Джессика
В Яме страшное оживление. Сегодня здесь все, кто ездил на зип, и те, кто сидел во фракции. Девчонки все-таки заставили меня сменить ежедневный топ на более игривый, открывающий спину, и накрасили мне глаза. Волосы свои я обычно собираю в хвост, но девчонки велели их распустить. Ладно, они больше в этом понимают. Я машу Кристине, она рядом с Виком и Алексом, но к ним подходить я не буду. Хотя… Теперь я понимаю, почему Мат говорил, что Алекс меня не будет обжимать. Рядом с ним стоит та самая блондинка, Алексис, что приходила ко мне в лазарет и знакома с «рыжиком». Алекс собственнически притягивает ее к себе, а она на него так смотрит, что не остается никаких сомнений, что у нашего ловеласа новая игрушка. Ну и хорошо, проблем меньше. Музыка грохочет на всю Яму. От обилия людей, паров алкоголя, шума и общего веселья кружится голова. Когда уже начнется-то само посвящение, чтобы можно было поучаствовать и сбежать к себе? Замечаю отчаянно рыжую девочку — ту, которая с «голуболазиком», — сейчас она стоит и что-то втирает Джону. Он с недовольным видом огрызается и отходит от нее в угол Ямы. Видно, что он тоже не в восторге от всего этого действа. Ну, хоть в чем-то мы похожи. Девочки, неофиты прошлых лет, методично обходят всех и собирают бумажки с именами. Тех, кто будут стоять у мишеней, и тех, кто будет метать в них ножи, определит лотерея. С одним отличием: мишени выбираются только из неофитов этого года, а метать может любой из присутствующих. И вот настало время определения жертвы. Алекс выходит на ринг, запускает руку в мешок с бумажками и объявляет имя первой жертвы: — Грейс Фипс! М-да уж, повезло Грейс! По правилам жертву и метателя может заменить любой доброволец, но Грейс с визгом подскакивает к мишени с красной широкой окантовкой, в которую надо попасть. При этом неофит не должен дернуться, и даже рот открыть нельзя. Грейс достался в качестве метателя Бесстрашный — неофит прошлого года. Четыре ножа, по количеству страхов лидера Итона, который, по легенде, и ввел это посвящение, благополучно минуя тело Грейс, оказываются в красной зоне мишени, и теперь считается, что Грейс одна из Бесстрашных. Ура. Веселье течет своим чередом. Алекс, будучи слегка поддатым, выкрикивает имена жертв и метателей с каждым разом все громче, и я уже начинаю думать, что все обошлось, когда… — Джессика Глейзер! Ах, черт, прослушала, жертва я или метатель? Потому что, если метатель, тогда без вопросов, а вот если жертва… Стыдно признаться, но мне страшно! Я боюсь, что не смогу с собой совладать, отклонюсь, зажмурюсь, и тогда придется опозориться на всю фракцию. Алекс ищет меня глазами и, когда его серый взгляд упирается в меня, делает пригласительный жест рукой: — Давай, Джес, прошу! Все, кто стоят вокруг меня, оборачиваются и начинают подбадривать; я вижу, что у мишени никого нет, — значит, это мне быть жертвой. Ноги становятся ватными, горло сжимает, на глаза непроизвольно выступают слезы. Только бы не покраснеть или не побледнеть, короче, никак не выдать своего страха. Господи, ну почему лидер Итон не стрелял в свою жену, не побил ее на ринге или не бросил под поезд? Я все выдержу, кроме летящих в меня ножей! Ни жива ни мертва, я на негнущихся ногах иду к мишени. Вся Яма смотрит на меня, Бесстрашные подбадривают, улюлюкают. Никто не знает, как я боюсь. Боже, дай мне сил продержаться! Потом можно будет делать что угодно, но сейчас надо продержаться. Когда я прохожу мимо неофитов-переходников, они почему-то вдруг как-то затихают и провожают меня настороженными взглядами. — Эй! — зовет