Ailes de la Liberte

-Février 1942- Февраль 1942-го Пятый раз за две недели Эрвин проснулся среди ночи, весь взмокший от пота. Избавившись от остатков сновидений, что рассеялись перед разлепленными веками, он все еще мог различить шепот пылких слов на своих губах. Терзающий французский, его собственное имя в приглушенных мольбах. Руки невольно скользнули вверх, желая уловить призрачное тело, казавшееся мгновением раньше чересчур живым, чересчур настоящим. Пятый раз за эти две недели проснулся в вожделении, от которого пижамные штаны становились несносно тесными, и приходилось сразу же после пробуждения плеснуть холодной водой в лицо. Совсем как мальчишка. Он не сводил глаз со своего отражения в кривоватом зеркале, рассматривая тонкую багровую линию на распоротой нижней губе. От нажатия пальцем она сильно засаднила, и Эрвин, нахмурившись, шикнул. С отметинами от драк на лице он сильнее бросался в глаза, а значит, вероятность того, что солдаты задержат его на улице для допроса, резко возрастала. Он мог бы избежать подобного исхода стычки, если бы их не подвел информатор. Немецкий посыльный, по полученным ими данным - низкий и неповоротливый, оказался широкоплечим, стройным и явно подготовленным к столкновениям. Когда Эрвин настиг его у мотоцикла, между ними завязалась схватка на равных, что доставило Смиту много неприятностей. В конце концов, из тени переулка явился Майк. Он с размаху нанес гитлеровцу внезапный удар в затылок, отправив в кратковременный нокаут. Поспевшая за ним Нанаба не давала мужчине подняться, удерживая его на коленях, чтоб Эрвин мог быстрее перерезать ему глотку. Невзирая на успешное выполнение операции, он тоже успел получить по лицу рукоятью винтовки, и ему еще чертовски повезло, что все зубы остались на месте. Каждый раз, когда кто-то умирал от его рук, Смит чувствовал, как неприятно сгущается и давит воздух вокруг, - фантом, преследовавший его всегда и везде. Как бы он ни мыл, как бы ни скреб, кровь, въевшаяся в кожу пальцев у ногтей, оставалась в микротрещинах темно-красными жилками. Эрвин вздохнул, силясь не смотреть на свои руки. Решил оставить тщетную попытку на другой раз, сполоснул лицо снова, не задержав взгляда на собственном изнуренном обличье, и покинул свое жилище, по привычке направившись к Сене. Кафе "Роза" некогда принадлежало еврейской семье, но после того, как их переместили в гетто, а все имущество конфисковали, кафе передали другой, французской семье. Оно размещалось на самом берегу реки и, помимо тесного интерьера, располагало еще шестью миниатюрными столиками, разбросанными асимметрично во дворике, и узкой верандой. Над самим заведением высилось еще пять жилых этажей, и очень часто создавалось ощущение, что под их весом кафе вот-вот развалится, как шаткий карточный домик. Но что бы ни происходило в Париже, оно продолжало стоять, как стояло, выносливее многих других. Вопли разозленного посетителя раздавались даже на улице. Пожилой француз, кипя и краснея, рвал глотку криками в адрес хозяина кафе, наотрез отказываясь принимать любые извинения за отсутствие в данный момент Тарт Татена в связи с урезанием поставок продуктов. Эрвину пришлось с порога его унимать, объясняя все заново, и просить не нарушать общественный порядок. С трудом, но удалось угомонить буйного, в благодарность за что владелец кафе предложил Смиту бесплатную чашку кофе, от которой тот, впрочем, любезно отказался. Он выбрал столик во дворе, где взору открывался речной пейзаж Сены, кристальной и мрачной в объятиях холода. Невольно в мыслях вырисовались глаза Ривая, но Эрвин сразу оттолкнул их подальше в бездну сознания, желая наконец избавиться от наваждения. Как и от других мыслей о Ривае. Все его надежды на это избавление были не более, чем глупой самонадеянностью, и он в очередной раз терпел крах. Газета, которую он раскрыл перед собой, поведала ему о нападении, произошедшем прошлой ночью, но уже рафинированно и отточено, в фильтрованных абзацах и тщательно отобранных словах. Писатели всех крупных издательств стали ярыми сторонниками нацистов либо за щедрую плату, либо из простого страха перед тем, что их ожидало в случае