Душа, заблудшая в песках

Не нахожу себе места. Словно всё, чем я владел, покинуло меня, а вернись оно — я едва ли был бы рад. Франц Кафка. Дневники. Огромная зала с темными мрачными уступами была похожа на зловещую пещеру. Здесь всегда царствовал полумрак, холод и странно неуловимое ощущение страха, а еще здесь было очень тихо. Существа, появляющиеся на свет Уэко Мундо в этой комнате, не выносили громких звуков. Поначалу они были беспомощными и жалкими. Требовались время, уход и забота, чтобы творения Хогеку могли обрести свою силу и стать полноценными арранкарами. Однако сейчас под этими темными холодными сводами происходило действо совсем иного рода. Эксперимент. Прохладный воздух был наполнен запахом озона и напряженного ожидания. В едва освещенном стеклянном кубе находилось полностью забинтованное тело. Это был уже не шинигами и не Пустой. Как огласил правитель Уэко Мундо собравшимся членам Эспады и своим верным соратникам Итимару и Тоусену – это был человек, Куросаки Ичиго. Хогёку уже был приведен Айзеном в действие, и его глянцевая поверхность потемнела от соприкосновения с чужой реацу. Трансформация шла полным ходом. Арранкары потихоньку переговаривались, обсуждая происходящее. Все реагировали по-разному. Барраган вполголоса возмущался, дескать, что за насмешка делать из жалкого человечишки арранкара. Нойтора, Ямми и Ааронилье спорили, где же у новенького должно быть отверстие. Заэль Аппоро, радостно потирая руки, что-то растолковывал невозмутимому Старрку. Халибэлл только пожимала плечами, а огромный арранкар-негр со странными глазами, невозмутимо смотрел на нее. Сосредоточенный Улькиорра вполголоса беседовал с Айзеном. И лишь один арранкар стоял в стороне, демонстрируя непривычную для него молчаливую отрешенность. *** Гриммджо Джагеррджак был расстроен, но дело было вовсе не в раненом плече, которое доставляло ему ощутимые неудобства. Все здесь происходящее казалось ему каким-то противоестественным, неправильным. Прошло шесть дней с момента пленения Куросаки и, все это время, тот провел в каземате, в кандалах. Гриммджо внутренне содрогнулся представив себе, насколько Куросаки был истощен. Такая колоссальная потеря реацу в столь короткий срок очень опасна и болезненна для духовного тела, об этом арранкар знал не понаслышке. При этой мысли, внутри, словно нажали невидимый рычажок, и память услужливо развернула мрачные картины его прошлого. *** Вот он, вольный как ветер, несся по пустыне, сокрушая и поглощая своих врагов. Его кредо было «Победи!» и никак иначе. Однажды на пути ему встретился очень удивительный враг. Это был шинигами, и реацу его была огромна. На тот момент зверь не задумался о разнице в силе и просто бросился в атаку, привычно выпустив когти. Но тут же был низвергнут потоком чужой духовной силы и вжат в холодный мертвый песок. Он пытался изворачиваться, бил хвостом, судорожно дергал лапами и скалил зубы, но все усилия были напрасны. Чужая реацу давила многотонной каменной стеной, выжимая из легких последние капли воздуха. Гриммджо чувствовал редкие удары своего сердца, которое билось все глуше и глуше. Потом его поглотил мрак. *** Гриммджо очнулся, стоя на коленях, с немилосердно гудящей головой и странным ощущением широты собственного сознания. Он, как будто, родился заново. В недоумении уставился на свои передние лапы – их нет, вместо них руки. Опустив взгляд вниз, Гриммджо увидел, что все остальное тоже изменилось: грудь, живот, ноги — все стало человеческим. Броня, защищавшая верой и правдой от врагов, превратилась в тонкую бесполезную кожу. Единственное, что осталось прежним — это дыра Пустого на животе. А это что? Шерсть? Он бездумно