Ailes de la Liberte

- Mars 1942 - Март 1942-го Давая себе оглянуться на прошлое, Эрвин стал понимать, с чего все начиналось. То отвратное время в его жизни, когда он позволял себе напиваться в обществе обнаженных мужчин и жаждал их прикосновений, поцелуев и траха. Заниматься любовью можно было только с девушками, непорочно чистыми, сияющими естественной красотой. Секс с мужчиной, греховный и незаконный, был не больше, чем трахом. Он установил это для себя в шестнадцать лет, после первой фантазии о своем приятеле, Кристоффе Шафере. Он знал, что должен был держать это в тайне. Опасения, что тайна раскроется, не просто гложили его, а ужасали с тех самых пор, как он впервые кончил с мужским именем на устах. Ему казалось, что со вступлением в ряды армии скрываться будет совсем затруднительно, но каким-то образом случилось наоборот - стало проще. Эрвин постоянно водил девушек на вечера танцев, флиртовал и спал с ними. Это было приятно: их ласковые тела и мелодичные стоны утоляли его жажду, пусть и не сполна. Он даже призадумался о том, чтоб однажды, когда всеобщему безумству придет конец, и война сменится миром, обзавестись женушкой - какой-нибудь милой, но темпераментной девушкой вроде Нанабы. Стер из памяти те бессонные ночи, когда образ Кристоффа Шафера доводил его до края безрассудства, и разгоряченная плоть становилась уязвимой перед малейшими прикосновениями рук. А потом ему пришлось бежать. Найти убежище во Франции. Стать мятежником. А потом… Потом он встретил Ривая. Эрвин сидел за столиком в кафе “Роза”, ожидая остальных соратников. По обыкновению, он прибыл к месту встречи вторым, после Ханджи. С ним она вела мерную беседу на английском, но с приходом Наны безотчетно, словно следуя старой привычке, перешла на скорую французскую речь. - Ты какой-то притихший сегодня, Эрвин, - заметила Нанаба. Сделав глоток остывшего кофе, он спокойно выдохнул. - Просто устал, Нана. Ничего особенного. Зоэ захохотала. - А это уже не оправдание! Надо было пойти развеяться с нами. Ты в последний раз в клубе был месяц назад, и то меня не позвал. Ранил в самое сердце, - она в шутку ткнула его локтем в плечо. Нанаба смотрела на него пристально, все еще обдумывая его слова. - Как же мне искупить свою вину, Ханджи? - он виновато улыбнулся, отпивая снова из миниатюрной кофейной чашки. В городе наконец потеплело; после резких бушующих морозов температура вернулась к нормальной, привычной для зимнего Парижа. Однако ходить без пальто все еще было рискованно. Эрвин даже не перестал носить свою шляпу, широкие поля которой тенью скрывали его лицо от взоров прохожих. - Так когда ты к нам заглянешь? - Нана заговорила снова. - Изабель спрашивала о тебе, говорила, что и Ривай твое отсутствие заметил. Сорвавшееся с ее губ имя ввело его в мгновенное оцепенение. Нана даже не догадывалась, чему помешала в ту ночь. И не подозревала о возникшем между Эрвином и Риваем напряжении. Сексуальном напряжении. В ту ночь его вырвали из клуба на переговоры с британским солдатом по радио - именно тогда открыли линии связи между отрядом Эрвина и штабом союзников. Он к этому времени только начал привыкать к роли лидера банды. Хотя избрали его на это звание совсем недавно, Смит уже около года являлся таковым по общему негласному решению. Диалог со сторонниками вновь обнадежил его, укрепил уверенность в благополучном исходе, и он, воспрянув духом, отвлекся от происшествия в гримерной. Эрвин почти забыл о той ночи. Почти. - Ривай? Как любопытно, - отозвался он просто, однако его тон намекал, что дальше он это обсуждать не намеревается. Нана поняла, но Ханджи - нет. - Ты должен переманить его