отклонения от цензуры и идеологии Гитлера. Об оппозиции не говорилось ни слова - как и о потерпевшем от рук немецких солдат мирном населении, - но если их и упоминали, то обвешивая такими прилагательными и эпитетами, которые обычно берегли для чудищ в детских сказках. Людей водили за нос, словно детей. Из-за угла страницы он краем глаза приметил женщину на велосипеде, везшую с собой наполненную фруктами корзину. Эта картина его порядком удивила. В последнее время было диковинным встретить кого-то со свежими фруктами, особенно во второй половине дня - ограниченный до мизерного ассортимент продуктов в магазинах люди, всполошенные дефицитом, разбирали сразу же. С последнего раза, когда Смит пробовал яблоко или грушу, прошло как минимум два месяца; с тех пор, если ему удавалось добыть подобное сокровище, он отдавал его другим. Считал, что в этих условиях иначе нельзя, и всякий раз после грабежей их отрядами нацистских пищевых складов он отдавал свою долю многодетной семье из семерых человек, что жила по соседству. У немецких солдат, с другой стороны, всего было вдоволь: и шампанского, и фруктов, и дорогих сыров. Даже бренди. Эрвин часто размышлял о том, какой была бы его жизнь, если бы он остался в Австрии. Наслаждался бы богатым вкусом роскошной пищи или же ощущал ее лишь пеплом на языке? И сколько невинно убитых, истребленных человеческих душ висело бы на его совести к сегодняшнему утру?.. От этих мыслей его передергивало; живот скручивало, и все внутри сжималось. Кровь, впитавшаяся в эпидермис подушечек пальцев, не сходила и тогда, когда он слизывал с них липнущие крошки круассана. До позднего вечера Эрвин бродил по городу. Легкие заполнил морозный воздух, после долгого хождения по бесконечным мощенным улочкам правое колено изнывало из-за давней травмы. Прохожие оглядывались на него. Возможно, думал он, из-за того, как неторопливо и обыденно он шествовал посреди метели, или того, с какой легкостью в гололед удерживался на ногах в своих поношенных, но опрятных на вид ботинках. Он снова исполнился счастья, осознав, что окончательно расстался с Австрией. По сравнению с этим бьющий затвердевшими хлопьями в лицо снег переставал казаться чем-то первостепенным. Но больше он не видел причин, почему все еще не повернул обратно домой. Им будто двигало что-то неосязаемое, когда он, сам того не понимая, двинулся в сторону Монмартра. Солнце погрязло в неровном горизонте зданий. Эрвин остановился в уже знакомом дворике, и все стало на свои места, когда перед глазами возникла переливающаяся бликами вывеска Ailes. Окутанный атмосферой тускло освещенного помещения клуба, он согрелся в одно мгновение. Отдав пальто, пиджак и шляпу в гардеробную у входа, оставшись лишь в аккуратной белой рубашке, расстегнул пуговицы на манжетах и с некой скрупулезностью закатал рукава до локтей. Его соратников на привычном месте не было, излюбленный столик в их отсутствие пустовал, но выделялся из ряда остальных неприбранностью, так что все равно казался обжитым. Толпа разительно поредела - видимо, на многих повлияли события прошлой ночи. Тем не менее, постоянные посетители по оживленности не уступали более людному сборищу, что обычно набиралось каждый вечер, а оркестр играл как всегда феноменально. Столик, на котором Смит остановил свой выбор, размещался в другом конце зала, у противоположной входу в закулисье стены. Официантка бодро поприветствовала его и представилась Изабель, хотя об имени он не спрашивал. Эрвин заказал бренди, и та, словно хлопая невидимыми за спиной крылышками, засеменила к бару, торопясь вернуться к нему с заказом. Ее розовое платье задиралось неприлично высоко на совершенно новом уровне мини; лучезарная улыбка действовала чрезвычайно заразительно. - Я бы тоже не прочь станцевать, - начала она на французском, упершись рукой на спинку его стула. - Я танцую иногда, в постановках Кейса. Но все мне говорят, что у меня коротковаты ноги. Эрвин удержал себя от того, чтоб опустить взгляд и убедиться наглядно, правду она говорит или нет. По привычке сначала задержал глоток бренди на языке, прежде чем дать ему стечь теплом по горлу. - Но это не имеет