меня Алексис. — У тебя все нормально? Я поднимаю на нее глаза и как можно беззаботнее киваю. Пока я иду к мишеням, Алекс вытаскивает имя моего метателя. — Аарон Громли! — выкрикивает он и чертыхается. За ним и все переходники тоже. А что такое-то? Джон стоит и не сводит с меня глаз, смотрит так, будто я виновата во всех грехах на Земле. Вот чего я ему сделала плохого? От этой мысли даже страх отходит на второй план, а лидирующие позиции опять завоевывает обида и недоумение. — Я буду вместо нее! — вдруг зачем-то выкрикивает Джон. — Джесси, ты позволишь мне? Я вообще не знаю, ни что сказать, ни что сделать, и соображалка у меня отказывает напрочь. — Ну так что, Джесси? — спрашивает меня Алекс. — Ты позволишь Джону проявить свою смелость или сама останешься у мишени? — Она позволит, я по глазам вижу, — отвечает за меня Джон под всеобщий гогот. Подходит ко мне так близко, чтобы никто не слышал, и цедит сквозь зубы: — Быстро смывайся отсюда, дура, ты чего стоишь, как будто язык проглотила? А ну, съебнула отсюда нахрен! Я поднимаю на него глаза, и меня вдруг затапливает такая горячая волна злости, что я еле удерживаюсь, чтобы не дать ему по морде. — Да пошел ты, козел, — негромко выплевываю я ему в лицо и довольно твердо отхожу от мишени. Джон занимает мое место, и перед ним встает высокий темный парень, поигрывая ножом и довольно усмехаясь. — Ну что, Джонни, пощекотать тебя ножиком? В штанишки не наделаешь? — У этого Аарона глубокий, проникновенный голос, который никак не вяжется с его злобным выражением лица. — Давай, Громли, не волнуйся за меня. — Джон улыбается, но мне совсем не нравится эта улыбка, слишком натянутая. Хотя я-то уж могу его понять: стоять перед мишенью — не самое приятное. — Покажи, на что ты способен, пусть все посмотрят! Я хочу уже уйти, чтобы не смотреть на все это, но тут слышу, как совершенно бледная Алексис негромко выговаривает Алексу: — …прекратить все это, он же его убьет! — Это часть посвящения, — приглушенно отвечает ей Эванс. — Даже если Громли промажет, Джона сразу поместят в регенерацию, не волнуйся. — Алекс, нельзя этого допускать, невинная шутка может перерасти в убийство! — Лекси, ты опять начинаешь? Безрассудство, риск — это часть Бесстрашия, и не я это придумал. За пятнадцать лет никого не убили, почему ты думаешь сейчас такое возможно? — Потому что это Громли! Потому что он всех ненавидит, и ему уже терять нечего после того, как его лишили почти всех баллов! Он убьет Джона в отместку нам всем… О, Господи, нет! Да вы что, шутите, что ли? Я слушаю и не могу поверить, это что за ерунда? Этот Громли совсем псих — прилюдно убить человека? Он не сможет! Или сможет? Почему Алексис говорит, что может? А тем временем метатель готовится кидать. Я бросаюсь туда и встаю как можно ближе к месту этого действия. Зачем я позволила Джону заменить себя? Я бы зажмурилась, и пусть это позор, но никто не был бы в опасности, а тут… Первый нож летит и с лязганьем впивается в мишень чуть выше головы Джона. Он не то что не вздрагивает, он даже не шевелится. Бесстрашные приветствуют смелость Джона и меткость парня-метателя, а я стою ни жива ни мертва, прямо и непосредственно рядом с Громли, даже слышу, как он дышит. Второй нож входит в мишень, слегка задев ногу жертвы, и я чувствую, как удовлетворённо вздыхает метатель. Какой же ублюдок, он за что-то считается с Джоном, а я это допустила! Ну откуда же мне было знать? Зачем Уеллнер пошел туда вместо меня? Третий нож впивается прямо в руку Джона, пригвоздив его к мишени, а по Яме проносится испуганный