к нам, Эрвин, - рьяно выпалила она, театрально хватаясь за край стола. Кофе действовал на нее не слабее алкоголя. - Ты и Нана знаете его получше меня, - возразил он, изучая Зоэ собранным взглядом; этот взгляд был, конечно, обманчив - сердце колотилось так, будто вот-вот вырвалось бы из груди. - Да, но наш лидер - ты. Мы обе не первый месяц пытаемся, да, Нана? - Ханджи взглянула на нее, ища подтверждения. Та кивнула, устремив взор к Эрвину. - А я сама и того дольше. Он бы стал незаменим в команде. Смит приподнял бровь. - Он замечательный артист, признаю, пусть и упрямый. Но не представляю… - Просто ты еще не видел его в потасовках, - перебила Нанаба, посмотрев ему прямо в глаза. Ханджи, прочитав вопрос в выражении его лица, что выдавало зародившееся в мыслях сомнение и даже недоумение, заговорщически подалась вперед. - Не суди по росту, Эрвин. Щуплых парнишек, протянувших так долго без единой царапинки, надо опасаться. Особенно в его деле. - Каком еще деле? Как у Наны? Щеки Наны покрылись румянцем. - Нет! Я бы не стала торговать своим телом. Он хмыкнул про себя - мог бы догадаться и сам. Ривай без зазрения поведал ему об этом при их первой встрече, но платить за уроки с помощью секса - не то же, что быть шлюхой. Над рассудком нависали сгущающиеся тучи. Мысли несвязно проносились одна за другой. Есть ли у него сутенер? Каких он предпочитает мужчин? Как много им позволяет? Куда он их ведет, прежде чем отдаться?... Смит стиснул кулаки, впившись ногтями в огрубевшую кожу. - Извини меня, Нана. Я не хотел тебя оскорбить. - Все в порядке, - умиротворяюще заверила она, как всегда сдержанная, бросив взгляд на белеющие костяшки. - Он не проститут в том смысле, что ты подумал. Все не так просто. Он берет плату, но не всегда деньгами. Раньше занимался этим взамен на защиту. Это, наверное, и проституцией толком не назовешь. - Что ты имеешь в виду, говоря о защите? - Эрвин сглотнул густой ком. Вместо Нанабы подхватила Ханджи: - Ривай раньше крутился в подполье. Он не любит много говорить о своем прошлом. Ну, вообще о нем не говорит. Я узнала от Изабель. Она и Фарлан - его друзья детства, как я поняла. Теперь в голове Эрвина возникла картина более безобразная, чем прежде: Ривай в одной постели с головорезами, грабителями и мошенниками, от бесчинств которых до оккупации вычищал улицы города Смит. Которые теперь служили в гестапо. Стало не по себе, стоило лишь представить, что Ривай занимается любовью с членами Карлана. Солдат устремил свой взор к Сене, пытаясь отвлечься. - Но он не поэтому нам так нравится, - голос Ханджи рассеял пучину раздумий. - Ты бы взглянул на него в рукопашной! Я видела только однажды. В клубе началась заварушка во время выступления, и он спрыгнул прямо со сцены в центр бойни. Справился с тремя мужиками за несколько минут. А они его раза в два крупнее! Это просто что-то сверхъествественное! - Меня не было с Ханджи тогда, но я и раньше не раз становилась свидетелем. Ривай - боец покруче нас с Майком. Он защитил меня, когда я сама не смогла за себя постоять, - добавила Нана в доказательство слов соратницы. - С необходимой подготовкой Ривай запросто смог бы идти на операции с вами тремя, - не унималась Зоэ. Она секунду помолчала, разглаживая складки на штанине. Эрвин ни разу в жизни не видел ее в платье или, по крайней мере, в юбке. - Уверена, он умеет пользоваться пистолетом, - добавила она в заключение. - Я сомневаюсь, что он был бы послушен в выполнении приказов, - машинально выпалил Смит. Впрочем, он действительно так думал - от одной мысли о подчиняющемся его руководству Риваю хотелось смеяться. - Потому я и говорю о подготовке. Он