значения, - Изабель вздохнула, не дождавшись его вердикта. - Я не очень люблю танцевать. Не знаю, говорила Вам что-нибудь обо мне Ханджи или нет, но я работала с Рико. Женщиной, которая пишет сценарии для Дота. Вы читаете "Défense de la France", монсеньор? Эрвин кивнул. Он понял только теперь, что тот самый Дот и выпускает эту газету. Сложно было сопоставить его комичный сценический образ с должностью директора издательства. - Как только подворачивается свободная минутка, - ответил он на своем хромающем французском. - Здорово! Я хоть и не писатель, но помогаю печатать номера и проносить дальше в прессу. Опасная работенка, - она хихикнула. - Ну, мне так говорят. Я-то без проблем могу за себя постоять. Было забавно представить эту миниатюрную девчушку, что практически налегала на него, размахивающей винтовкой или отбивающейся от немцев ножом. Он озвучил эту мысль, подразумевая ее как комплимент, но тут же добавил, что нисколько не сомневается в ее способностях, чтоб подкрепить ее уверенность в своих силах. Она лишь отмахнулась от этого, пустив смешок. - Знаете Пьера Лутреля? - спросила вдруг. Услышав это имя, Смит насупился и наконец поднял голову. - Гангстера из гестапо? Естественно, это имя было у него на слуху. Выкарабкавшись из глубин подполья, Пьер вместе с Анри Лафонтом возглавил Карлан, французское гестапо. Лутрель, слывший в тех кругах сутенером по кличке Безумный Пьерро, Pierrot le fou, пополнил ряды нацистской полиции взамен на протекцию. Они оба тогда поставили на кон свою репутацию, бросив налаженную жизнь в подполье, чтобы избежать тюремного срока, и за это были награждены правом убивать на привилегированной, одобренной верхушкой установившейся власти основе. Эрвин уже не первый месяц корпел над планом по их ликвидации, но все его старания пока не приносили никаких плодов. Изабель сладко улыбнулась. - Я раньше была c ним связана. Ничего серьезного, правда. Гнусный мужчинка. Но зато однажды я уделала его в драке. У него хилое левое плечо. На мгновение его отвлек от разговора раздвинувшийся занавес, оповещающий о начале шоу. Девушка за это время буквально испарилась, не дав ему возможности ответить. Открывали вечер номера с уже знакомыми лицами. Петра и Оруо игриво грызлись по незамысловатому сюжету постановки, Шейдис, как всегда, прожигал недовольным взглядом своих выступающих подопечных, а Дот, напротив, выглядел шибко довольным. Нана держалась с величественностью, словно принцесса, одаряя публику милостивой улыбкой. Легким движением она махнула зрителям рукой, кокетливо перебрав пальцами в воздухе, в ответ на что послышались недвусмысленные присвистывания из толпы. По обыкновению, Ривай вышел последним - его представление, кажется, всегда было завершающим. Костюм в этот раз был простым и неброским, номер тянулся нехарактерно однообразно, пока он вообще не исчез со сцены до окончания выступления. Только тогда Эрвин осознал, что даже не заметил его выхода на сцену ни в этот, ни в прошлый разы. Помимо угольных волос и роста, в нем не было ничего из ряда вон выходящего. По крайней мере, пока он сам намеренно не притягивал все внимание в зале к своей персоне, что явно было одним из его талантов. Эрвин так и не увидел ничего, что бы отличило сегодняшний концерт от прошлого, за исключением сменившихся нарядов. Изабель вернулась к нему посреди одного из мини-спектаклей, чтобы обновить неизменный заказ, и поспешила убедить его, что разочаровываться рано - все самое интересное еще впереди. - Обещаю, Вайолет та еще штучка. Ривай в ее образе умеет завести публику, - подмигнув, она снова ушла, виляя бедрами так, что подол платья развевался сзади, и оставила Эрвина в полном замешательстве. Очевидно, тот выход Ривая отнюдь не был закрытием представления, и Смит вдруг занервничал, переваривая сказанное официанткой. Нана выплыла на сцену во второй раз в другом одеянии - откровенной ночной тунике, розовый цвет которой делал ее более нежной и выразительной одновременно. Ласковые переливы ее голоса чуть утихомирили волнение Эрвина. Заметив его среди гостей, она пересеклась с ним взглядами; не прерывая ненавязчивого зрительного контакта, между