Тени прошлого

В которой всё, о чем замалчивалось, наконец-то проговаривается… Если и был на этом свете некто, кого Рональд Уизли боялся больше, чем собственную разозленную мать, то это, без сомнения, разгневанная Гермиона Грейнджер. А то, что он видит ее сейчас именно в этом состоянии, никакому сомнению не подлежало. Как только она появилась на пороге гостиной (с гневно суженными глазами, подрагивающими ноздрями и более чем суровым выражением лица), Рон сразу же понял, что дело плохо, хотя и понятия не имел почему… — Вы оба — или мерзавцы, или идиоты! — прорычала она им с Джорджем сквозь стиснутые зубы и, крепко схватив за волосы, с силой ударила их головами друг об друга. — Ой! — вскрикнули одновременно оба, еще ничего не понимая, но смутно догадываясь, что сболтнули чего-то лишнего. — За что? — пытаясь, тем не менее, выглядеть невинным и возмущенным, спросил ее Джордж. И громко застонал, когда вместо ответа Гермиона схватила их за мочки ушей и резко дернула вниз так, что Рон рисковал остаться на всю жизнь одноухим, а Джордж и вовсе без ушей. — Ах, значит: за что?!! А ничего такого странного вам не довелось заметить? Например, того, на минуточку, что Люциус куда-то исчез вместе с Элиасом? И я скажу куда: он оказался вынужден поспешно увести нашего сына домой. И увести потому, что мальчик слишком расстроился, чтобы оставаться здесь и дальше, — ее голос звенел от гнева, который плескался еще и в сверкающих карих глазах. — А знаете, почему Элиас так расстроился? Потому что он подслушал вас, сплетничающих, как парочка гнусных старых перечниц, о том, что он — Малфой! Оба брата моментально стали бледнее мела не только от ощущения вины, но и от кошмарного осознания того, чем это может грозить ребенку. А несколько изумленных и возмущенных ахов, раздавшихся в гостиной Норы, лишний раз подчеркнули эту чертову оплошность: теперь, благодаря их длинным языкам, Элиас знал, что Люциус Малфой — его отец. И узнал он этот щекотливый факт не от самой Гермионы или Малфоя, а случайно услышав, как глупо и неосторожно болтают об этом те, кого мама считает лучшими друзьями. У обоих братьев перехватило дыхание от стыда и неловкости. К счастью, отвесив им напоследок по очень крепкой затрещине, Гермиона отошла на другой конец комнаты, словно опасаясь, что желание выхватить палочку и метнуть в них что-нибудь куда серьезней подзатыльника окажется непреодолимым. — Гермиона... Я... Мы… Прости... Мы просто не думали, что он рядом... И... мы бы никогда не… мы никогда бы не сделали Элиасу ничего плохого. Ты же знаешь, как мы любим его! — Рон запнулся. Он понимал, почему она так рассердилась. — Вы же знаете, что он слышит все на свете! И знаете, что мы договорились никогда, никогда не обсуждать эту тему, если он где-то неподалеку! — сжав кулаки, Гермиона рычала от бессильного отчаяния. — А сейчас я должна уйти. Спасибо! Благодаря вам обоим, я должна срочно уйти домой, чтобы объяснить моему четырехлетнему сыну, что незнакомец, который появился в нашей с ним жизни пару месяцев назад — его родной отец. И я понятия не имею, как рассказать ему еще и о непростых обстоятельствах его рождения! — Гермиона, прости. Мне очень жаль, что так вышло... на самом деле, — тихо произнес Рон, подходя к ней, но не решаясь дотронуться. — Клянусь, у меня и мысли не было причинить боль тебе или Элиасу. — Мне тоже жаль... но, возможно, это и к лучшему, — раздался голос Джорджа. — Элиас очень умный и рассудительный парнишка. Мне кажется, он все поймет и поймет правильно. Просто будьте с ним честными, в пределах разумного конечно, и всё будет хорошо. Гермиона понимала, что именно он имеет в виду, и понимала, что Джордж пытается хоть как-то утешить и приободрить ее, но гнев продолжал застилать глаза. — Знаешь