вздох. — Остановите это немедленно! — кричит Алексис, бросаясь вперед и закрывая собой Джона. — Сейчас же! Этому человеку нельзя в таком участвовать! Это просто убийство. Алекс подлетает к своей пассии, оттаскивает ее, все вокруг волнуются, возникает суматоха, Бесстрашные гудят. Кто-то считает, что шутка далеко зашла, кто-то говорит, что все в духе Бесстрашия, и все как-то забыли, что Джон стоит у мишени, на ноге у него порез, а рука прибита к деревяшке. Громли бурчит себе под нос что-то типа «сейчас за все ответишь мне…» Я со всех ног бегу к «своему» рыжику, а он орет мне: — Джес, уходи сейчас же, Джес, прошу-у! — И смотрит куда-то прямо. Я оборачиваюсь и вижу, как метатель замахивается, и в Джона летит нож, прямо в тело, прямехонько. Никто уже не обращает на это внимания, все заняты спором, только Алексис бьется в руках Алекса, плачет и пытается привлечь внимание Бесстрашных к мишени. Кто-то оборачивается, но это уже неважно. Джон пытается меня оттолкнуть, но он пригвожден к мишени и двигается с трудом, а я понимаю, что нож летит в него. И закрываю его собой.Джон
— Аарон Громли! — провозглашает командир и плюется, чертыхнувшись. Да тут не черт, тут… — Блядь! — вырывается все, что я думаю о Громли с его с-с-сученным пиздоебством. Ну и че теперь делать? Джес и так идет к мишени, как на эшафот, а теперь еще и Громли будет в нее ножами кидаться. Да что же сегодня за хуеблядский день-то за такой? Сначала командира чуть не прибили из-за Громли, теперь сам этот хуесос. Да ему не то что ножи, я бы ему упаковку от гандона не доверил бы! — Я буду вместо нее! — Решение пришло быстрее осознания его правильности. Спасибо, хоть о порядках удалось узнать заранее. — Джесси, ты позволишь мне? Любой человек может заменить жертву, а вот если парень заменяет девушку, то считается, что оба типа Бесстрашные. Короче, придумали такую хуйность, что пиздец. И историю рассказали про то, как наши лидеры в молодости чудили. Вот какого хрена… эта девица свалилась на мою голову?Саунд: Жили — Были (Минусовка) Юта
Там, на игре, она меня сначала очень сильно удивила. Повалила, вывернулась из захвата, я ждал, что сейчас она обложит меня семиэтажным матом, который почему-то в почете у Бесстрашных, и как это делают все известные мне урожденные девицы, но она посмотрела на меня и… улыбнулась. Улыбнулась так, будто встретила старого знакомого. И вот я лежу, как дурак, и взгляда не могу оторвать от ее улыбки. Следом за удивлением накатило раздражение от беспомощности ситуации. Какой из меня Бесстрашный, которого всего лишь девчачья улыбка, пусть и такая открытая и… да чего уж там, красивая, конечно, повергла в ступор. Не должно так быть, это слабость, а слабость не для Бесстрашия. Но как назло, именно с ней я начал сталкиваться из раза в раз, как будто мысли о ней притягивали ее ко мне, как магнитом. Ну не мог я о ней не думать, не мог. Особенно после того, как ее губы, которые умеют так открыто улыбаться, дотронулись до моей ладони, обдав ее горячим дыханием. И вот, я стоял посреди коридора, ощущал ее горячие губы на своей ладони и понимал, что мне сейчас наступит полный и безоговорочный пиздец. Потому что никогда я не испытывал ничего подобного. Горячая, тяжелая, ноющая сладость зародилась где-то в груди и опустилась в… ширинку, мать ее! Мне одновременно захотелось, чтобы это никогда не кончалось и прекратить это немедленно. Чуть ли не в первые в жизни я совершенно потерял контроль над ситуацией и абсолютно не знал, что делать. Надо было просто вырвать руку и уйти, но я не мог. Вот просто