строк льющейся песни натянула на губы воздушную улыбку и грациозным движением руки скинула с себя тунику. Если бы на его месте был Майк, то он точно потерял бы сознание. После ее выступления подиум стих, словно решив воспользоваться короткой передышкой перед повторным выходом Ривая. Эрвин, не зная, куда себя деть, стал вертеть на столе полупустой бокал бренди; жидкость стала биться о прозрачное стекло, образуя водоворот гораздо слабее, чем тот, что бушевал в сознании. Незаметно для себя он впал в мандраж, и этим назойливым действием пытался отвлечься, что мог бы заметить каждый, кроме самого Смита. Одна незнакомая девушка неотрывно наблюдала за ним, но когда он обратил свой холодный синий взор в ее сторону, от ощущения на себе тяжести чужого взгляда она тут же отвернулась, краснея. Прошло ровно четыре минуты затишья - Эрвин отсчитывал время по стрелке своих наручных часов, - прежде чем суета на сцене возобновилась. На подиум вышел высокий накачанный мужчина, столь крупный и широкоплечий, что рубашка самого большого размера облепляла каждый мускул его тела. Он приволок с собой в центр сцены стул. Эрвин подался вперед, присматриваясь к действиям незнакомца. Тот стоял, как вкопанный, у стула, будто вот-вот собирался сесть, и глядел куда-то за кулисы, с изогнутыми в туманной улыбке губами. Когда он улыбался, то на щеках появлялись глубокие ямочки; в зеркальной поверхности темных глаз, контрастирующих со светло-русыми волосами, сверкали блики. Медленная тихая мелодия зазвучала словно издалека, постепенно абсорбируя атмосферу застывшего в ожидании зала. Она идеально подходила к развернувшейся перед зрителями картине. Из-за занавеса явилась девушка. Перемещаясь плавно, будто не касалась пола, она выплыла на авансцену и прислонилась к колонне. Ее хрупкий бледный стан таял в пышных мехах шубы, покоившейся на ее плечах. Черные кудри, вольно спадая на грудь, обрамляли аккуратное миловидное личико; его было сложно разглядеть в профиль четко: пухлые красные губы, румяные щеки, длинные густые ресницы сливались в один неотразимый образ, который дополнялся черными чулками и туфлями мэри-джейн. Незнакомка отпрянула от колонны, скользнув навстречу зрителям, обронила еле державшуюся на ее плечах шубу и предстала перед публикой в нижнем белье, скрытом мгновением раньше мехами. Корсет темно-изумрудного цвета обрисовывал ее формы, подчеркивая тонкую талию, отделанные оборками черные трусики приковывали взоры к кружевам. Их соблазнительно оттягивали вниз подвязки, удерживающие чулки чуть выше колен. Эрвин не мог оторвать глаз, поглощая жадным взглядом нежное полотно ее кожи. - Луи... - запела она сладко. Ее голос пошатнул искусный образ - его нельзя было спутать ни с каким другим. - Вайолет... - вторил каноном стоявший у стула мужчина. Его глубокий голос дрогнул при виде ее. Это имя разразило облака мечтаний Эрвина громом и молниями. Осмысление слов Изабель, слов Ханджи приходило к нему понемногу, и его охватило ощущение, словно он долго, беспрерывно падает вниз. Ривай. Вайолет запела снова в обращении к Луи, прокрадываясь в его личное пространство лукавой тенью. Эрвин занял мысли переводом ее мелодичного лепета, чтоб вытеснить неугодные размышления, не дать им поглотить воображение. И заставил себя выбросить из головы Вайолет. Это лишь Ривай. Ривай. Но от этого становилось только хуже. Луи - дурак, Неисправимый глупышка. Слепец, простак, Не раскусил мою фишку? Руки певца обвивались вокруг мускулистого тела; он проводил ладонью по рельефной груди, поднимался к плечам, прижимаясь к нему. Луи придерживал его за талию, то ли подыгрывая, то ли увлекшись всерьез. Ривай приподнялся на носочки и наклонился к его лицу, задрав одну ногу сзади, будто вот-вот поцелует, но в последний момент отвернулся, вновь взяв под прицел толпу вместо разгоряченного партнера. Прикусив губу, он плутовато ухмыльнулся, обнажая зубы. Люди вокруг заливались хохотом, но для Эрвина их смех - пустой звук. ...