ухватил длинную голубую прядь, пропустив ее сквозь пальцы. Нет, это были волосы, людские волосы. Они были очень длинные и спускались ниже пояса, грея и защищая. Над головой раздался тихий голос: — Как твое имя, арранкар? Гриммджо вскинул голову, без страха вглядываясь в лицо шинигами. Конечно, он помнил, что его звали Гриммджо Джаггерджак, но озвучивать это не спешил. Казалось, что назвав свое имя, он сам отдаст себя в руки врага. Нет, он был не настолько глуп. И, несмотря на бесполезное тело, Гриммджо еще мог сопротивляться. Он оскалился, зарычал и прыгнул вперед, нацелившись в ненавистное горло. И тут же упал на бок, скорчившись от боли. — Ах, как жаль! Такой красавец и совсем дикий. Что поделаешь, животное есть животное. Айзен-тайчо, здесь даже вы бессильны, — от интонации этого вкрадчивого голоса внутри все похолодело. Над головой зазвенела сталь. — Господин, убить его? — о, этот враг был более прямолинеен. Гриммджо был обездвижен, защититься он бы не смог. Значит, все — конец. — Гин, Канаме, — в тихом голосе Айзена слышна укоризна. — Как же вы нетерпеливы. Разве вы не видите в чем тут дело? Айзен опустился на корточки, осторожно откинул со лба своего нового творения челку. Гриммджо ужасно захотелось вцепиться в эту холеную руку и отгрызть пальцы, один за одним. Только вот сделать этого он не мог, потому что все тело было сковано чужой реацу. Ему приподняли голову, будто безвольной игрушке. — У него вполне разумный взгляд, он все прекрасно понимает и осознает. Просто слишком горд и независим. Но это, как известно, решаемо. Я думаю, три дня в кандалах будет вполне достаточно для продолжения разговора, — Айзен отпустил Гриммджо. — Да, и распорядитесь обрезать ему волосы покороче. — Айзен-тайчо, позвольте полюбопытствовать, зачем же так с прической? — Гин, помнишь, я рассказывал тебе людскую притчу о герое Самсоне, обладавшем колоссальной физической силой? — Тот, которого остригла любовница и выдала врагам? Да, помню. — Люди не зря придумали такую сказку. Длинные волосы — это символ силы. Символы дают надежду. Я не вижу необходимости, давать своим творениям ложные надежды. *** Ложная надежда, что у него хватило бы сил победить. Гриммджо продержался пять дней. Пять дней адского кошмара, зверского голода и, нового неизведанного чувства, которое зовется жаждой. Пустые не хотят пить, они обходятся кровью своих жертв. Ему же хотелось, и все равно что: кровь или воду. И когда у него вновь спросили имя, он не задумываясь, ответил изломанным хриплым голосом: — Гриммджо Джаггерджак. *** Гриммджо мотнул головой и на секунду зажмурился, отгоняя неприятные воспоминания о своем позоре. Да, черт побери, он хорошо понимал теперешнее состояние Куросаки. Один вид беспомощной фигуры, стоящей на коленях, вызывал у него бешенство. Нельзя было так поступать со своим врагом: его надо было либо убить, либо самому умереть от его руки. Так было бы честно по отношению и к себе, и к врагу. Превращать же схватку в фарс и создавать из противника беспомощную игрушку — это была низость. Наверное, поэтому Гриммджо сейчас был зол: на Айзена, на Эспаду, но больше всего на себя. Почему когда у него была такая возможность он не смог убить Куросаки? Что остановило занесенный меч там, в каземате? Для рыжего ублюдка это было бы лучшим выходом. Стоп! Гриммджо с силой потер внезапно заболевший левый висок. С каких это пор его стала заботить судьба этого мелкого засранца? — Что с тобой? — невозмутимый голос Улькиорры отрезвляющим потоком ворвался в сознание, унося ненужные мысли. — Ничего, — Гриммджо опомнился и скривился. — Чего тебе надо? — Ты жалко выглядишь. Вот я и решил поинтересоваться, в