что, Джордж? Прости, но мне от этого не легче! Элиас — мой сын, и это — моя жизнь. Моя судьба, о которой я должна была рассказать ему. Только я. И тогда, когда сама решу, что время для этого пришло. Я доверяла вам всем, надеялась, что вы будете бережны с моим сыном, что будете уважать мои решения и мой выбор. И что получается в итоге? Мой малыш шокирован и выбит из колеи… Мой мужчи… Люциус чувствует себя нежеланным гостем, а сама я весь вечер только и делаю, что сглаживаю острые углы. Так, ладно… мне нужно идти, — закончила она, отворачиваясь от Рона и Джорджа. — Прошу прощения, что испортила вечеринку и превратила ее в драматический спектакль, — тихо извинилась Гермиона перед всеми остальными. — Гарри, Джинни, желаю вам хорошо отдохнуть! И пришлите мне сову, когда вернетесь из поездки. Кивнув на прощание всем вместе и никому в отдельности, Гермиона, не дожидаясь ответов, вышла во двор, быстро прошла к антиаппарационной границе и уже через секунду оказалась на крыльце своего дома. Чуточку поколебалась, прежде чем войти, но потом глубоко вдохнула и открыла дверь. Пройдя в гостиную, она увидела обоих (отца и сына), сидящих рядышком на диване и внимательно уставившихся на нее. Уже одетый в пижаму Элиас — настороженно и выжидающе, а Люциус — нервно и мучительно. От их взглядов откуда-то из желудка к горлу начало подниматься отвратительное ощущение тошноты. Гермиона почувствовала, как у нее дрожат руки и решительно сжала ладони в кулаки. — Думаю, перед тем, как начать разговор, лучше приготовить нам с тобой чай, а Элиасу — какао. Как вы считаете? — тихо спросила она, проходя на кухню. Ни один из них не произнес ни слова. Да, она оттягивала разговор, как только могла, и надеялась, что Люциус сейчас солидарен с ней, хотя, как знать — ведь он уже сидит здесь с Элиасом какое-то время в мучительной и пугающей тишине. А вернувшись через несколько минут, поняла, что успокоиться так и не удалось. Раздав всем кружки, Гермиона, скрестив ноги, присела на полу рядом с Люциусом и мягко улыбнулась сыну. Что ж! День, которого она боялась и вожделела; день, когда ее умалчивание и ложь раскроются; день, когда ей придется открыто признать свои ошибки, и день, когда она «официально» признает, что ее сын не только «ее» — этот день наступил! — Ладно, детка, ты можешь спросить у нас обо всем, что хочешь знать, и мы постараемся тебе все объяснить, — обратилась она к Элиасу. Тот неторопливо куснул зефир, принесенный матерью к какао, и, задумавшись, нахмурил маленькие бровки. — Мам, ты знаешь, что Лушиус — мой папа? — с очаровательной невинностью спросил он. — Ну конечно, знаю, — Гермиона не смогла сдержать улыбку. — Сынок, прежде чем мы продолжим этот разговор, расскажи нам, что именно ты сам знаешь о том, откуда берутся детки. Хорошо? — она надеялась, что ответ Элиаса поможет ей определиться с объяснениями, да и вообще понять, в какую сторону им двигаться, а чего лучше не касаться. — Я знаю, что мамы и папы спят в одной постели, а потом мама поправляется, толстеет и после этого рождается ребеночек, — серьезно произнес Элиас и тут же спросил. — Так значит, вы спали в одной постели, а потом мама толстела? — Элиас, мы с твоей мамой знаем друг друга очень давно. Еще с тех пор, когда она училась в Хогвартсе, — тихо начал Люциус. — И я действительно спал с ней в постели… однажды. Но потом должен был уехать. Очень далеко и надолго… — Ох... ты что ли не хотел себе маленького мальчика, да? — настороженно и испуганно выдохнул Элиас, и Гермиона чуть не заплакала от того, каким тоном он задал этот вопрос. — Так вот почему ты уехал? — О, Господи, конечно же, нет! — голос Люциуса смягчился, хотя и оставался немного напряженным, когда он потянулся к Элиасу и усадил его к себе на колени. — Это совсем