— Чай? Быть может, кофе? — пытаюсь быть вежливой хозяйкой, скрывая свои не самые «чистые» намерения.
— Быть может, — с улыбкой копирует меня, — чуть позже.
Пожимаю плечами, мол, как хочешь. Любая тема для разговора, которая возникала в моей голове, была какой-то не такой, отчего из-за молчания возникала некая неловкость. Впрочем, я должна была это предугадать. И так же должна с этим что-то сделать.
— Могу показать свою комнату, — выдала первое, что пришло в голову. Но он соглашающе кивает, и я с облегчением выдыхаю. Сделав жест, значащий
«иди за мной», я прохожу в свою обитель. Со стороны молча наблюдаю, как он рассматривает стоящие на полках фотографии. В голове отчего-то возникает мысль, что сейчас он снова проведёт пальцем по комоду, проверяя, есть ли на нём пыль, как это было в последний раз, когда он в качестве моего классного руководителя обходил дома своих учеников. Но он этого не делает, что означает одно: многое изменилось, но я и сама это знаю.
— Я присяду? — спрашивает он, а я растерянно киваю. Догадываюсь, что вот этот момент, когда он готов излить мне душу, но он молчит, а я начинаю сомневаться в своей правоте.
Внезапно выражение его лица меняется, и я непонимающе уставляюсь на него. Нет, конечно, я знаю не понаслышке о его переменчивом настроении, но не настолько же, в самом-то деле.
— Что-то не так?
Ему даже не пришлось отвечать, потому что заметила, как его рука протянулась к листику, который я бросила на кровать, уходя из дома. Чертыхнувшись, потягиваюсь вперёд, накрывая его телом.
— Что там такое? — с тенью улыбки спрашивает мучитель, с интересом поглядывая на листочек, спрятанный подо мною.
— Ничего, — как-то чересчур резко отвечаю.
— Веская причина прятать обычный листик, — усмехаясь, говорит он и чуть настойчивее продолжает: — Покажи.
Понимаю, что если не покажу, то не отстанет, после чего принимаю нормальное положение сидя. Он осторожно берёт в руки листок бумаги, на котором я прилежно вырисовывала его портрет пару часов назад. Несколько минут, что он исследовал каждый штрих, казались мне вечностью. Кажется, я даже не вздохнула, ожидая его реакции. Мысленно я поражаюсь тому, откуда взялась эта его безграничная власть надо мной и моим сознанием. Ведь обещала же себе бесчисленное множество раз, что больше никогда и ни за что не позволю эмоциям взять над собой верх и тотальный контроль, но в тоже время страдаю от переизбытка чувств, кои дробят меня на малейшие частицы, создавая иллюзию крупинок боли и сожаления.
— У тебя, определённо, талант. Если бы знал, то ты бы рисовала мне школьные стенгазеты, а не свои миниатюры
«Алиса в стране чудес», от которых у меня мурашки по коже пошли, — наконец, выдал он, и я вернулась в действительность.
— Вот ещё, — пренебрежительно фыркнула. Общественные работы — это не моё. Нет, нет и ещё раз нет. Ни за какие коврижки. Даже если эта коврижка — мучитель. Услышав его упоминание про те самые мои рисунки, я рассмеялась.
— Странно. В прошлый раз у вас была совсем другая реакция на проявление моих изобразительных способностей, — мягко намекаю про трёхэтажные маты, которые он мне загнул, когда увидел моё творчество.
Он сразу непонимающе моргнул, секунда — и изверг смеётся вместе со мной. Через пару таких замечательных мгновений улыбка сползает с его лица, и Дмитрий Витальевич начинает свой рассказ.
В общем-то, я и предполагала, что здесь замешана проституция, но относилась к этому поспокойнее, пока не услышала весь рассказ из его уст. Впрочем, было бы странно, если бы он рассказывал историю «воскрешения» своей жены безо всяких эмоций. Где-то в глубине души во мне кольнула ревность, потому что обо мне никто так не заботился. Родители не в счёт, конечно, но даже и они иногда перебарщивают с заботой, превращая её в опеку, напрочь подавляющую мою волю. Всё-таки его жене очень повезло. Очень.
— И что вы собираетесь делать?
Я как бы не планировала задавать этот вопрос. Он же знает, что я к нему чувствую, да и просто так спрашивать бы не стала. А сложить дважды два может и учитель истории.
— Не знаю, Алиса. Но закрывать на случившееся глаза, как она просит, я не намерен. Она вполне могла поделиться проблемой со мной, и мы бы вместе что-нибудь придумали, как всегда разбирались с неприятностями. Но, нет, Наташа выбрала другой путь, а значит подсознательно хотела этого. Я всегда ей говорил, что интерес к роскошной, но до омерзения пошлой жизни погубит её. И оказался прав.