физически не мог совладать с собой. И все. Покой был потерян. С тех пор везде я искал ее глазами. И чаще всего находил. И меня все это так невообразимо бесило, что хотелось немедленно что-нибудь разъебашить нахуй. Она невообразимо привлекательна. Притягательна. Мне хотелось на нее смотреть, не отрываясь. Беда только в том, что негласные законы Бесстрашия суровы, здесь все пьют жизнь большими глотками и не упускают никаких возможностей. Так что вероятность того, что у такой потрясающей девицы нет парня, неумолимо стремилась к нулю. И тут, как в плохом кино, девица стала проявлять признаки симпатии. А это могло означать только одно: она хочет меня использовать, она заметила, как подействовала на меня, и решила поиграть со мной, как это обычно делают девицы. Я, наверное, где-то раскрылся, дал ей понять, что она понравилась мне… Скорее всего, это нужно для того, чтобы столкнуть нас лбами с каким-нибудь урожденным красавчиком, вроде наших командиров. Знаю я этих девиц, они всегда используют привлекательность в своих гнусных целях. Оказалось, я совершенно не могу смотреть на ее печальное лицо, не могу выносить ее слез. Это делает меня слабым, зависимым. Более того, я стал делать совершенно из ряда вон выходящие поступки, вроде того, когда отпустил ее на игре. Это просто пиздец непреходящий, да узнай об этом наша группа, мне разъебали бы морду в хлам и были бы правы. Я сам, узнай о ком-нибудь такое, не оставил бы в добром здравии… Это она всё, она! Она заставляет делать меня поступки, от которых волосы дыбом встают! Но когда она поцеловала меня, я еле справился с собой, чтобы не ответить на ее поцелуй. Как я сделал бы это, я тогда совсем не задумывался, но моя рука на ее талии жила, казалось, своей жизнью, чувствовала ее гибкий стан, и хотелось… Хотелось. Очень хотелось. Так, что мне чуть ли не в первые в жизни стало похуй на все. И на всех. Пока отец был жив, он не раз говорил мне, что все проблемы из-за баб. Эта фраза повторялась каждый день и помногу раз. И жизнь подтверждала мне это. У меня никогда не складывались отношения с девушками, грубоватое воспитание родителя дало свои плоды. Откуда мне было знать, как и что говорить девицам, если я никогда не видел этого в своей семье. Мама, будучи ветераном войны с Эрудицией, рано умерла, сказались ранения, полученные в той самой битве. А отец… Так и не женился больше. Мать я почти не помню, а вот отец ушел незадолго до церемонии выбора. Да, у меня остались тетки и кузены, но… Это не то, что видеть каждый день перед собой, впитывать, чувствовать единство семьи. Я видел такое у кузенов, друзей и приятелей, но у меня у самого этого не было. Я всегда хотел стать Бесстрашным, а после того, как не стало родителей, это желание переросло в безоговорочную уверенность в правильности выбора. Тем более что и тест подтвердил склонность к Бесстрашию. И я понял, что мое предназначение — стать солдатом Бесстрашных, чтобы придавить наконец этих недовольных ублюдков, которым не живется нормально. Столько людей свои жизни положили, чтобы все наладить, а им не нравится. И в Искренности мне совершенно нечего было делать. Но по жизни выходило, что отец не так уж не прав. Все девицы, которые нравились мне, старались как-то меня использовать. А уж после того, что мне рассказали про девчонок Бесстрашия… Да, очевидно было, что неспроста лезет ко мне эта Джес. Но, черт возьми… как же охуенно, когда она подходит совсем близко, когда я ощущаю ее тепло, чувствую запах от волос… Когда она оказалась почти что у меня в объятиях во время метания ножей, первым