чем дело, — спокойно ответил Улькиорра, засовывая руки в прорези хакама. Гриммджо взглянул на Улькиорру и прищурился. Какого черта надо этому типу? — Тебе захотелось поговорить, Улькиорра? Как необычно. Но меня тебе не провести. Отвечай прямо, чего ты хотел? Улькиорра хмыкнул, пряча едва заметную усмешку, мелькнувшую во взгляде. Или может Гриммджо только показалось насчет усмешки? — Айзен-сама решил поддержать тебя, а то ты по его словам кажешься каким-то потерянным. Он просил тебе передать, что пока все идет хорошо. И скорее всего Куросаки не умрет, а станет полноценным арранкаром. Гриммджо почувствовал, как кровь отхлынула от лица. — Ублюдок! — прошипел он. — Да мне вообще срать на Куросаки, и на то кем он там станет! Так и передай… Договорить не удалось, задушевная фраза была прервана звоном лопнувшего стекла. Гриммджо резко обернулся и замер от удивления. В зале мгновенно наступила тишина. Трансформация завершилась, но что-то явно пошло не так: Куросаки лежал ничком в тускло поблескивающих осколках стекла, не подавая признаков жизни. Тело было все какое-то изломанное неживое. Абсолютно белая кожа, похожая на фарфор, странно контрастировала с рыжими волосами. Гриммджо заволновался и неосознанно сделал шаг вперед, силясь почувствовать знакомую духовную силу, но ее не ощущалось. Вообще. Напрочь. «Он что… умер?». Нет, этого не может быть. Чертов шинигами не может так просто умереть! Не должен. Сейчас он вздохнет, поднимет свою рыжую голову и посмотрит на присутствующих тяжелым взглядом, полным праведного гнева. Айзен спросит, как его зовут. Однако время шло, а ничего этого не происходило. Вот уже Айзен присел возле распростертого тела и положил руку на голову Куросаки. Его лицо было очень сосредоточенным. Мгновения, мгновения, тянущиеся как вечность. Гриммджо казалось, что ожидание не закончится никогда. Наконец Айзен поднял голову, и прошелся взглядом по присутствующим, ища кого-то. — Гранц! — позвал он. Заэль Аппоро тут же кинулся к нему. — Быстро в лабораторию его! — Будет исполнено, господин! — ученый подошел к Куросаки и состроил недовольную гримасу. Похоже, изнеженному исследователю совсем не улыбалось нести на себе голое бездыханное тело. Обычно такую работу выполняли фрасьоны. Но вот незадача: арранкары, ниже десятого номера, присутствовать в «родильной» комнате могли только с личного разрешения владыки, Ичимару или Тоусена. — Я помогу тебе его дотащить, — Гриммджо подошел ближе, неотрывно глядя на бледное лицо Ичиго. — О, спасибо за любезность, признаться не ожидал, — обрадованный Гранц даже не удивился: а с чего это старший по номеру взялся ему помогать, тем более Гриммджо, который вообще никогда и никому не делал одолжений. Пропустив слова благодарности мимо ушей, Гриммджо шагнул к Ичиго. Под ногами опасно хрустнуло стекло. Вблизи тела он ощутил знакомую реацу, правда, очень слабую. Дыры на теле не было, и Гриммджо решил про себя, что, наверное, Куросаки остался человеком или шинигами, но уж никак не пустым. Опустившись на одно колено, он смахнул осколки, перевернул юношу на спину и вздрогнул. Левый глаз и часть скулы были закрыты обломком костяной зубастой маски перечеркнутой двумя бордовыми поперечными полосами. — Хм, как интересно, — услышал Гриммджо вкрадчивый голос, при звуке которого почему-то думалось о змеином шипении. — Айзен-тайчо, что это значит? Маска есть, а все остальное вроде без изменений. — Гин, ну я же не бабка-ведунья, чтобы гадать на кофейной гуще, — Айзен был бесстрастен. — Очередной феномен Хогёку. Если это дитя выживет в течение ближайших суток, тогда будет и ответ на твой вопрос, а пока надо подождать. Гриммджо мысленно проклял