила. Каждому его слову. Каждому взгляду. Я почти умирала в его руках от счастья, забыв, что от счастья намного реже плачут. Думала, что нужна ему. И в мыслях не могла представить, как жить без него, до смерти боялась его потерять. Доверяла без оглядки, вопреки всем слухам. Ведь так отчаянно хотелось верить, потому что за неверием начинается та черта, переступив которую, не возвращаются обратно. Я так его люблю, отчаянно, что мне дышать невыносимо. Внутри всё жжет, словно под кожей течет не кровь, а лава. Мне было с ним так хорошо, мне так хотелось любить, мечтать, надеяться, признаваться, доверять, улыбаться, дышать, жить. И это было по-детски наивно. Это было большой ошибкой. Ведь о подлости людей легенды складывают. Что же за страшную душу нужно иметь, чтобы осмелиться кому-то сделать настолько больно? И беда в том, что вся эта ситуация почему-то выглядит до омерзения простой, непреложной истиной: испокон веков люди предавали, предают и будут предавать! На осколки теперь разносится эта чертова любовь, все надежды и вера, и еще куча всяких незаметных, но жизненно важных мелочей. Да и сама жизнь. Гребанная жизнь, как же я тебя ненавижу! И у меня колени подгибаются в попытке все это удержать, заново свести, склеить тот хрупкий сосуд в одно целое, но острые и сильно ранящие стекла неотвратимо разлетаются порознь. Есть такие раны, которые не затягиваются, не рубцуются и не заживают. Сердце вдрызг, что ни толчок, то боль, и хочется его остановить ко всем чертям, лучше ничего не чувствовать, чем это терпеть. Невыносимо. Так больно, словно из него выдрали большой кусок, и темнеет в глазах, а руки опускаются, а ведь надо изо всех сил отчаянно продолжать, хотя бы попытаться, жить. А может, мне больше и не хочется? Ну вот на кой-черт мне эта жизнь, если я никогошеньки уберечь не могу? Всё кончено, истерто, надломано и грань пересечена. Мы долго балансировали на самом краю, будто по тонкой проволоке, но неизбежно свалились за черту. Ту самую, за которой бездна боли. Ничего у нас не осталось. Алекс был прав — «нас» действительно больше нет! Нет ни надежд, ни иллюзий, только горечь, изнывающая тоска и страшная обида. Такая страшная, что я до сих пор не могу поверить, как же он мог со мной так поступить? Я думала, что это мой человек. Мужчина моей мечты. А оказалось, просто избалованный мальчишка с бумажной короной на голове, так просто готовый меня предать, продать, поменять. Действительно оказавшийся посланный мне самим дьяволом, которого я всё равно безумно люблю и не могу выпустить из сердца, хоть мы и на разных уже дорогах. А он играл. Азартно. Жестоко. Изощренно. Не задумываясь, что делает, безжалостно топча чужую жизнь. А мне от горечи остается задыхаться и не дышать, и она накрывает меня с головой, а по венам отчаяние ползет битым стеклом, потому что я посмела, дура, полюбить. Открыться. Поверить. Нельзя этого было делать. Он разрушил всё, испоганил, изувечил то, что внутри было живо, а теперь всё свернулось в колючий ком и зияло огромной пустотой. Все, что мне остается — заполнять эту пустоту хоть чем-то. Просто не знаю, куда мне деться. Поверила, пустила его в свою душу, куда он просто-напросто плюнул. Готова была за ним идти куда угодно, только бы быть рядом. Куда угодно, хоть ко всем чертям. Только бы с ним рядом! Он был мой. Мой. Самый близкий. Родной. Желанный. Единственный. Любимый, каждой клеточкой души! Необходимый мне, как воздух. Моё Солнце! И мне казалось, что такого повального, сумасшедшего счастья — не бывает. И мне казалось, что так безумно хорошо — это просто невозможно. Господи, да я сдохну без него! Но всё была ложь-ложь-ложь. Как можно быть таким жестоким? Ну как? Кто дал ему право ломать человеческие судьбы? Нет, не думать, не вспоминать. В груди горит, словно сотню раскаленных игл воткнули. Насквозь, прямо в сердце. Играл, обесценивая мои чувства. Так беспечно, даже не осознавая, что игрушки могут ломаться. Что игрушкам тоже бывает больно! Нет этому оправдания, нет прощения, нет понимания, ничего не осталось, только неимоверное опустошение. Так уж вышло — просто не повезло. Увы, сказка заканчивается, как и всегда, слишком быстро. Вот такой финал. Мы теперь никто друг другу, и всё во мне беснуется и скулит от разочарования, всё во мне умоляет: бежать. Это было для меня единственным спасением, единственным выходом. Решение уехать немедленно, сбежать, лучом озарения промелькнуло только к утру моей карусели страданий. Заперевшись в душевой, истошно впечатывала в стену кулаки, вкладывая туда всю свою бессильную злость, всю