не так. Я даже мечтать не мог о таком замечательном маленьком мальчике, как ты. Просто… Я не знал, что у нас с мамой будет ребеночек, когда уехал. А потом находился так далеко, что она не могла связаться со мной и сообщить о том, что у нее родился ты. И только вернувшись и найдя маму, я узнал, что у меня, оказывается, есть маленький сынок. — Ты был так далеко? Ты что ли был в заднице? — широко раскрыв глаза, спросил Элиас. (Опять игра слов. Элиас выговаривает Азкабан, как Асскан (ass по-английски — задница)) — Элиас, задавать такие вопросы невежливо и невоспитанно, — мягко укорила его Гермиона, про себя думая о том, откуда четырехлетний малыш мог узнать об Азкабане. Без сомнения от кого-то из ее друзей. «Да уж, они любят рассказывать Элиасу о войне и о собственном героизме, проявленном в то время». — Я не хочу врать тебе, Элиас, и не буду. Хочу быть честным с тобой, всегда. Да, я был в Азкабане, хотя думаю, что ты назвал это место гораздо правильней, — Малфой грустно улыбнулся. Гермиона знала, как нелегко и даже стыдно ему признаваться в этом их сыну. Элиас обожал его и искренне восхищался, а признание могло испортить всё. Люциус сильно рисковал сейчас, признаваясь в своем прошлом, ведь он мог потерять любовь, доверие и уважение мальчика. — Но что же такого ты сделал? А там очень плохо? — казалось, Элиас был в восторге от этой новости. — И ты видел детемпторов? — Дементоров. Понимаешь, тогда я был очень нехорошим человеком, и наделал много ошибок. Да и неправильных решений в жизни принял тоже много, — Люциус старался быть предельно откровенным. — Ты был мертвым оленем, да? — голос Элиаса дрогнул. — Пожирателем Смерти, — поправила его Гермиона. — Ну да, я так и сказал… — отозвался тот. — Да, Лушиус? Это так? — Да, малыш. И это был самый ужасный и самый худший выбор, сделанный мною в жизни, — глухо ответил Люциус. Какое-то время они все сидели молча, но потом Элиас посмотрел на Малфоя долгим внимательным взглядом и, взяв за руку, начал расстегивать пуговицы на его рукаве. Люциус понял, что именно хочет увидеть мальчик, и сидел неподвижно, позволяя сыну обнажить след того, что всегда будет напоминать ему о том зле, которое он когда-то совершал. — Элиас! — Гермиона была в ужасе от его смелости. «Что еще рассказали ему мальчики? Откуда он узнал о Метке и зачем хочет увидеть ее сейчас?» — Все в порядке, дорогая, пусть посмотрит, — успокоил ее Люциус, глядя, как Элиас медленно поднимает его рукав и внимательно рассматривает на руке почти исчезнувшую черную метку. Крошечные невинные пальчики пробежались по остаткам черепа и змеи, и Люциус мог почти поклясться, что почувствовал, как глубоко внутри него что-то изменилось и стало легче дышать. Будто нечто, что было давно сломано и разрушено, вдруг возродилось заново. — Тебе очень больно? — шепотом спросил Элиас. — Уже нет, — так же шепотом ответил Малфой. И немного помолчав, задал самый главный, самый волнующий его, вопрос. — Ты разочаровался во мне теперь, да? — он пытался спросить это спокойно, но голос предательски дрогнул. — Тебе жалко, что так все случилось? — спросил в ответ Элиас, слегка наклонив голову в сторону его же собственным малфоевским движением. — Очень. — Мама говорит, что ужасное и плохое прошлое может быть прощено и забыто, если человек на самом деле жалеет о нем. И раскаивается. Так что, если ты жалеешь, то можешь быть прощен. Ничего страшного, — Элиас потянулся и дотронулся до его лица, отодвигая длинные пряди волос в сторону. — У меня такие же глаза, как у тебя. — Да, такие же, — Люциус улыбнулся тому, как внимательно и по-новому разглядывал его сейчас сын. — Я выгляжу так же, как и ты, да? — спросил он, скользя мизинчиком по подбородку Люциуса. — Не совсем, знаешь... ты больше похож на еще