Он впервые увидел улыбку Ривая. - Ведь он даже не представляет, - продолжал тот сквозь усмешку, - что я под этим скрываю. Луи раздражали мнимые приставания Вайолет. Негромко рыкнув, он покружил легкого, как пушинка, Ривая вокруг себя и потом притянул обратно к своей груди. Тот простонал на выдохе и изогнулся в его руках, одаряя зрителей дьявольским взглядом. И я буду водить его за нос, дразнить, Мне так нравится эта игра. Узнает - придется ее прекратить. Но еще не насытился я сполна! Я позволю ему целовать и ласкать, Блуждать своей властной рукой… Ладони Луи скользнули ниже, к его бедрам, ощупывая изгибы, каких Эрвин никогда бы не вообразил на мужчине. Ривай зажмурился и чуть приоткрыл рот, податливый ко всем требовательным движениям партнера. Они были уже так близки, что вот-вот слились бы воедино. Медленно открыв глаза, он окинул помещение заговорщическим взором. - Только слишком низко не дам опускать... Он перехватил руки Луи, которые пробирались по внутренней стороне бедер к паху, и вернул их на талию. - ...и задирать чересчур высоко. Ладони теперь стали подниматься по его груди. Ему снова пришлось остановить их, плавно направить обратно на талию и, накрыв пальцы своими, сомкнуть их в тиски. Ривай вновь простонал, когда Луи сжал пальцы крепче, и откинул голову на его плечо, утыкаясь носом в шею. Их объятие длилось еще два глухих удара большого барабана, после которых, как по сигналу, Луи снова закружил Вайолет и усадил на стул. Актер развалился на нем, прожигая мужчину дерзким, вызывающим взглядом из-под длинных ресниц. Когда тот подтянулся к нему, он стал поднимать ногу, невзначай поднося ее ближе к тому. Луи провел рукой по ее плавному изгибу и, задержавшись у щиколотки, обхватил ее пальцами. В его плену Ривай выглядел еще более тонким, точно кукольным. Эрвин тяжело выдохнул. Кукольный, его никак не описать иначе. Луи все придвигался к "девушке", не выпуская ее щиколотки из своей хватки, задирая ее ногу еще выше, демонстрируя невообразимую гибкость. Другой рукой он вцепился в спинку стула, нависая над Вайолет, впиваясь в нее полным вожделения и восхищения взглядом; она смотрела на него в ответ, находилась в полном подчинении, откинув голову так, чтобы полностью обнажить для него свою шею. Вокруг нее, прикрывая не слишком выраженный кадык, была обвязана шелковая лента. Эрвин представлял, как запускает пальцы под эту ленту, притягивает податливого Ривая к себе, заставляя извиваться, стонать, широко раскрыв вымазанный красной помадой рот, и бешено хвататься за его плечи, оставляя белесые полумесяцы ногтями. Все же, когда-нибудь он поймет, Игре тогда скорый конец. Луи ведь нужно то, чего Мне не дано иметь. Ривай погладил себя сквозь тонкую ткань трусов. Гости гулко засмеялись, но в горле Эрвина было слишком сухо, чтоб издать хоть какой-нибудь подобный звук. Он допил свой бренди тремя большими глотками, заменив струю холодной воды в лицо жжением алкоголя во рту. Широкая спина Луи загородила Ривая, за что Смит мысленно его поблагодарил. Даже расплывчатые фантомы его искусительных черт терзали рассудок. Облегчение Эрвина улетучилось, как только Луи опустился на колени и прильнул щекой к бедру Ривая. Глаза солдата ревностно поглощали каждое движение пары. Ривай бросил снисходительный взор на блондина перед собой. Он не усмехался, вовсе не реагировал на этот жест, только испытующе глядел на него. Мгновение спустя протянул к нему руку, приподнимая лицо за подбородок, и закинул ногу на плечо мужчины так, что каблук врезался в его спину. Я кажусь ему лишь задирой, пустышкой, Быть может, таков я для чужих глаз. Но игра увлекла меня сильно уж слишком, Чтоб обрывать ее, Луи, сейчас. Спев этот куплет, Ривай устремил сталь глаз в зал, выискивая. Наконец, взгляды пересеклись - взгляды солдата и артиста. Как бы ни пытался, Эрвин уже не мог отвернуться. Они удерживали эту немую связь долго - секунды или минуты, ни кивнув, ни улыбнувшись в знак приветствия. Ривай продолжал вести свою партию, не думая прерывать зрительный контакт: зарылся пальцами в волосы склоняющегося перед ним мужчины, заставляя того очнуться и снова обратить на себя внимание. Ах, как же жаль, что я все-таки должен… Хотел бы, чтоб он целиком был моим, А я - его. Но как же сложно С тобой, мой глупышка Луи. Эрвин заключил, что увиденного с него