печаль, невозможность что-то исправить, предотвратить, и выворачивающую наизнанку обиду так, что кости трещали. В кровь, до боли, просто ничтожно мизерной, по сравнению с дерущими на части душу, страданиями. Прося, чтоб еще больнее, еще… ну, пожалуйста. Чтоб от сердца вся боль отлегла. Чтоб не чувствовать ничего. Совсем ничего. Обидно, особенно, когда надежду и мечты у тебя с корнем вырвали из души, как-то бесцеремонно-играюче. Осознавая, насколько призрачным, хрупким и самопридуманным было моё счастье. Самообманчивым. А потом меня прорвало так, будто вскрыли внутри мучившую, невозможно болючую, пульсирующую рану. Отчаяние окутало в одну секунду, а слезы полились целым водопадом. В отрешенное сознание вломилась реальность произошедшего, все переживания, обиды, вся боль, непонимание, горечь одиночества, и я, наконец, разрыдалась. Горько, жалко, затыкая ладонью рот, пытаясь намертво сцепить зубы от удушающей злости. Навзрыд, беспомощно оплакивая свои потери. И рыдала так, что перепуганная насмерть Дани, решив, что со мной приключилась страшная беда, притащила тяжелую артиллерию в виде Уелнера, выломавшего, ко всем ебеням дверь, чтобы вытащить меня оттуда. Подозреваю, что они уже готовились обнаружить меня, чуть ли не болтающейся в петле. Рыдала взахлеб, до икоты, не в силах выговорить ни слова, не в состоянии, вообще, объяснить, что же стряслось. И выла так, что напугала, самого настоящего бесстрашного, вечно хмурого, но не менее верного друга Джона, который даже забыл, как матерится, тихонько нашептывая мне успокаивающие слова, терпеливо подставляя плечо под новую порцию слез, понимая, что все очень паршиво… Я не слушала. Мне было плохо. Плохо, как никогда. Даже в глазах почернело и разъедало. Я и не знала, что бывает ТАК больно. Слезы иссякли не скоро. А когда иссякли, осталась только опустошенная человеческая оболочка. Жалкая и разбитая. Сломанная. А где-то там, внизу живота поскуливало обреченное ощущение смертельной тоски. Навалилась адская усталость, апатия и безразличие, а вместе с ними и твердое понимание, что мне здесь делать нечего. И если сейчас уехать — это будет правильно. И если сейчас все кончится — никто не будет обо мне жалеть. Дверь захлопывается, громко урчит мощный мотор. Драгстер дергается и ровно катится по серой ленте асфальта. Рвущийся из груди вздох давлю на корню, провожая взглядом огромные стены штаб-квартиры. Ненавижу свои слабости напоказ… Ни о чем не жалеть! Если сейчас я отсюда не вырвусь, если сейчас же хоть чего-нибудь не сделаю, так и останусь навсегда погребенной под этим куполом тоски, как в персональных цепях. Вернусь ли я сюда? Удушающий спазм сдавливает горло, мешает наполнить легкие кислородом. Ну дыши же, давай, еще дыши. Всё пройдет. Так будет лучше. Только кому? Мне? Алексу? «Прощай», — беззвучно вышептывают искусанные губы. Береги себя. И будь счастлив. Никогда тебя не забуду. Я правда тебя любила! Только тебя. Да боже мой, если бы ты только знал, если бы только представить мог на секунду, как я тебя любила. И спасибо тебе за всё. За каждую секундочку безграничного счастья, что ты мне подарил, пусть и неосознанно. Как бы там ни было, ты — всегда останешься в моем сердце. Ты — самое лучшее, что было в моей жизни. И когда я думаю об этом, то почему-то кажусь себе немного сильнее. Прощай… Но отчаяние царапает грудь, оно просачивается в меня, врастает, вплетается так плотно, что становится моей частью. Я закрываю глаза. Не быть, не видеть, не чувствовать. Но черт возьми! Это сильнее меня. Ну же, подбери сопли, детка, стисни волю в кулак и… живи. Больше никто не сделает тебе больно. Больше никто не влезет в твою душу. Я просто туда не пущу никого. Никогда. Так ведь жить проще, ни к кому не привязываясь? Изо всех сил надеюсь почувствовать себя живой, но дышать без него, оказывается нечем. Дыши. Дышать, когда тебе не больно — это ведь так здорово, да? Твою мать, знал бы кто, какое это наслаждение! Что ждет меня дальше? Выход должен быть, но я не знаю где он. Дорога, вроде, есть, но куда она завернет, где остановка и что там, за горизонтом. Война. Смерть. Да, так и нужно. А там… будь, что будет. Плевать, мне не страшно. Мне больше не страшно, я не боюсь. И слов больше нет, чтобы это выразить. Кончились. И слез больше нет. Только сухо скребет в горле, и от этого еще хуже. Вообще никаких обнадеживающих эмоций в душе, там просто пусто. Ничего нет. И ничего у меня не осталось, кроме твоего голоса…Боли нет и нет давления, Это чувство избавления, На ночь долгий поцелуй и все отлично, не рискуй, Боли больше нет…