порывом было развернуть ее к себе и… Прижать ее тело, чтобы почувствовать всю ее хрупкость. От нее пахло травой и лимоном, у меня закружилась голова, а руки стало покалывать, будто сотней маленьких иголочек. И тогда я понял, что мне надо избавиться от этого наваждения. Избавиться любыми методами, чтобы даже мысли не допускать о том, что… у нас когда-то что-то может получиться. А пытка продолжалась. Первый этап подходил к концу, нас объединили, и теперь я стал видеть ее еще чаще. Сны о ней ввергали меня в такое состояние… которого не было даже, когда я был подростком. Видеть ее после таких снов было охрененно тяжко. Обнимать, гладить и ощущать ее во сне и понимать, что ничего этого не будет наяву, совершенно невыносимо. И это ужасно раздражало. Бесило невероятно! А она все мозолила мне глаза, вела себя вызывающе, смотрела на меня призывно… Зачем она так делала? Что она хотела? Лишний раз насладиться своей победой, поставить себе еще один плюсик, чтобы потом сделать вид, что она тут ни при чем. Знаю я таких, из-за них все проблемы! Но боже мой, какая она… красивая. Как повезло тому, кто ее обнимает, целует. Как много бы я отдал, чтобы просто прижаться к ее губам, просто чтобы ощутить их вкус, мягкость, тепло. При одной мысли об этом дышать становилось тяжелее, я уже не мог спокойно на нее смотреть. И от этого, от такой обескураживающей тяги к ней, меня просто разрывало от раздражения. И я сорвался. Никогда я не допускал в отношении женщин никакого превосходства. А тут… Просто в голове помутилось. От ее близости, от ее запаха, от невозможности что-либо изменить. Это все мешало, ужасно мешало моим планам! Как я мог повышать свои баллы, когда мысли совсем о другом? И избавиться от них не получалось совсем. И я избил ее, вложив в этот поединок все мое отчаяние. А потом выяснилось, что я идиот. Самый настоящий. Надумал себе того, чего не было, сам себе поверил и все испортил. И теперь уже ничего не поделаешь. Она сказала, чтобы я держался от нее подальше. Да и кто не сказал бы, все она правильно сделала. А я не знаю, как теперь все исправить. Не хочу ей навязываться. Кто станет вообще разговаривать с парнем, избивающим хрупких девчонок? Но допустить, чтобы Громли швырялся в нее ножами и, скорее всего, порезал ее, я не могу, никак. Да и видел я, как возле мешка с именами, который командир так неосмотрительно оставил без присмотра, крутилась какая-то вертлявая девица. Как уж она смогла сделать так, не знаю, но именно после этого выбор метателя пал на Громли. Надо бы проверить, что там, в том мешке, что-то подсказывает мне… Резкая боль, пронзив предплечье, заставляет вынырнуть из круговорота мыслей. Громли смотрит на меня в упор, в глазах его плещется безумие. Нет, все-таки он псих. Еще в школе за ним были замечены склонности, но тогда он боялся так уж их выставлять на показ. Хотел для всех оставаться хорошим… Что сделало его таким? Воспитание? Вседозволенность? Он всегда был у всех ебаным любимчиком, его чуть ли не в пример ставили, так он умел себя показать. Что же случилось в Бесстрашии? Из-за чего он думает, что все это сойдет ему с рук? У него есть какие-то могущественные покровители? Плейсед разводит целую истерику, гребаный спектакль на тему «остановите убийство!» Вот что за неугомонная баба? Хорошо, хоть командир оттаскивает ее, не хватало еще девкой прикрыться. Поздно, очень поздно я замечаю рядом с Громли Джес. Она вся белая за спиной у Громли и, скорее всего, слышит его бормотание. Поняла, что он задумал. Ну, еб твою мать! Черт, черт, черт, сюда