хватит. Он поспешно вышел из-за стола, стараясь не потерять равновесия на подкашивающихся под влиянием бренди (и только бренди) ногах, и двинулся к гардеробной у выхода. - Имя? - Смит. Светловолосый парнишка, маячащий по ту сторону стойки, смерил его знающим взглядом и развернулся к вешалкам. Музыка разрывала зал нарастающим крещендо. Поцелует ли Ривай Луи? Снимет ли с него одежду? Разденет ли Луи его? Голова шла кругом от въедающихся в сознание вопросов. Он чувствовал себя безрассудным и взвинченным, а пошатнувший его трезвость напиток лишь усугублял состояние. Эрвин уже не мог отрицать истинную причину своего прихода, четко различая ее даже среди потока абсурдных затуманенных мыслей. - Фарлан! Il a encore passé? Он еще здесь? - пронзительный женский голос его враз отрезвил. Из-за угла показалась Изабель. Когда она приметила Эрвина, каблучки застучали по паркету чаще, оповещая о приближении девушки, чье платьишко вновь подскакивало и развевалось на ходу. Она теперь тараторила на своем языке неразборчиво, и Смиту было гораздо труднее улавливать суть ее слов, разве что совсем поверхностную. - Ривай хочет тебя видеть, - произнесла она более четко и требовательно специально для него. Изабель тяжело дышала, видно, вымотанная бегом, но все так же весело, непринужденно улыбалась. Эрвин мигом бросился к служебному входу, ведущему к гримерным, не отдавая себе в этом отчета. Атмосфера закулисья словно изменилась с последнего его визита. Притихшие танцоры молча провожали его взглядами. Они перешептывались между собой, но ни один его не окликнул, не присвистнул, не хихикнул. Смиту захотелось узнать, по чьему велению они оставили его в покое: Наны или Ривая. Его подозрения пали на второго. Дверь в гримерную была закрыта. Он даже ожидал увидеть на ней золотую звезду, которая подтверждала бы ее принадлежность местной знаменитости. В коридоре доносился приглушенный тенор артиста. Эрвин коротко постучал. В ответ прозвучал почти незнакомый голос, голос Луи, что вогнало его в краску. - Entrez. Эрвин пару секунд подождал, прежде чем опустить, наконец, ручку и потянуть дверь на себя. Это время он потратил на то, чтобы сделать глубокий вдох, протрезветь окончательно или, по крайней мере, попытаться это сделать, и приготовиться противостоять напору Ривая. Луи, как он правильно догадался, тоже был в комнате, сосредоточенно перебирая шнурки надетого на том корсета. Они оба выглядели счастливыми; невзирая на то, что певец не улыбался, весь его вид был не таким мрачным, как прежде. Это изменение было бы сложно уловить, не знай он его чуть лучше: серые глаза, опущенные в пол, казались полными раздражения, даже злости. Эрвин враз осознал свою нелепость: глупо было предполагать, что Ривай, которого он познал в своих снах, - тот же Ривай, что сидел теперь перед ним. - Ты пришел, - заговорил он, не поворачивая головы, но покосившись на Эрвина краем глаз. Парик покоился на манекене, который солдат заметил еще в тот раз; тогда аккуратно уложенные и причесанные, теперь пряди торчали и спадали как попало, влажные от пота. Без парика макияж казался слишком утрированно-театральным. - Подумал, что это важно, раз ты поручил Изабель меня догонять, - ответил Эрвин непоколебимым тоном. - Луи, не оставишь нас на минуточку? - произнеся свою просьбу на французском, Ривай, наконец, полностью обратил свой взор к Эрвину. Вдруг овеянный приторным парфюмом воздух осел густым туманом на его плечи. - Но я еще не закончил с корсетом, - Луи подозрительно уставился на чужака. Значит, сделал Смит вывод, он отвечал за наряды Ривая и помогал тому одеваться и раздеваться, что делало его в какой-то степени подчиненным актера. Ривай отмахнулся от его обеспокоенной реплики мановением руки. Тогда Луи поднялся, выпустив уже развязанные шнурки из пальцев, и направился к выходу. Он на мгновение задержался в дверях, смерив Эрвина последним взглядом, прежде чем скрыться из виду в коридоре. Наедине между ними воцарилось безмолвие. Эрвин не знал, с чего начать разговор, о чем вовсе говорить. Он чуть вздернул подбородок, взирая на Ривая сверху вниз. - Так его действительно зовут Луи. Ты не просто так