Я не знаю, что ему сказать. Никогда не была в таких ситуациях (надеюсь, что и не доведётся), поэтому мне ничего другого не остаётся, как взять его руки в свои и сказать, что всё непременно будет хорошо. Обычно легче от этих слов людям не становится, но больше ничего путного в голову не приходило.
Перехватила его взгляд на наших сомкнутых руках и была очень удивлена, что свою руку он так и не убрал. До чего дошёл прогресс, однако. Потом он медленно наклоняется ко мне, подаваясь корпусом вперёд, шепча мне на ухо:
— Рисунок я всё же заберу, ладно? Будем считать, что собираю коллекцию из твоих работ.
Это был такой момент, а он умудрился его так испортить, вспомнив про мой набросок. Поразительно. Всегда удивлялась этому человеку.
Я хмыкаю и с интересом спрашиваю:
— Будем считать так, а какова реальная причина?
— На память, Алиса, на память.
Разочарование. Впрочем, чего я ждала? Признания в любви? Глупая и наивная. Как в воду глядел тогда, когда я впервые была у него дома.
Мне кажется, что вот ещё чуть-чуть — и меня начнёт знобить от всей этой неловкой ситуации. Тут уж или целуйся, или прекращай этот маскарад. Ну, была — не была.
— Алиса, у тебя там, похоже, чайник свистит.
Твою мать. Я и забыла, что пару минут назад поставила его, когда в перерывах своего рассказа мучитель всё же попросил чая. Проклиная всё на свете (а в особенности — этот несчастный чайник), я выпускаю его руку из своей и мигом лечу на кухню. Вопрос
«почему жизнь так ко мне несправедлива?» так и крутился в моей голове, но я и знать не знала ответа на него.
Сделав на скорую руку чай и поставив на стол холодную воду на случай её надобности, позвала изверга откушать. Когда Его величество прибыло, я развернулась, чтобы подать к столу всевозможные печенья и сладости, которых всегда в доме было полным-полно, но, к несчастью, вместо этого я разлила на него всю кружку холодной воды. Осторожно осмотрев всю степень причинённого ущерба (а это была и футболка, и джинсы), я устало вздыхаю и виновато смотрю на Дмитрия Витальевича.
— Я что-то такое предполагал, Алиса. Но был очень удивлён, когда, просидев с тобой… — он замолкает, чтобы посмотреть на часы, — полтора часа, со мной ничего не произошло. Похоже, больше этого промежутка времени рядом с тобой в безопасности быть невозможно.
Он смеётся, и я оттаиваю. С одной стороны, это хорошо, что он уже привык к тому, что со мной постоянно что-то случается, но, с другой стороны, меня волновало то, что он принимает меня за недотёпу, у которой постоянно что-то валится из рук и вообще всё не как у людей.
— Раздевайся, — командую, даже не замечая, как просто я перехожу на «ты».
— Вот так сразу? — смеётся он. — Где твоя скромность, Костровская?
— В пути потерялась, — ухмыляясь, отвечаю и жестом поторапливаю его. — Ну-ка, быстренько.
Он послушно снимает майку и протягивает её мне. Осуществляя эту передачу, спрашивает:
— А с джинсами как быть?
— Снимай, — отвечаю сразу, давая понять, что возражения не принимаются. — Я принесу папины домашние шорты, а вот футболку… посидишь и так, — смилостивилась я и, подождав, пока мне вручат ещё и джинсы, уплываю в спальню родителей, перед этим пожелав бывшему классному руководителю приятного чаепития. Знаю: я отвратительна.
Повесив всю мокрую одежду сушиться, я схватила первые шорты, которые попались мне под руку, и вернулась на кухню. Он покорно переоделся под моим пристальным взглядом, и мы сделали очередную попытку попить чай.
— Мне не очень нравится то, что я полураздет, а ты полностью одета. Может ты тоже оголишь верхнюю часть?
Я выпала в осадок, поперхнулась и, задев грудью свою чашку чая, вылила её содержимое на себя. Посмотрев ошарашенно на мучителя, я расхохоталась, и в ту же секунду он тоже рассмеялся. Сегодня, определённо, как обычно не мой день и одновременно тот самый, когда я бью все рекорды по степени собственного везения.
— Так, Костровская, придётся всё-таки мне за тобой ухаживать. Твои-то ухаживания мы уже оценили.
Жестом он заставляет меня встать и поднять руки вверх, после чего поворачивает на сто восемьдесят градусов и снимает с меня майку. Я аж обалдела от такой заботы, как кот от валерьянки, забыв поначалу, что я стою перед ним в одном кружевном ярко-синем бюстгальтере. Но, видимо, его это не заботило или же он просто мастерски делал вид, что не заботит.