Айзена и его соратников. Не из-за Куросаки, а просто так, на будущее. Чтобы суки не расслаблялись без его пожеланий «добра» от чистого сердца. Осторожно подхватив Ичиго на руки, он выпрямился, и удивился, насколько все-таки легким было тело его противника. Под пальцами ощущалась непривычная прохладная шелковистость чужой кожи. Необычайно яркие для этого мира волосы маленькими ручейками разбежались по скучной белизне куртки Гриммджо. Гриммджо опустил глаза вниз — он впервые видел ненавистное ему лицо так близко при нормальном свете. Как Айзен назвал его? Дитя? В точку. Пушистые темные ресницы, маленький правильный нос, полуоткрытые бледные губы — все это дышало такой детской невинностью, кротостью и глупостью, что Гриммджо аж замутило. Хищник в его душе бился в припадке ярости: хотелось придушить, разорвать, сожрать, уничтожить чуждое этому миру создание. Гриммджо резко тряхнул головой, выбрасывая ненужные мысли, и прорычал, обращаясь к Заэлю: — Пошли! Перед тем, как уйти в сонидо, Гриммджо услышал, как Айзен усмехнулся, и пробормотал: — Гин, «мне кажется, что это начало прекрасной дружбы». Гриммджо стиснул зубы. У Айзена было своеобразное чувство юмора. И как же он, гад, затрахал со своим голливудским дерьмом. *** Прошли почти сутки после того как он оставил Ичиго на железном столе в лаборатории, и все это время Гриммджо был необыкновенно взбудоражен. Он постоянно прокручивал в голове слова Айзена «Если это дитя выживет в течение ближайших суток тогда, будет и ответ на твой вопрос, Гин». Возникал вопрос: что же такое Куросаки Ичиго есть сейчас? Как он изменился? Да и кем он был до трансформации? Гриммджо подавил глухой рык. Этот мальчишка прям ходячий ребус какой-то. То слабый и уязвимый, а то вдруг превращается в… нечто. Арранкара аж передернуло, когда он вспомнил жуткое на вид существо в рогатой маске, которое валяло его, Ямми, Улькиорру как жалких котят и разнесло добрую четверть дворца. Желтые глаза, взгляд которых был наполнен сумасшедшей ненавистью, уровень реацу, способный переломать кости своим противникам, решимость, свойственная только закоренелому убийце. Одно серо чего стоило! С ним можно было брать бастионы и крепости в одиночку. Да, тот Куросаки был явно не человеком и не шинигами. Неужели Ичиго превратится в чудовище? «Если выживет в течение суток…». Эта фраза звучала как приговор. На взгляд Гриммджо лучше бы Куросаки было помереть, чем становиться таким уродом. Гриммджо смачно сплюнул. Сейчас его волновал еще один животрепещущий вопрос — он не мог разобраться в себе. В последние несколько часов происходило нечто необъяснимое, он нервничал. Не получалось выспаться, отдохнуть, просто отвлечься от происходящего. Он рванул в пустыню, в надежде поохотится и забыться в чужом страхе и теплой крови. Когда его рука легла на лезвие верной Пантеры, Гриммджо ощутил, как меч отозвался сомнением. Это было настолько необычно и странно, что Гриммджо даже передумал принимать высвобожденную форму. Почувствовав реацу слабого Пустого, он сорвался в сонидо. Превозмогая боль в раненном плече, догнал тварь, похожую на большую костяную медведку. Издав дикий первобытный рык, Гриммджо одним махом свернул тонкую шейку и ощутил под пальцами предсмертные конвульсии жертвы. Прислушался к себе и… ничего. Глухо, никакого удовлетворения или разрядки. Мысли все так же упорно двигались в замкнутом круговороте, возвращаясь в исходную точку: ну как там, как там дела у врага? Он еще жив? Или уже подох? От этого всего у Гриммджо чуть не началось помутнения рассудка. Подумав, что подобное надо лечить подобным, он решил немного побезумствовать. Первым делом, зачем-то сожрал «медведку», хотя