В прятки с Бесстрашием

Алекс

      Я слышу позади себя тяжелые, как постулаты, шаги. Знаю, что дальше будет, но все же надеюсь…       Не успеваю повернуться к отцу лицом, зайдя в кабинет, как смачный удар в челюсть сметает меня с ног. Я знал и был готов, и в принципе мог бы увернуться. Но я не стал.       — А ну, вставай! — рявкает на меня Эрик. — Сейчас же!       Поднимаюсь на ноги, чувствуя, как уже совсем было зажившая губа снова начинает кровоточить. Следом прилетает по корпусу и снова по роже. Да уж, отец сегодня в ударе. Спасибо, что не расточает оплеухи и не таскает за уши, а то было б совсем…       Он уже рядом опять, на этот раз прилетает в печень. Бля, спасибо прокачанному прессу, иначе я бы уже окочурился.       — Знаешь, — говорит отец, нависая надо мной, сложив руки, — больше всего хочется стащить с тебя портки и отходить тебя по заднице армейской пряжкой, мать твою! Однако, боюсь, что поздно. Дел ты наворотил, Алекс, что просто полный пиздец!       Да че уж, знаю. А, хотя… Чего уж такого-то? Ведь никто не умер.       — Тебе зачитать твой послужной список или ты сам его знаешь? — монотонно чеканит Эрик, холодно глядя на меня. — А может, есть то, чего я еще не знаю?       — Все зависит от того, как долго ты во фракции и с кем общался, — я поднимаюсь, ухмыляясь разбитыми губами, а отец смотрит на меня исподлобья, глаза становятся, как две ледышки, крылья носа белеют, и я понимаю, что он сегодня совсем не в духе.       — Если сам скажешь, я убью тебя быстро и безболезненно, — цедит отец.       — Про музбитву знаешь, — почти утвердительно проговариваю я, отец окидывает меня тяжелым взглядом, — про драку тоже. Ну, в принципе…       — Что у Матиаса за конфликт с Бесстрашными? Опять из-за бабы?       — Я думаю тебе лучше будет спросить у него.       — Алекс, ты, вообще, понимаешь что происходит или нет? Ты понимаешь, сука блядь, что война идет, что у нас народ гибнет пачками! Ворон ранен, серьезно. Вайро тоже. У меня командиров осталось всего ничего! Я рассчитывал на тебя, а теперь не знаю, что и думать! Голова твоя где, блядь! Вместо инициации вы черте чем тут занимаетесь! Ты уже обжимаешь неофитку на глазах у всей фракции, Алекс! Ты, вообще, думаешь хоть о чем-нибудь?       Мне нечего сказать, да и бесполезно. Во-первых, это правда. Во-вторых, он меня слушать не будет.       — Молчишь, — бросает он, презрительно дергая губой. — Сказать нечего. Драки, девки. Ты, Матиас. Вы вообще тут охуели все?! Алекс, ты захотел под трибунал? Я тебе это устрою! И девке твоей тоже! И попробуй только вякнуть, блядь, сейчас хоть звук из своего пиздоблядского рта! Девка она и есть девка! Ради девки подставлять всю фракцию я тебе не позволю! Отправитесь у меня оба к чертям на куличики, блядь, с глаз долой! Не хотите действовать по закону, будет вам…       — Она-то здесь при чем?! — не могу я слышать, как он ее «девкой» обзывает. Я знаю, что он взбешен, но всему есть пределы. — Алексис ни в чем не виновата!       — Потому что думать надо головой, блядь, а не тем, что ниже пояса! Я просил тебя, как человека просил, ну неужели так сложно несколько месяцев просто элементарно держать себя в руках? Ладно, допустим, не выставляйся вы так явно напоказ, я готов был на многое закрыть глаза. Но остальное! Ты черте что устроил после первого этапа, девицу чуть не прирезали! Потом парня в пропасти нашли, хорошо еще эксперты доказали, что он сам туда прыгнул. Я когда прочитал все эти отчеты и жалобы, да я просто охуел, блядь! Алекс, ты в уме ли? У меня просто слов таких нет, чтобы хоть как-то выразить все это, ебановрот!       — О том, что произошло на посвящении, мы уже с тобой говорили…       — Да и ты как-то умолчал о том, что подрался с Бесстрашными, один из которых потом был найден в пропасти со сломанным пальцем и отрезанным ухом! И все это я узнаю только сейчас! Чем ты, вообще, тут занимаешься, кроме того, что трахаешь неофиток и калечишь людей?       — Я просил не назначать меня инструктором, не забыл?! — гаркаю я, выходя из себя. — Я говорил тебе, что я не могу и не хочу этой возни, но это ты настоял на этом!       — Я думал ты к этому времени успел повзрослеть, — перебивает мои попытки оправдаться отец, — но ты, как выяснилось, отрастил только член и кулаки. Так вот. Твоих блядских выступлений хватит на то, чтобы отослать тебя отсюда далеко и надолго. Я не хочу верить, что таким образом ты пытаешься избежать участия в войне…       — Не забывайся, Эрик, — очень тихо, стараясь, чтобы голос не вибрировал от ярости, говорю ему. — Есть вещи, которые нельзя произносить.       — Из нас двоих тебе бы заткнуться сейчас и слушать, пока я не переебал тебе по шее пятикратно! Так вот, как я уже сказал, я не верю, что ты хочешь избежать войны, проёбывая свою жизнь на дальних рубежах, поэтому я последний раз предупреждаю тебя. До конца инициации осталось всего ничего. За это время не должно быть драк и демонстрации твоих пристрастий. Иначе, отправляешься отсюда нахер.       — Ты можешь поступать, как считаешь нужным. И по своему произволу, — еще тише отвечаю. — Мне нечего больше сказать.       Отец сверлит меня взглядом, но у меня больше нет перед ним трепета, как это было в детстве. Меня в данный момент больше беспокоит вопрос, что он сделает с Лекси. Ведь она ни в чем не виновата.       — Так, ладно, что у Мата за проблемы, ты в курсе? — уже спокойнее спрашивает он. — И не говори мне у него спрашивать, нет у меня времени за вами всеми говно подтирать. Быстро говори, что там случилось?       — На неофитку было совершено покушение. Матиас оказался рядом и отбил ее. Это все, что я знаю.       — А то, что один из тех, с кем он подрался, в коме, тебе известно? И то, что если он умрет, Матиас попадает под суд трибунала, ты знаешь?       — Знаю. Но не могу с этим ничего сделать.       — В общем, так. До конца инициации я буду в штаб-квартире. Если увижу, как ты или твой дружок обжимаете неофиток, сниму с них все баллы. За симуляциями буду следить сам. Один, только один залет, Алекс, я тебя арестую. Ясно? У тебя косяков достаточно, чтобы до конца жизни сортиры чистить на дальних рубежах.       — Со мной ты можешь делать, что хочешь. Но Алексис ни в чем не виновата. Поехать на музбитву была исключительно моя идея.       — Это всегда исключительно твоя идея, Алекс. Я просто поверить не могу, что при всей серьезности ситуации, ты ведешь себя подобным образом. Чтобы ты знал, у нас провалилась операция на наземной базе недовольных. Слишком большие потери. Они сильнее, чем мы предполагали, их основное логово неизвестно где. И… мы открыли ящик Пандоры. Они теперь полезут изо всех щелей, будут нападать на город, развяжут тут боевые действия, будет гибнуть мирное население. Эвакуацию, как ты знаешь, проводить некуда. У нас есть только один шанс, это искать, все силы бросить на разведку, чтобы как можно дальше отбрасывать их от города, не давать им нападать на фракции. Перекрыть все тоннели, ведущие сюда. Охранять периметр. Иначе мы уже проиграли.       — Я не могу этого понять, — спрашиваю, несколько ошарашенный услышанным. — Как им это удается?       — Мы были правы тогда. Как бы фантастично это ни звучало, у них есть союзник, о котором мы ничего не знаем, кроме того, что он находится за пределами… нашего понимания. Он помогает им, и чего он хочет — неизвестно. Как бы я ни был против идей Майры, я вынужден согласиться, что она была права. Мы будем воевать с химерами. И надеяться, что сможем защитить все, что нам дорого. Я буду внимательно следить за ходом инициации, Алекс. Я больше тебе не доверяю.       Отец знает, куда надавить, чтобы было больно. Я понимаю, что надо бы промолчать, не говорить ничего, но это просто выше моих сил.       — Ну хорошо. А кому доверяешь? По большому счету, да, мы поступили не по правилам, нарушили закон, но что такого уж страшного мы сделали? Выступили в музбитве, взяли главный приз, но оно и понятно, тебе плевать. Тебе на все плевать, кроме войны. А когда не было ее, тебе все равно было плевать, потому что все, что ты объявил неважным, таковым для тебя и является потому что только ты истина в последней инстанции!       Пока я говорю, отец поднимается, подходит и теперь стоит в ярде от меня, слушает, как я все это несу, глядя мне прямо в глаза. Знакомое с детства чувство начинает подниматься в душе, но я давлю его в себе, как могу. Я воин, я такой же бесстрашный, как и он, и я не позволю, чтобы он… Звонкая оплеуха не даёт мне додумать то, что я там хотел.       — Ты все сказал? — ледяным тоном спрашивает Эрик. — Потому что еще одно слово и твоя девка отправится мыть сортиры.       Я понимаю, что он проверяет меня, чувствую, что должен научиться держать себя в руках, хотя бы ради Лекси. Потому что я точно знаю — он может это сделать и ничто его не остановит. Злобно смотрю на него, и он не отводит взгляд. Однако уголок его губы вдруг приподнимается в усмешке.       — Неужели она так сильно зацепила тебя, что ты готов даже свой норов усмирить ради нее?       — Просто она не виновата, что связалась со мной. И не должна из-за этого лишаться будущего.       Отец окидывает меня взглядом, впрочем, значительно потеплевшим, и отходит к окну.       — Все мужики горят на бабах. Все. Будь осторожен, Алекс. Ты должен понимать, что девица — не игрушка. И все что ты делаешь или не делаешь, может навредить ей. Правила и законы не зря были установлены. Поддержание дисциплины ведет к порядку, что в свою очередь положительно сказывается на управлении. Ты что же, думаешь легко быть лидером, управлять большим скоплением народа? Если каждый будет нарушать законы, мы превратим нашу жизнь в хаос. Что, собственно, ты и сделал со своей. То, что вы здесь наворотили, не выдерживает никакой критики. Я просто поверить не могу, кем надо быть, чтобы так плевать на все и действовать столь безрассудно. И если я от тебя этого ожидал, то от Матиаса…       — Отец, если ты посмотришь на все это трезво, ты поймешь, что ничего страшного мы не сделали, — качаю я головой. — Матиас увидел, как на его девушку напали, он просто защищал ее. Если бы она не была его девушкой, он действовал бы точно так же, я уверен. Мы с Алексис спели на музбитве, и все прошло бы гладко, если бы на нас не напал Дени.       — Да, а Искреннего ты избил, дай-ка вспомнить… Риверса Свилсена, как выяснилось, старого знакомого твоей девицы, это как понимать?       — Он стал приставать к ней и он…       — Алекс, я все понимаю, ты молод, у тебя горячая кровь. Но голову иногда надо включать. Избить Искреннего на территории его же фракции, разнести здание, сбежать из-под стражи… Ты понимаешь, что так нельзя делать! Нельзя, твою мать! Как тебе еще это объяснить?       Меня, если честно, уже давно подзаебало все это, но слышать от него постоянно нотации. Лучше бы он дрался.       — Ну ладно, я все понял, я говно, как и всегда. Но если ты так хорошо осведомлен, может быть, тебе известно, что один из членов нашей фракции был уличен в сговоре с недовольными, выходит на черный рынок оружия. Об этом тебе известно?       — Да, я знаю, отчет разведки я читал. И что? Результат-то операции ты знаешь?       Знаю. Билли сбежал. А точнее, сбежал тот, кого он послал вместо себя, потому что по описанию группы захвата тот, кто явился на сделку, был не Билли.       — Снова молчишь. И что я должен был делать? Если сейчас арестовать Билли, он просто от всего отбрешется и все. И еще больше затаится.       — Но ведь его можно допросить под сывороткой правды! Есть ведь основания!       — Основания его допрашивать нет. И чтобы ты знал, так, на будущее, это весьма болезненная процедура. Искренние не каждый раз, когда это необходимо дают добро на это, а уж по такому поводу, только лишь по подозрению, не дадут никогда.       — Ясно. Билли опять выйдет сухим из воды. Мне бы поучиться у него.       — Тебе поучиться бы в руках себя держать, всем от этого было бы лучше. И Алекс. Подумай насчет девицы. Ты действительно готов взять на себя такую ответственность?       Мне вообще не хочется говорить об Алексис ни с ним, ни с кем бы то ни было еще. Никто не поймет. Мне бы самому, по-хорошему, разобраться бы в себе. Там в камерах Искренности, она так, невзначай, уронила фразу, что любит меня. В тот момент, я как-то не понял, до меня не дошло. Но потом, в поезде, после того, как она отдалась мне, вся, полностью и без остатка, такая чувственная, невозможная, нереально красивая, мне до рези, до чертиков захотелось ее спросить, правда она меня любит или нет. Я и так знаю, что она влюбилась, но отчего-то вдруг захотелось именно от нее это услышать. Чтобы сказала, глядя в глаза, со всей своей так обескураживающей меня искренностью, но я не стал заговаривать об этом. Признания требуют ответ, а я… Сам не знаю. И я не стал.       — Иди, Алекс. Помни, я с вас глаз не спущу. Если только поймаю где-нибудь с девкой, пеняй на себя. И никаких драк, ясно тебе?       — Да, отец. Я с удовольствием дам себя прирезать в угоду тебе и Билли на радость. — Я разворачиваюсь и иду на выход. Вот ведь, блядь, знает, как завести меня, чтобы небо с овчинку казалось. Как же хочется что-нибудь расхуярить к чертям, вот мудоблядство!       — Алекс! А ну, стой! — Я останавливаюсь в дверях, сохраняя хладнокровие из последних сил. — За остальными я тоже слежу, помни это. Главное, чтобы ты сам не нарывался.       — За все время инициации не было ни одной драки, которую я спровоцировал бы сам, — гася в себе клокочущее раздражение, я лишь дышу глубже, чтобы голос не вибрировал.       — Я. Это. Знаю, — чеканит отец. — Иначе, у нас с тобой был бы совсем другой разговор.       Я выхожу, хлопнув дверью посильнее. До конца инициации еще две недели. И все это время под неусыпным контролем. Вот блядь, подарок.       Совершенно никого не хочу сейчас видеть, потому, что просто не в силах адекватно воспринимать окружающую действительность. Я спускаюсь к пропасти, в укромное местечко, где, я знаю, меня никто не найдет.       Первая затяжка немного успокаивает и расслабляет. Не устаю задаваться вопросом, ну почему я? Всегда я один во всем виноват! И Лекси тяну за собой паровозом. Ну что за ебатня, столько всего во фракции происходит! Почему бы ему не допросить этого придурочного Дени, или парня, напавшего на Дани, или Билли, в конце концов, безо всяких сывороток, просто взять и дать ему по роже, как мне? Почему я всегда и во всем виноват? Всегда только с меня спрос! Это просто чушь какая-то, а теперь я еще и Лекси вместе с собой тяну на дно.       Я предупреждал ее, со мной связываться не надо. Сейчас отцу в голову взбредет, и все, он ведь глаз с нее не спустит! Может так статься, что из-за меня она не поедет на обучение. Нельзя этого допускать, ни в коем случае нельзя! Пусть даже ценой наших отношений, она должна поехать!       В груди все стягивает, дышать становится тяжело. Мысль о том, что нам с ней придется расстаться, не на время, а насовсем, неожиданно причиняет странную боль, будто выбивает почву из-под ног. Я не хочу расставаться с ней. Впервые в жизни, по прошествии двух месяцев, я не хочу бросать девчонку. Мне хорошо с ней, так замечательно, что я…       Она сказала, что любит меня, и пусть даже в шутку, пусть только лишь для детского воображения Сью, но… Мне и раньше девушки говорили, что любят. И в шутку, и всерьез, и из меркантильных соображений, но никогда это не находило отклика у меня в душе. А сейчас мне вдруг захотелось, чтобы это было правдой!       — Привет! — раздается за спиной, и я улыбаюсь, потому что узнаю этот голос.       — Привет, Эшли. Ты тоже приехала…       — А куда деваться? Да и опасно стало малявок на полигоне оставлять. У Ричи участились кошмары, мы решили забрать оттуда мелких, мало ли, — она ощупывает взглядом мое лицо, качает головой. — Я смотрю, разговор с отцом уже состоялся. Ну и как? Продуктивно?       — Как видишь. Сказал, что не доверяет мне больше.       Эшли кивает и садится рядом со мной на камни. Вода шумит, заглушая наши голоса, плещется, рассыпая брызги на камни. Мне нравится тут. Дышится как-то легче.       — Я знала, что ты сюда придешь. Ты всегда сюда убегал маленьким, когда думал, что с тобой поступают несправедливо. — Я только усмехаюсь. Да уж, кто, как не она, знает меня лучше, чем кто-либо. — Ты считаешь, что он поступил несправедливо?       Я бросаю короткий взгляд на мать, а она тянется и вытаскивает у меня из пальцев папиросу. Мне кажется, она сейчас её выбросит, в качестве акта воспитания, но она подносит папироску ко рту и затягивается. Я ухмыляюсь.       — Одна моя половина, та, которая мозг, наверное, считает, что, скорее всего, он прав, — отвечаю, выбивая из пачки другую папиросу. — Не знаю, как я поступил бы на его месте, знаю одно, когда меня неофиты не слушались, я лупил их нещадно и знал, что поступаю справедливо. Но вот другая половина… Эшли, я ничего не сделал плохого. Все драки, в которых я участвовал, были спровоцированы не мной!       — А Искреннего, которого ты избил? Тоже не тобой?       — Тот Искренний — бывший парень Лекси. Он стал оскорблять ее, и я не мог так просто ему этого оставить! Понимаешь? Не мог я! Она моя девушка, а он стал говорить ей гадости, поцеловать ее пытался.       — И ты взревновал, — кивает она утверждающей. Вот блядь, и она туда же!       — Он ублюдочный наглый урод, который думает, что если он нацепил черно-белую форму, то ему все можно! Что если он законник, то его будут все бояться! Ему просто повезло, что я ножи в ход не пустил, иначе он бы стал не только не гнусным лживым подонком, но еще и красавцем, хоть куда!       Эшли мне папиросу так и не отдаёт. Я хмыкаю и прикуриваю новую, ожидая, что она что-нибудь скажет, но она молча курит, глядя на реку.       — Смешно. Насколько же вы похожи, просто не верится. Знаешь… Когда-то твой отец здорово избил парня, который подваливал ко мне, руку ему сломал. Он-то, конечно, все обосновал, не подкопаешься, Эрик никогда не признался бы, что дрался с Райном из-за меня, но Сани мне тогда втемяшила в головенку. Это я к тому, что поаккуратнее надо с бывшими, они, знаешь, много потом могут геморроя принести.       — Да? — азартно спрашиваю, поскольку странно это слышать: мать, конечно, красивая женщина, но все равно странно. — И где сейчас этот парень? Он ведь Бесстрашный?       — Он убит при штурме Эрудиции. Ладно, не будем об этом, все это в прошлом, ты лучше мне скажи, как Лекси справляется со страхами? Я слышала у нее всего пять страхов?       — Справляется неплохо. Да, всего пять, даже странно, и она слайсер, последнее время что-то часто стали попадаться. Не знаешь почему?       — Да? И сколько у нее переходящих страхов?       — Два. И если один более или менее обрисован, то последний… Совсем без определенного образа.       — Ясно. — Эшли задумывается, а я не хочу обсуждать Лекси, даже с ней. Видимо, почувствовав мое напряжение, мать молчит, думая о чем-то своем. — Будь осторожен, Алекс. Эрик велел включить камеры по всему Бесстрашию. Все, понимаешь? Имей это в виду.       Эшли выбрасывает окурок и уходит. Вот черт, и ведь не врал, когда сказал, что следить будет за всеми, вот блядский черт! Камеры у нас работали и так, но все же далеко не все. И комнаты у нас на одном этаже. Надо Мата предупредить, срочно!