бежит! — Джес, уходи, сейчас же, Джес, прошу-у! Я смотрю, как этот ублюдок делает замах, ничего не видя перед собой. Знаю, что если он захочет, попадет в меня, ему ничего не стоит это сделать. Чего он добивается, я уже давно понял, он слишком рано показал свою сущность. Суровые условия инициации показывают не только физическую выносливость, но и моральную. Кто-то ломается и прыгает в пропасть, а у кого-то вылезает гребанное нутро. Этот человек не привык проигрывать, а тут люди оказались сильнее его, не столько физически, сколько морально. И из него поперло. Джесси бежит прямо на меня, как будто хочет обнять. У меня просто мутится все перед глазами, я понимаю, что ничего не успею сделать, даже если прямо сейчас вытащить из предплечья нож и оттолкнуть ее, он все равно в нее попадет. Все происходит так быстро, что подумать и осознать ничего не получается. С момента, как пиздоблядский хуерыл делает замах, до момента, как раненная Джес валится мне на руки, я успеваю лишь выдернуть из себя нож и сделать попытку ее оттолкнуть. Я чувствую холодную сталь, торчащую у нее из спины, и этот клинок будто высасывает из нее жизнь. Мне так хочется вытащить его, чтобы стереть последние несколько секунд из жизни, чтобы нож не разорвал нежную девичью кожу, чтобы она не лежала безвольной куклой у меня на руках. Она смотрит немигающими глазами куда-то вверх, рот приоткрывается, рвано глотая воздух. Я с ужасом смотрю и жду, что сейчас появится кровь на губах. Командир подскакивает ко мне, отталкивает мою руку, которая тянется, чтобы вытащить чужеродный предмет у нее из спины. — Не смей! Крови много потеряет. Давай ее сюда, надо срочно нести ее в лазарет, в ренкапсулу, пока не стало поздно! В Яме страшная суматоха, старшие Бесстрашные скрутили Громли, кто-то уже дал ему по роже, а он ухмыляется только. Я держу на руках обмякшую маленькую фигурку, и мне кажется, что если ее сейчас отдам, больше не увижу никогда. Прижимаю ее к себе, вся действительность вокруг в душном блеклом тумане, звуки проходят, как будто я стеклянном колпаке, вижу только ее заостряющиеся черты лица. Мне так хочется снова увидеть ее улыбку, почувствовать слабый лимонный запах, а не этот запах крови и смерти! Я наговорил ей кучу всякой хуйни, и она, скорее всего, ни за что в жизни больше никогда не подняла бы на меня свои янтарные глаза, но это и не надо, лишь бы она дышала, жила. Пусть где-то тут, рядом… Как же жаль, что я раньше ничего не сделал для того, чтобы быть с ней рядом, чтобы она была со мной. А что сделал, то уже, как оказалось — поздно. Я же видел, как она улыбается мне, видел ее бесконечную нежность, видел в ее глазах… желание. Но мне все казалось игрой, глупой, ненужной. Как всегда, я хотел и думал одно, а делал что-то совсем непотребное! Командир пытается отнять ее у меня, а я просто не могу руки разжать. — Бля, ну и че мне теперь, вырубить его, что ли? — Слышу, как растерянно спрашивает кого-то командир. А я поднимаю голову и вижу гнусную рожу Громли. Ну все, нахуй, блядь, я его убью! Я передаю Джесси командиру, он хватает ее и орет: — Мат, держи его, он его сейчас убьет! Итон бросается ко мне, но прежде, чем он добегает до меня, я уже оказываюсь около ублюдка. Ярость и понимание того, что сделал этот мудак, придают мне какой-то неимоверной силы и реакции. Никто ничего не успевает сделать, а я, вложив в удар все, что накипело за это время, и приложив Громли в челюсть, с удовольствием отмечаю, что голова у него дернулась и, кажется, что-то хрустнуло. И только после этого несколько пар рук оттаскивают меня от него.