одного моего сына, на Драко, своего старшего брата. «Господи, я сказал об этом, даже не подумав. А вдруг для Элиаса это тоже станет шоком? Мало ему новоявленного отца, так еще и какой-то старший брат!» — Брат? У меня есть брат? — лицо Элиаса просто озарилось от этой новости, и Люциус облегченно выдохнул. — Мама, у меня есть брат! — Я знаю, дорогой, — Гермиону до сих пор беспокоило, как отреагирует Элиас на обилие столь непростых и важных новостей. — Мы давно и… очень неплохо знакомы с Драко Малфоем. — Мафой… Дядя Рон сказал, что я — Мафой, но меня же зовут Элиас Грейнджер. — МаЛфой, — Люциус четко выговорил и подчеркнул букву «л». — Тебя так зовут сейчас, Элиас, лишь потому, что на момент твоего рождения я не был в курсе и не смог подписать необходимые документы. Но теперь все изменилось: я узнал о том, что ты есть, и надеюсь, мы сможем поменять твое имя, как только ты будешь готов. — Элиас Малфой…. — мальчик сложил губки трубочкой и задумался. — Звучит здорово! — уже скоро вынес он вердикт и улыбнулся. — Я очень рад, что ты так думаешь, — не смог не улыбнуться в ответ Люциус. Сказать по правде, он и в самом деле был безумно рад тому, как Элиас воспринял новости; рад, что не видит ни ненависти, ни отвращения в глазах своего ребенка, который только что узнал страшную и постыдную правду о прошлом отца. — Элиас, детка, ты хорошо понимаешь, что все это значит? Ты на самом деле понял, что именно мы сейчас сообщили тебе? — тихо спросила Гермиона. Снова наклонив голову чисто «малфоевским» движением, малыш внимательно и настороженно взглянул на мать. — Да... понимаю. Лушиус — мой папа... он спал в твоей постели, а потом должен был уехать. И находился в заднице, то есть Ассканабе. И когда вернулся, нашел нас, — но потом Элиас вдруг насторожился и повернулся к Малфою. — А тебе точно нужен еще один сынок? — неуверенно спросил он. — Я гожусь, чтобы быть твоим маленьким мальчиком? Вопрос этот оказался пропущенным прямо под дых ударом. Судорожно глотнув, Люциус перевел дыхание, а Гермиона еле сдержалась, чтобы не зарыдать в голос и не напугать ребенка. «Господи! Как же невыносимо больно слышать эту настороженность и опаску в его тихом детском голоске. Меньше всего на свете я хотела, чтобы мой сын сомневался в том, как сильно он любим, как он нужен! А сейчас он — маленький и напряженный, сидит на коленях у отца, ожидая ответа на вопрос: нужен ли он тому, годится ли…» Гермионе казалось, что сердце ее вдруг разбухло от боли и вот-вот лопнет или разорвется. И ощущение это было невыносимо. — Ох, Элиас, ну конечно мне нужен еще один сынок. И уж точно я очень рад, что им оказался именно ты. И мне не нужен другой маленький мальчик, кроме тебя, поверь… — тихо произнес Люциус и опустил подбородок на макушку Элиаса. — Я очень люблю тебя, детка. — А ты не уйдешь от нас снова? Не станешь опять мертвым оленем и не сделаешь больше неправильный выбор? — уже слегка успокоившись, спросил тот. — Нет, маленький, не бойся: мое прошлое Пожирателя Смерти осталось позади, и я постараюсь теперь делать лишь правильные выборы, — очень серьезно ответил ему Малфой. — Я не хочу больше разлучаться с тобой и твоей мамой. Хочу, чтобы мы всегда были вместе… Понимаешь? — А я и теперь должен звать тебя Лушиусом? — голос Элиаса прозвучал несколько выжидающе. — Ты можешь называть меня, как хочешь, сынок. — Малфой погладил Элиаса по голове, догадавшись, о чем подумал мальчик, и мягко улыбнулся. — Я так понимаю: у тебя уже есть какие-то варианты, да? — Есть… «Папа» — это будет… нормально? — тихо спросил Элиас, прикусив губу точь-в-точь, как делала это его мать, когда нервничала. И у Малфоя что-то ухнуло вниз от такого неожиданного и яркого проявления черты Гермионы в его сыне. — Это будет… замечательно... «Мерлин! Да