Меня ветром сдуло в свою комнату, где я быстренько накинула на себя другую майку, чтобы не заставлять гостя ждать. Некрасиво же.
«А поливать его водичкой — это главный признак гостеприимности, конечно», — сетовало подсознание, отчего я лишь измученно вздохнула.
Кинув футболку в стиральную машину по дороге на кухню, я возвращаюсь к мучителю. Тот как ни в чём не бывало допивал чай.
— Алиса, мне позвонили и сказали через десять минут спускаться.
— Но твоя одежда ещё не высохла, — огорчённо протягиваю, не в силах поверить, что ему уже нужно уходить.
Он пожимает плечами, показывая, что выбора нет, и мне ничего другого не остаётся, как принести его футболку и джинсы обратно.
Провожая его в дверях, гадаю, чем же закончится эта встреча, подобная подарку судьбы.
— Спасибо, что приютила, — дружелюбно говорит Дмитрий Витальевич, обувшись, тактично опуская, что я ещё успела сделать за те часы, что он провёл у меня дома. — Береги себя.
Он совсем легонько приобнимает меня, как будто, если он будет делать это чуть сильнее, я либо растаю, либо рассыплюсь. Ненавязчиво провожу рукой по его спине, отпустив его, киваю и провожаю взглядом.
Не в силах хоть как-то прокомментировать этот день, я падаю в кровать. Уставшая скорее морально, нежели физически, я проваливаюсь в сон.
***
Под ногами ничего нет, и это пугает меня, сводит с ума. Ко всему прочему кругом один свет, как будто солнце светит со всех сторон, норовя опалить меня или вовсе сжечь. Мне даже не верилось, что это сон: настолько всё было реальным. Всё было таким до тех пор, пока я не услышала в своей голове голос мучителя.
— Ты изводишь себя грёзами обо мне, томно шепчешь моё имя, словно тобой овладел самый настоящий бес. Могла ли ты о таком думать, когда впервые увидела меня? — голос замолкает, и я уповаю на то, что это конец. Но нет. — Очнись, свет моих очей, ты стоишь на краю обрыва и мне ничего не стоит толкнуть тебя вперёд.
Задохнувшись только от одной мысли, что я вот-вот полечу в пропасть, судорожно сглатываю и просыпаюсь.
«Пора прекращать даже думать о нём, так же и до психбольницы недалеко», — ворчит подсознание, напоминая мне при этом одну из бабулек, сидящую около нашего подъезда. На этом и сошлись.
***
Домой Дима вернулся только ближе к позднему вечеру. Ремонт машины влетел ему в копеечку, что весьма огорчало парня. Сперва подумал, что это, действительно, дурное влияние Костровской, ведь всё рушится, ломается и горит синим пламенем только в её присутствии, но пришёл к выводу, что силами природы она не управляет. Сейчас же хотелось только одного: завалиться в постель и сразу же уснуть. Но, заметив выражение лица Наташи, понял, что этому желанию сию минуту сбыться явно не суждено.
— Где ты был? — на повышенных нотках восклицает она, сжимая руки в кулак так, что костяшки белеют.
— В магазине, — он кивает на пакет, оставленный им прежде на кухне.
— Целый день? — с какой-то истерикой в голосе говорит Наташа, протягивая ему конверт. — Хватит врать. Презираешь меня за то, что я сделала, а сам крутишь шашни на стороне. Это так ты меня любишь?
Дима непонимающе уставился на неё. Сказать в ответ было у него много чего, но благоразумно решил оставить это на потом: уж слишком было любопытно увидеть то, что внутри конверта. Распаковав его, достал содержимое. Около двадцати фотографий с ним и Алисой, когда он держал её на руках около машины.
— Откуда это у тебя?
— Это вовсе не важно. Ты мне изменяешь? Ей же, наверняка, даже восемнадцати нет.
Дима устало вздохнул, перебирая в руках эти несчастные фотографии одну за другой. И кому это нужно? Тут же даже и оправдываться не хочется, потому как не за что.
— Да, я тебе изменял. И не раз. Но, как ты помнишь, я похоронил тебя, а носить пояс верности до конца собственных дней я не обязывался. — Голос норовил вот-вот сорваться, потому как злость прямо-таки закипала в брюнете. — С Алисой у меня ничего нет, и если ты не хочешь снова поругаться, то тебе лучше прекратить это представление.
Выразительно посмотрев на жену и так и не дождавшись от неё ответа, Дима развернулся и ушёл в спальню, оставив Наташу в компании её собственных мыслей и злополучных, взявшихся из ниоткуда фотографий.
