В прятки с Бесстрашием

Аниша

      Кевин уже битый час бегает по комнате и рвет на себе волосы, а меня душит такая злоба, что приходится сдерживаться, чтобы чего-нибудь не расхуярить.       — Кев, ты бесишь своим мельтешением. Хорош уже бегать туда-сюда! Получит твой дружок по заслугам, в кои-то веки, — говорю, а у самой горло сжимается. Лидер бывает крут на расправу, он долго терпит, но потом все, тушите свет. Не знаю, как насчет расстрела, но услать Алекса к чертям собачьим он может только так. А Кевин за ним попрется, не оставит он его. Он всю жизнь за ним хвостом ходит, и упрямый, как черт.       — Ани, тут что-то не так, что-то тут не так! Слишком все очевидно, слишком многое указывает на Алекса. Он, конечно, идиот хуев, и я не раз ему говорил, чтобы он учился себя в руках, блядь, держать, но сейчас, я чую, это подстава, Ниш. Надо в этом самим разобраться!       — Ты думаешь Алекса подставили? А зачем и кому это могло быть надо? Хуеблядскому Билли? Но как на камерах-то мог Алекс оказаться? И ночью мы все его не видели, никто из наших с ним не был, что и понятно — после того, что он устроил в Эрудиции, многие предпочитают держаться от него подальше. И то, что он с Лекс сделал… Урод, не прощу!       — Да, с Алексис нехорошо получилось.       — Нехорошо?! — вскрикиваю я, заводясь с полоборота. — Нехорошо, блядь?! Кев, я понимаю, что он твой друг и все такое, но это уже переходит все границы! Я уж подумала, что его все-таки зацепило, ан нет, сука, все тот же сценарий! Два месяца и адьёс! Ну что за блядский идиот?       — Тише, Ниш, тут что-то не так…       — Да что ты заладил, как попугай, «не так, не так»! Все так! Он всегда так делал и сейчас тоже! Вот только я думала, что с Лекс у него все-таки серьезно, а оказалось… Блядь!       Кевин останавливается посреди комнаты, а потом одним шагом оказывается рядом со мной и обнимает.       — Хотелось в сказку верить, да, малыш?       — Не знаю! — как-то мне даже не по себе. И матом ругаться не хочется. — Он носился с ней, защищал, ни на шаг не отходил, смотрел на нее так, что дух захватывало! А оказалось, что это просто новый уровень игры такой… Вдруг у тебя так же? Я вот не знаю, у тебя правило скольких месяцев? Двух, трех, полгода? А потом все?       — Ани, — Кевин очень, просто невозможно нежно касается моего уха, и я не могу ничего с собой поделать. Сколько я его не обнимаю, мне все мало, я от него просто млею. — Я люблю тебя. Как ты до сих пор не поняла?       Каждый раз когда он мне говорит это, у меня перед глазами возникает лицо Джимми. То лицо, с которым он говорил мне, что он все понимает, но принять не может.       С тех пор мало что изменилось. Я несколько раз пыталась поговорить с ним, но когда они репетировали, Джимми уходил от ответа, а в свободное время он меня явно избегал. Я пыталась застать его в комнате, но и там его не было. Кейтлин, его сестра, сказала, что он живет в общаге, вместе с другими диспетчерами. И чтобы я отстала от него. Что я уже и так наделала дел.       Я знаю, не подари я ему надежду на то, что смогу его полюбить, а потом не поступи я с ним так отвратительно, предав его, вряд ли Джимми пошел бы в диспетчеры. Он остался бы во фракции, и до конца жизни занимался бы татушками и музыкой — тем, что у него лучше всего получалось. Или вообще перешел бы в Дружелюбие. Но я так устала чувствовать себя виноватой. Кейтлин мне высказала все это, и теперь мне еще хуже. Я и так увязла в чувстве вины по самую маковку… Да, любя одного парня, я сошлась с другим, но что мне теперь — руки на себя из-за этого наложить? Однако, если с Джимми что-то случится, я не знаю, как буду жить дальше.       Кевин смотрит на меня своими нереальными глазами, и я просто умираю от этого взгляда. Как же я люблю его, просто невозможно вообразить! Что бы я делала, если бы он не ответил мне взаимностью? Если бы до сих пор считал малявкой и отталкивал бы меня, как Алекс оттолкнул Лекси? Как они могут так? Сначала влюбить в себя, а потом… Даже не знаю, как теперь с Алексом общаться, с уродом.       — У тебя лицо стало злое, — улыбаясь, говорит мне Кев, — опять про Алекса вспомнила?       — Да ну вас, — легонько толкая его в плечи, обиженно отвечаю ему, — хуй вас разберет, вы то милуетесь, то бросаете. А ты его еще и поддерживаешь!       — Я его не поддерживаю, просто думаю, что не все так очевидно! Надо тщательно здесь разбираться, тут что-то…       Но договорить Кевин не успевает, потому что стены начинают трястись, раздаётся жуткий грохот, пол вздрагивает, и мы падаем, не удержавшись на ногах, а сверху на нас сыпется бетонная крошка.       — Что… — только и успеваю выговорить перед тем, как взвывает сирена.       — Ани, нападение! Быстро, бежим в оружейку!       Мы синхронно, не сговариваясь, выбегаем в коридор. Туда уже высыпали все Бесстрашные, и слаженно, чтобы не толкаться и не паниковать, построившись в две колонны, быстро двигаются в направлении оружейной комнаты.       Едкая вонь стремительно заволакивает помещения, гарь мешает дышать, под ногами шебуршат ошметки штукатурки и осколки вылетевших стекол. Кевин крепко держит меня за руку, и я понимаю, что нам-таки придется разделиться, у нас разная специализация. Мне вообще еще не положено участвовать в боях, но я просто не могу остаться в стороне и отсиживаться вместе с малявками в катакомбах. Кевин знает, что отговаривать меня бесполезно, я все равно буду воевать, стало быть, лучше делать это в защите. Он лично застегивает на мне кольчужную форму (ч-ч-черт, какая же она тяжелая) и отправляет на верхние этажи, отстреливаться.       «Береги себя», — острым сканирующим взглядом он прожигает меня насквозь.       «И ты себя», — отвечаю ему, как могу. Люблю его.       Вместе с другими Бесстрашными поднимаемся на верхотуру, откуда можно вести огонь. Отсюда в бинокль хорошо видно зенитную установку, которая палит по штаб-квартире. Надеюсь, кто-нибудь догадается, что надо ее убрать, иначе мы долго тут не продержимся. Слух заливает чередой гулких выстрелов и лязгов затворов, чьих-то криков, отголосков приказов и команд…       Выбив все остатки стекол и растекаясь по стенам, чтобы не подставляться, мы стараемся не подпускать черные тени к нашему зданию. Пули со свистом прошивают стены, рикошетят, царапая бетон. Кольчуга не простреливается, но многим прилетает в руки, задевает конечности, выводит из строя. Шлемы есть, но к сожалению не у всех — кто-то не взял, кто-то не успел. Парень рядом отлетает к стене и оседает, дергаясь в конвульсиях. Я хочу подойти к нему, но наш командир резко одергивает меня:       — Стоять! Ему уже не поможешь, а тут каждые руки дороги! Вести огонь на поражение!       Тяжелый запах свежей крови и пороха ползет в нос, фонтанчики пыли и кирпичного крошева выбиваются патронами над нашими головами… Со своего места мне в оптику отлично видно установку: она развернута от нас под углом, в зону прицела попадает только бронированный бок. Если бы была плазменная пушка, наверное, отсюда можно было бы разъебашить, но у нас только обычный огнестрел. Все, что мы можем — это прикрывать ребят, которые сражаются на земле. И тут я замечаю две до чертиков знакомые фигуры. Они мелкими перебежками, а где-то и по-пластунски, пробираются к зенитке. Ах, блядь, да это Мат с Алексом! Их что, уже выпустили?       Ладно, как бы там ни было, они дело делают! Надо им дать чистый коридор! Стараясь как можно тщательнее прицеливаться, снимаю недовольных в силу своих возможностей. Выстрелы отбрасывают вражин, но они встают и идут дальше. Ах ты ж, блядь, роботы их ебанные…       Снова страшный грохот сотрясает окрестности, жахает разрыв, подняв в воздух столб огня и черного дыма, прямо перед парнями взрывается снаряд. Их отшвыривает назад, как картонных кукол. Алекс поднимается, Мат не двигается… В груди все сжимается и начинает колоть, будто шипами, изнутри. Господи, нет, только не Матиас, пожалуйста! Алекс прорывается вместе с Джонни, перед ними отряд недовольных с плазменными автоматами. Да что же это такое сегодня…       В голову ударяет кровь, заставив сердце колотиться еще быстрее, когда рядом со мной, в стене, появляется еще несколько свежих выбоин от пуль. Я целюсь, стараюсь метить киборгам в головы — Алекс говорил, что в прошлый раз это помогало… Какой там, головы дергаются, но…       — Внимание, зенитная установка разворачивается в нашу сторону! Быстро, всем приготовиться к эвакуации! — кричит командир, а я взгляда не могу оторвать. Алекс выскакивает на открытое пространство… — Всем! Быстро! Валим!       «Бамс», — снаряд шарахает в соседний блок, здание вздрагивает, сшибая вибрацией всех нас с ног, и меня швыряет на спину с такой чудовищной силой, что в первое мгновение я не чувствую ничего, кроме удивления. Сразу все заволакивает дымом, бетонная пыль набивается в горло, в ушах абсолютная пустота и ни черта не слышно. Глаза щедро засыпает мелким крошевом, не проморгаться. Да что ж за ебанный в рот-то, блядь?! Кто-то мычит, откуда-то раздаются крики, я слышу все как сквозь вату. Со стоном поднявшись на четвереньки, мотаю головой. Фу, как же воняет гарью! Надо бы посмотреть, что с парнями! Но тут кто-то рывком поднимает меня на ноги. Кто-то очень, до мурашек знакомый… Джимми!       — Ани, скорее, сейчас от этой башни ничего не останется, бежим!       Он тянет меня в коридоры, я бегу, пытаясь словить дыхание, а ноги меня совсем не слушаются. Зачем, почему… он… Здесь, пришел… Ну да, он же диспетчер, он видит, куда зенитка будет стрелять! Откуда он знал, что я тут? Или он не знал? И тут ахает новый разрыв с оглушающим грохотом, принося с собой еще одну волну вибрации. То, что осталось от здания вздрагивает, вытряхивая мою душу из тела, а под нами все подпрыгивает. С потолка летят куски бетона, по стенам расползаются трещины, под ногами черт знает что. Дьявольский грохот опять заполняет слух, перед глазами все происходит, как в замедленной съемке… Вот Джим хватает меня, упавшую, рывком поднимает на ноги, тащит вперед, на выход, к другой башне.       — Джимми, ты уверен, что они не будут стрелять по соседней башне?       — Нет, они не успеют, — коротко и очень спокойно отвечает мне он. Таким собранным и уверенным я его никогда не видела и не знала. — Я слежу за боем через мобильные камеры в беспилотниках — Алекс рядом с зениткой, он сейчас плазму под нее заложит. Быстрее, надо оказаться с другой стороны здания, поддержать наших огнем, а я пойду поддержку с воздуха буду оказывать.       — Зачем ты сюда пришел?       — Камера выхватила вашу башню, и я увидел тебя в ней. А потом я понял, куда разворачивается установка, и если не предупредить, вам не выжить. Быстрее ногами перебирай! Стой! — он вдруг резко останавливается и прижимает меня к себе так плотно, что я чувствую его такой знакомый запах. Прямо перед нами обваливается огромная глыба, рассыпаясь на обломки. Я даже испугаться не успеваю, потому что в этот момент носом упираюсь Джимми в грудь. Она очень часто вздымается, он держит меня в объятиях и не отпускает. И дальше не идет. Глотать совсем трудно становится. Джимми глубоко вздыхает и отрывает меня от себя.       — Надо бежать, — констатирует он и тянет меня дальше.       Мы, петляя по коридорам, то и дело натыкаемся то на трупы, то на раненных. Джим про каждого человека сообщает в рацию на браслете. Когда мы добегаем до башни, он оставляет меня с другими Бесстрашными.       — Вот, пока тут будь, я сообщу Кевину, где ты, — кивает и уже собирается уходить, а я в окно вижу зарево плазмавзрыва, с той стороны, где просматривалась установка. Ура! Алекс успел! Я не могу сдержать победного возгласа, который незамедлительно тонет в предостерегающих криках.       — Отойди от окна! Ложись! — в окно влетает снаряд, выпущенный из гранотомета…       Мощный толчок сбивает меня с ног, и чье-то тело накрывает собой. А по ушам лупит так, что, кажется, голова взрывается на кусочки. Вокруг валятся камни, обломки кирпичей, что-то сыпется. И еще что-то льётся… липкое, горячее… Я ничего не могу сделать, ничего не слышу — оглушило, — и кричать не могу, только беззвучно открываю и закрываю рот. Меня придавливает чье-то тяжелое тело, на ноги падают куски бетона.       