выдумал это имя для песни, - в его голосе предательски проскакивали нотки ревности, ведь на самом деле ему было плевать. Он убеждал себя в том, что ему плевать. - Если ты таким образом намекаешь на то, что Луи - мой любовник, то ошибаешься, - его речи, струящиеся подобно шелку, растягивались в насыщенный грузными гласными акцент. Он прошел к тумбе, где, образуя мини-бар, стояли разные бутылки. Безразлично пожал плечами и продолжил: - Если бы я хотел, то смог бы вставить в песню любое другое имя. Луи же совершенно не интересует секс со мной, если именно это так тебя задело. - Ты написал и музыку, и слова? - поинтересовался Эрвин. Он пропустил ремарку об ориентации Луи мимо ушей, игнорируя давящее чувство, которое возникло в его груди, как только он подумал о физической близости Ривая с кем-либо еще. Это не должно было его заботить. - А я еще много чего умею, монсеньор Смит, - он подошел к Эрвину, неся в обеих ладонях хрустальные бокалы. - Это шампанское? - удивленно спросил тот. Он принял из рук актера один бокал и сделал небольшой глоток, чтоб распробовать напиток. Веки невольно опустились, когда горько-сладкие пузырьки коснулись его языка, немного шипя. Он усмехнулся. Открыв глаза, обнаружил на себе выжидающий взор Ривая, не выпившего еще ни капли. - Что за черт с твоей губой? - Всего лишь немец. Ривай не рассмеялся. Очередное затишье. - Зачем ты пришел сегодня, Эрвин? - Посмотреть выступление Наны, - солдат чуть прищурился, солгав. Артист изогнул бровь, потешаясь над его ответом. Он наконец отпил шампанского, даже через хрусталь не спуская со Смита глаз. На краю бокала остался красный полу-лунный след его помады. - Скажи, люди обычно покупаются на твое вранье? - Я не вру, - Эрвин насупился, напрягаясь. - Нет, врешь. И получается у тебя отвратительно, как по мне, - он не давал Смиту отвести взгляда, а сам выглядел в крайней степени скучающим. - Может, ты и пришел посмотреть на Нанабу. Но и на меня тоже. Я все ждал, когда увижу тебя снова. Эрвин отпил еще, облизнув медленно губы. - Ты снова берешься за свое, Ривай? - голос ровный, взгляд собранный. Но ухмылка Ривая - чуть приподнятые уголки его пухлых губ - зажгла в памяти Эрвина искры тех воспоминаний, что опаляли все его существо, охватывая забвенными чувствами, предаваться которым снова он был не готов. Воспоминания о любовнике: о поцелуях с пробуждением вместо "доброе утро", о невесомых прикосновениях, о тепле тела и манящей близости. Эрвин никогда не относил себя к романтикам или поэтичным душам, потому что таковым и не был, и эти сцены из прошлого, наполнявшие его фрагмент за фрагментом, накатывали волнами, словно из ниоткуда. Словно вовсе не его воспоминания. Они не были частью его действительности, а только сном, мечтанием. - Я ни за что не берусь. Только делаю прямые выводы из того, что вижу. Ты ведь здесь, верно? Но если у тебя есть лучшее объяснение тому, что ты не ушел сразу после выступления Наны, то мне очень интересно его услышать. Ривай снова ворвался в его личное пространство. Эрвин держал голову приподнятой, а дыхание ровным. Он по-прежнему сверлил парня взором. - Я подумывал выпить с ней. Артист хрипловато, сухо рассмеялся, заставляя его сжать челюсти. - Так ты, наверное, из-за этого сбежал посреди моего выступления, когда она все еще переодевалась за кулисами? Какой же из тебя херовый лжец. Жуть, какой! Эрвин чувствовал, что вся выдержка выскальзывает из его рук первый раз в жизни. Он состроил лицо как можно строже и, огорченный, отставил бокал, больше не способный насладиться вкусом шампанского. - Для тебя это было слишком, и ты не выдержал, Эрвин? Насколько твердым стал твой член? Он кидался в него этими словами с нахальным высокомерием, зная, как они проницательны. Эрвина это приводило в ярость. Он закипал изнутри, но пытался пересилить эмоции. - Ривай… - его тон прозвучал предостерегающе. - Ты думаешь, я слепой, Эрвин?! Я видел, как ты пожирал меня взглядом. Это все из-за женской одежды? Тебя это возбуждает? Я смотрел прямо на тебя, когда трогал свой член через трусики. И я видел, ты пялился, гребаный солдат. Пялился и краснел. Все его движения были неуловимы