это будет более чем замечательно! — Люциус не мог понять, отчего, но у него защипало глаза. — Господи, этот ребенок и впрямь способен любого превратить в какую-то эмоциональную размазню. Нет, конечно же, Драко иногда называл меня так. Но чаще звал просто «отец», с самого раннего детства». Было что-то необычное и очень теплое в том, как произнес это сейчас Элиас. «Папа…» Увидев, как мальчик зевнул и сонно прикрыл глаза, Малфой дотронулся пальцем до детской щечки. — Эй, как насчет того, чтобы сегодня вечером лечь спать без сказки? А завтра я почитаю тебе чуть дольше… Сегодня у нас был долгий день. И непростой. Элиас кивнул, слез с его колен и, шаркая босыми ногами по ковру, подошел к матери, чтобы попрощаться на ночь. — Я люблю тебя, маленький, люблю больше всего на свете, — Гермиона так крепко обняла его, что Элиас ойкнул. «Господи, как же не хочу отпускать его сейчас, как хочу прижать еще крепче и защитить от всех бед и напастей этого мира!» Но показывать ему свой страх нельзя — Элиас с самого раннего детства чувствует ее эмоции даже на расстоянии. Сейчас же, когда он так спокойно и замечательно принял правду о том, чей он сын, расстраивать или пугать его снова было для Гермионы невыносимо. — И я люблю тебя, мам, — сонно ответил Элиас, уткнувшись ей в плечо, а потом чмокнул в щеку и медленно побрел в свою комнату. Люциус шел прямо за ним. Улегшись в кровать, мальчик тут же свернулся калачиком и засунул ладошки под щеку. Малфой же, подоткнув одеяло, присел рядом. — С тобой точно все в порядке? — тихо спросил он. — Хочешь, я посижу здесь, пока ты не заснешь? — А знаешь, мне всегда было жалко, что ты — не мой папа, — уже сонно и не совсем внятно пробормотал Элиас. — И когда мы ходили куда-то, то представлял себе, что ты — мой настоящий отец. Я хотел, чтобы у меня был папа, как ты… — Что ж, теперь нам больше не нужно притворяться. И я очень горжусь тем, что я — твой отец, — Люциус улыбался, но голос его звучал немного охрипшим. — Спокойной ночи, Элиас. — Спокойной ночи... папа, — тот снова зевнул и закрыл глаза, чему Малфой был очень благодарен. Еще не хватало, чтобы мальчик увидел слезы, уже почти навернувшиеся на глаза его далеко немолодого отца. Люциус выключил свет и вышел в коридор, закрыв за собой дверь. А когда повернулся, в грудь ему уткнулась тихо плачущая Гермиона. — Ну что ты? Что?.. — Люциус прижал ее к себе, касаясь губами макушки. — Мне кажется, что все прошло очень хорошо… Даже на удивление хорошо… — Да, слишком хорошо, это даже странно. Я рада, что все кончено, но, Господи, до чего же было больно слышать, как он спрашивал — годится ли тебе в сыновья… Нужен ли… Люциус, тебе… мужчине не понять этого, — она всхлипнула. — Надеюсь, он больше никогда не усомнится в том, что очень… очень нужен мне… — Малфой продолжал обнимать ее, тихо покачиваясь в темноте коридора. — Мне пора… Уже поздно. — Не уходи, — прошептала она, прижимаясь к нему еще крепче и обнимая за шею. — Гермиона… — Нам не обязательно заниматься любовью, просто... Я не хочу оставаться сейчас одна. Пожалуйста… Казалось, Гермиона умоляла его. — Хорошо, я могу поспать на диване у тебя в гостиной, — наконец согласился Малфой, накручивая на палец ее вьющийся локон. — Нет, ты будешь спать со мной, на двуспальной кровати, — обняв за талию, она тихонько подталкивала его к двери своей комнаты. А дойдя до нее, открыла и потянула Люциуса внутрь. — Я доверяю тебе. — Беда в том, что я себе не доверяю, — пробормотал тот, все же заходя за ней. Гермиона прошептала заклинание, и прикроватные лампы тут же зажглись, освещая маленькую спальню. Голубые стены отражались в белой полировке мебели, которой было слишком много для этой небольшой комнаты. Кровать была убрана покрывалом с цветками