был не голоден. Во рту остался отвратительный вкус, такой сладковато-гнилой с плесенью. Потом, борясь с тошнотой, он погнался еще за кем-то, почему-то бегом, упустил добычу. Расстрелял серо ни в чем неповинный валун, вставший у него на пути. Нарочно скатился с бархана, наглотавшись костяного песка, а затем стоя на четвереньках, еще и матерился на луну. Наконец осознав, что ничего не помогает, Гриммджо вернулся во дворец, и расположился на давно облюбованном местечке на крыше, прямо над своими покоями. Там он сидел неподвижный как мраморная статуя, и смотрел на рогатый месяц. Как ни странно, созерцание неизменного неба Уэко Мундо успокаивало. И это было то, что надо для его растревоженной души. Отпущенные Айзеном сутки подходили к концу, но идти в лабораторию не хотелось. На душе было гадко от осознания того, что его лишали такой необычной, яркой, вкусной добычи, а вместо этого подсовывали что-то чужое, непонятное. То, с чем бессмысленно сражаться, иначе добычей станешь ты сам. Если же все-таки шинигами умрет, то Гриммджо, и вовсе останется с носом. Так что смысл дергаться? Невеселые размышления были внезапно прерваны появлением холодной мощной реацу. Хлоп! А вот и ее обладатель. Гриммджо ненавидел его всеми фибрами. Недавнее сражение против Холлоу совершенно не сблизило их. Бой есть бой, а в нормальной жизни они слишком разные, как лед и пламя, как тьма и свет. — Чего тебе? — не оборачиваясь, бросил Гриммджо. — Айзен-сама вызывает тебя к себе. Поторопись. — Улькиорра, к чему такая спешка? — Тебе совсем не интересно, что там с твоим визави? Разговор пойдет о нем. Гриммджо подскочил и мгновенно развернулся. Значит, парень жив. Это хорошо. Но, черт побери! Он слишком явно показал свой интерес. Надо бы успокоиться. Гриммджо глубоко вздохнул и нацепил свою фирменную ухмылку. — Ты у нас теперь на посылках бегаешь, а? – процедил он, стараясь поддеть собеседника развязным тоном. Затем неспешно приблизился и навис над Улькиоррой, чуть горбясь. В ответ последовал бесстрастный взгляд и недрогнувший голос, полный презрения: — Ты идешь? Или будешь и дальше тянуть время? В ответ Гриммджо лишь широко усмехнулся, показывая хищные клыки. Раз не сработал сарказм, тогда надо попробовать провокацию. Он резко наклонился к самому плечу Улькиорры и прошептал тому в ухо, едва касаясь губами: — Пойдем, дорогой, пойдем. Кто же против? Я только «за». Улькиорра резко оттолкнул его от себя и отступил на шаг назад. На секунду на его невозмутимом лице проскочило отвращение, но тут же исчезло, как порыв ветра или круги на водной глади от брошенного камня. Улькиорра молча развернулся и стремительно ушел в сонидо. «Значит, молчим? Похоже, его задела моя выходка. Надо будет как-нибудь повторить». У Гриммджо сильно поднялось настроение. Ему доставляло удовольствие злить старшего по Эспаде, а безнаказанность только подогревала интерес. Но он не был глуп, и никогда не позволял себе подобных выходок при свидетелях. А вот наедине очень даже. Его заводили эти мимолетные всплески эмоций, будоражило молчание и бездействие. Хотелось дойти до конца, разгневать этого каменного демона и испытать на себе его ярость… «Когда-нибудь я достану тебя, ублюдок!» Гриммджо потянулся, шумно вдыхая носом прохладный воздух, и фыркнул. На душе стало легко, ведь гнетущее ожидание закончилось. Наваждение ушло и больше не вернется. Он разбежался и прыгнул с крыши вниз, расслабился, позволив силе тяготения обрести над ним власть всего на долю секунды. Но и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя цельным. Он был счастлив. Куросаки Ичиго жив, а значит, их битва продолжится. Все возвращалось на круги своя.