Мне так больно, что выть хочется, но я шиплю сквозь зубы. Пытаюсь спихнуть с себя того, кто на меня упал, но у меня ничего не получается. Вокруг уже откровенные крики боли, я бьюсь, ворочаюсь под прикрывающим меня телом, потому что мне уже совершенно нечем дышать. И я почему-то вся мокрая… Мне страшно, тревожно, я совсем теряюсь, ко всему прочему в ушах стоит какая-то гулкая пустота, на меня льется что-то теплое. Нос забивает столько запахов, но я чувствую только запах паленой плоти, крови и жженых волос. Тело, придавливающее меня, вдруг дергается пару раз так, что поднапрягшись, у меня выходит чуть подвинуться. И я могу разглядеть светлые, покрытые сажей и бурой кровью… кудрявые волосы. О, боже… Нет, пожалуйста!       Кое-как выкарабкавшись из-под придавившего меня человека, я могу наконец-таки лицезреть картину в целом. Снаряд попал в противоположный от меня угол: все, кто были там, — в кровавую кашу из оторванных конечностей и изуродованных фрагментов тел… Я в ошметках чужой плоти, и волосы встают дыбом, а по спине ползет мороз от вида развернувшейся бойни… Остальные в разной степени разорванности, иссечены осколками. Одна я, похоже, целая. И Джимми. Он лежит животом вниз, из тела его торчит множество осколков, но самое ужасное — это рваная рана на спине, такая, что, кажется, видны какие-то кости… Страшная боль разливается внутри моей груди, выдирая сердце наживую и напрочь сбивая дыхание, лишая разума. Я падаю на колени, не могу больше стоять…       — Джимми, — из горла вырывается какой-то слабый сип, — Джимми, пожалуйста, — мой голос звучит как скулеж, но я не могу с этим ничего поделать. Стараюсь перевернуть его, кое-как у меня получается. Сбоку, на шее огромная зияющая рана, из нее-то кровь и заливала меня. Я пытаюсь закрыть эту рану рукой, зажать, слезы ужасно мешают, не дают рассмотреть, добраться до ренбраслета. Регенерация и не в таких случаях помогала, на наших войнах сейчас не умирают. Одна, вторая, третья инъекции. Боже, почему же он без кольчуги… Ах, блядь, он ведь диспетчер, они не надевают! Джимми, ну как же так, ну зачем? Хоть кто-нибудь, помогите!       — Помогите! — я пытаюсь справиться с собой и хоть до кого-нибудь докричаться, во всю мощь своих легких, сквозь грохот перестрелки и рвущихся гранат. — Ну помогите же, хоть кто-нибудь! Помогите!       — Есть тут кто живой? — бля, самый дебильный вопрос!       — Помогите, тут раненые!       — Ани, ты тут? — на пороге появляется Кевин, и немедленно кидается ко мне. — С тобой все в порядке? — он ощупывает меня, а я отталкиваю его руки, стараясь вырваться.       — Он меня собой закрыл, — лепечу я, и не могу остановиться, — закрыл, от гранаты…       Наконец, Кевин опускает глаза.       — Ах, блядь, Джим! Что у него? Погоди, дай посмотрю, вот же пиздец, ебановрот! Давай, держись друг! — Он что-то говорит в рацию, а я вижу только застывшие голубые глаза Джимми, словно стеклянные, неподвижно глядящие в потолок. Кевин трогает рукой его шею, проверяя пульс, прислоняет ухо к груди… Поднимается, низко опустив голову.       — Кев, но он же выживет? — я глажу Джима, будто это может помочь, по лицу, застывшему восковой маской, размазывая по нему его же собственную кровь. Кевин молчит и только чертыхается. Сжимает челюсти.       — Ани, нам надо уходить отсюда, эту башню обстреливают, тут опасно.       — Но он же выживет? Да? Выживет?       — О, Ани… — Кевин смотрит на меня так, будто я маленькая девочка и у меня мороженое в лужу упало. Это ужасно меня злит.       — Что «Ани»? Бери его, и надо оттащить Джимми в лазарет! Чего ты медлишь? Скорее давай, он же весь кровью истекает! — Кевин вновь низко опускает голову, а мне становится страшно, до ужаса, до трясучки… — Кев, ты что, оставишь его так умирать? Кев? Да что с тобой такое?       — Он мертв, Ариша, — Кевин качает головой, а злость уже просто поглощает меня целиком. Я вскакиваю, подлетаю к нему и толкаю его в грудь.       — Почему ты не хочешь ему помочь? Почему? Ему в лазарет надо, ясно? У него кровь, много крови! Давай, неси его, слышишь? — я все стучу и стучу по груди Кевина, а он и не думает сопротивляться. Появляются какие-то люди, осматривают Джимми, качают головами, начинают что-то делать, а я все не могу остановиться. Я что-то кричу, голос срывается, слезы мешают разглядеть, что происходит вокруг, и тогда уже Кевин скручивает меня, а в плечо впивается игла. И наступает темнота.