синего, белого и желтого оттенков. И усеяна небольшими синими с желтым подушками. Она выглядела мягкой, женственной и невинной… Совсем, как женщина, которая спала на ней каждую ночь. — Где ванная комната и туалет, ты знаешь... — сказала она, расстилая постель, а потом достала свою пижаму, — я скоро вернусь, — и вышла из комнаты. Садясь на край кровати, Люциус глубокий вдохнул, а потом так же глубоко и медленно выдохнул. «Это огромная ошибка… Остаться здесь… в ее спальне. Нет, я, конечно, не озабоченный юнец, обуреваемый гормонами, но спать рядом с желанной женщиной и не хотеть заняться с ней любовью? Ну уж не до такой степени я стар! Зря согласился…» Еще раз вздохнув, Малфой наклонился, чтобы снять туфли и носки, и принялся раздеваться. Потом он опустошил карманы и уложил свои вещи на тумбочке, стоящей рядом, мимолетно подумав, как странно смотрится мужская атрибутика на чистенькой кружевной салфетке. К тому времени, когда Гермиона вернулась из ванной, он, уже раздетый до трусов и открытой майки, полулежал на подушке, до талии прикрытый покрывалом. Застенчиво улыбаясь и держа в руке его трость, Гермиона застыла в дверях. Дыхание Люциуса замерло — такой свежей и юной казалась ему сейчас эта очаровательная молодая женщина… Здесь, в этой абсолютно женской спальне, даже в своей простой ситцевой пижаме она умудрялась выглядеть безумно соблазнительно. — Мне кажется, палочке лучше находиться рядом с хозяином, — проговорила она, подходя и опуская на тумбочку его трость, впопыхах этого вечера забытую в гостиной. — Спасибо, — хрипло поблагодарил ее Малфой, пристально глядя, как она огибает кровать, ложится и двигается к нему ближе. — Гермиона… Я не спал с женщиной... ну... скажем так… последняя моя близость с женщиной была наша с тобой… Поэтому я не понимаю, как ты можешь так легко доверять мне сейчас. Это может стать ошибкой, подумай. — Мы оба устали сегодня, это был нелегкий день. И я знаю, что с нами не случится того, чего я не захочу, — она свернулась калачиком на боку — лицом к нему, и он спустился на подушке ниже, чтобы их глаза оказались на одном уровне. — Я хочу заняться с тобой любовью, Люциус, очень хочу. Но это не должно быть реакцией на стресс, понимаешь? Как было тогда… Просто обними меня, пожалуйста, и давай постараемся заснуть. Хорошо? — Неужели ты думаешь, я смогу отказать тебе в чем-то? — устало пробормотал Малфой, укладываясь так, чтобы ей было удобней положить голову ему на плечо. — Ох, не зарекайтесь, мистер Малфой! — хихикнула Гермиона сквозь зевок и прижалась к нему крепче. — Теперь, Люциус, ты уже не сможешь бегать от меня, как раньше. Джесса предложила мне связать тебя и гнусно надругаться. — Да неужели? — откровенно цинично усмехнулся он, натягивая покрывало и обнимая ее. Запах шампуня и геля для душа был неимоверно приятен. — В этом не будет необходимости, я хочу заняться с тобой любовью, Гермиона, ты даже понятия не имеешь, насколько. Просто не хочу, чтобы ты когда-нибудь пожалела об этом… — Никогда я об этом не пожалею, — уже совсем сонно прозвучал ее ответ. — Я и о первом разе не жалею, он подарил мне Элиаса. Только от одного мне обидно — что ты так долго винил себя… А больше ни от чего, — Гермиона улеглась еще удобней, положив ладошку ему на грудь, прямо туда, где билось сердце. — Да, но я до сих пор жалею, что первый раз был у тебя таким… Таким, как был. Так что… обещаю, что больше убегать не буду. Можешь не связывать меня, как советует любезная Джесса. Ну, разве что только ради какой-нибудь нашей с тобой игры… — уже с закрытыми глазами поддразнил ее Люциус. — М-м-м… У меня было ощущение, что ты можешь оказаться извращенцем… Слегка… И этого я тоже не боюсь, — тихо пробормотала Гермиона, прежде чем окончательно скользнуть в объятия Морфея.