для внимания Эрвина; незаметно он сократил дистанцию между ними до опасной близости. Смита это сбило с толку. Он бы отступил на шаг или хотя бы отодвинулся от него, но подобный поступок стал бы сильной оплошностью с его стороны - проявлением боязни. Потому он продолжал держать тело неподвижным, лицо - непроницаемым, а нападки Ривая отрезал одной сухой фразой. - Я не хочу тебя. Глаза Ривая пылали. Серость радужек таяла, обнажая сокрытую лазурь, что сверкала остервенением. Гневом. Досадой. Неистовым месивом чувств, от которых по коже Эрвина бежал холодок. - Ты просто трус. Хотя я уверен, что ты о себе другого мнения. Но все же, ты жалкий трус, раз не признаешься, - он проговаривал эти слова медленно, и они вгрызались в нутро Эрвина, раздирая, разрывая. - Я знаю, как выглядит похоть в глазах мужчин, когда они смотрят на меня. Я ни с чем ее не спутаю. Он вцепился в ткань рубашки Эрвина, сжимая пальцы крепкой хваткой в кулак. Сила, с которой он притянул мужчину к себе, стала для того полной неожиданностью. Смит поддался и, стиснув зубы, зафиксировал внимание на глазах Ривая, чтобы даже мимолетно не взглянуть на размазанную на его губах помаду. Но инстинкты его совсем не слушали; взор скользнул к устам артиста, и он почувствовал, как во рту все пересохло, и слюна застряла в горле. Эрвина окутали нежеланные грезы. Мысли беспорядочно метались в черепной коробке, предавая его фантазиям, от которых он старался держаться как можно дальше. Он представлял, как валит Ривая на тумбу, спихивая все тюбики, флаконы и колбочки на пол, хватает его за волосы, смелыми прикосновениями заставляет широко распахнуть густо накрашенные глаза, наслаждаясь искаженным в ненасытных стонах голосом, что звучит так гладко и мягко в отголосках песен. - Поцелуй меня, Эрвин. И если это не доставит тебе наслаждения, то тогда, может быть, я тебе поверю, - шепот Ривая манящий, побуждающий. Ревностный взгляд. Пару мгновений Эрвин не мог пошевелить онемевшим языком. - Нет. Он схватил свободной рукой хрупкое запястье Ривая, не удосуживаясь быть нежнее. Он сжимал пальцы с такой силой, будто хотел выместить все свое раздражение, чтобы до парня, наконец, дошло. Тот приоткрыл рот, чуть опустив веки. От такой реакции на грубость щеки солдата запылали. Риваю нравилось это. Жесткая хватка, бесцеремонность. Все-таки его игра на сцене не была игрой сполна - в этом он был откровенен. Пространства между ними почти не осталось. На каблуках Ривай был повыше. Ему хватило одного движения, чтоб притянуть Смита за ворот вниз, и их губы оказались на одном уровне, так близко, что с каждым вздохом воздуха между ними становилось все меньше. Эрвин дышал тяжело, через нос, сосредоточив всю выдержку на том, чтобы держать рот закрытым. Он безумно хотел этого поцелуя. Мысли обрушились на его трезвый рассудок, и он рассыпался осколками в его голове, пробегая дрожью по позвоночнику. Его рука медленно поднялась; пальцы на ощупь нашли бедро Ривая, и, скользнув чуть вверх, его ладонь легла на мягкую кожу. Он немного надавил, притягивая парня ближе. Из уст того вырвался мягкий вздох, словно у него перехватило дух, и этот тихий, еле различимый звук отдался эхом прямо к низу его живота. Он шумно выдохнул, обдав горячим дыханием кожу Ривая, чьи веки томно подрагивали. Они не закрывали глаз. Смотрели друг на друга с напором, в открытую, как враги, высчитывающие свой следующий шаг в непримиримой борьбе. Сжав ладони на бедре и вокруг запястья, Эрвин сдерживал Ривая в тисках, не давая шелохнуться ни на сантиметр, даже если бы тот постарался. Хотя солдат был уверен только наполовину в том, что Ривай не смог бы сбежать, если бы хотел. Единственное доказательство этому блеснуло в его глазах. Их губы почти соприкоснулись, но стук в дверь прервал несбыточный поцелуй. - Эрвин! - позвала Нанаба. Нараставшее между ними напряжение спало, и, словно очнувшись от наваждения, Эрвин оттолкнул Ривая от себя. - Эрвин! Это важно. Ты нам нужен немедленно. Ханджи ждет в машине. Смит уже не замечал, таращился на него парень или нет. Он вылетел из комнаты, не кинув в его сторону ни одного боле взгляда, и молча последовал за Нанабой.