прилежный ученик, - уверенно парировала девушка, не подозревая о неприличных ассоциациях, возникающих у Смита. - В конце концов, все к тебе прислушиваются, Эрвин. Мы доверяем тебе. Все. К ним вскоре присоединился Майк. Он устроился за столиком напротив Нанабы и улыбнулся ей едва заметно, но сердечно, прежде чем они, наконец, приступили к обсуждению. Все остальные места во дворике кафе пустовали, но, несмотря на уединение, говорили четверо на пониженных тонах - как ни крути, даже такое скромное собрание являлось выходящим за пределы установленного порядка. Их дискуссия крутилась вокруг двух еврейских семей, которым их организация помогла бежать. Типография Дота обеспечила распространение большего числа поддельных документов, которые, в отличие от продаваемых двуличными проходимцами, могли гарантировать их безопасность. Потом Нана отчиталась о расширении запасов контрабандных продуктов. Эрвин посвятил их в подробности разрабатываемой им вместе с союзниками стратегии. Ханджи коротко описала почти окончательно разработанную ею новую взрывчатку, а Майк сообщил о пополнении их отрядов новыми добровольцами. Было время, когда их операции ограничивались двумя парнями с краденными винтовками в руках, сделанными вручную цианидными капсулами в зубах и отсутствием каких-либо конкретных указаний или целей. Теперь их организация разрасталась в полноценную армию, способную на противостояние, в силу, с которой нельзя не считаться. Об их существовании знали, и нацисты относились к ним со всей серьезностью. Они покинули кафе к полудню и, слегка раскрепощенные, направились домой. Их разыскал Фарлан Черч. Он не мог перевести дыхание после неистового бега и, разговаривая, сплевывал в сточную канаву кровь; в спрятанной в кармане пальто руке он сжимал пистолет. - Произошла облава, - он говорил несвязно, пыхтя. - Мы не знаем, сколько их… евреев схватила полиция… Эрвин только кивнул. Он понимал, что происходит. Понимал и то, что сейчас они ничего не смогут сделать. Ночное заседание решили проводить в “Ailes” - на шоу, куда придут только получившие приглашение, так как столь массовое сборище в подобном заведении не вызвало бы подозрений и не привлекло бы чрезмерного внимания. Над столом висело гробовое молчание. Никто, даже самые смелые из них, не отважился затронуть тему первым. Те солдаты, которые слыли здесь завсегдатаями, топили свою совесть в алкоголе, не способные совладать с навалившимся на их плечи бременем. В любой другой ситуации Эрвин попросил бы их остыть и умерить свой пыл, но сейчас позволил справляться своими методами. Никто не предавался наивной надежде о том, что ожидало тех людей; Смит знал точно, что спасать их поздно - никого не вызволить из могилы. Он слышал, что случается с ними после того, как их схватят и вывезут прочь в чугунных товарных вагонах. Их судьбы обрывались на другом конце железнодорожного пути, и единственным выходом была труба крематория. Ни одна душа еще не возвратилась живой. Людей вносили в специальные списки и отрывали от семей, домов, от жизни по своду цинично закрепленных критериев: слишком слабые, слишком больные, слишком много знают, работают не там, где нужно, не работают вообще… и все, конечно же, евреи. Майк за последний час не шевельнулся, даже не моргнул. Микеля бы тоже забрала полиция. Микеля бы усадили в вагон с пунктом назначения "Ад". Дело Микеля бы вписали в протокол. Сняли бы мерки - рост и вес - и записали бы мертвыми цифрами на желтой бумажке. Обрили бы голову, нарядили бы в полосатую тюремную форму. А на руке у Микеля красовался бы идентификационный номер, который ни стереть, ни содрать - обрекающие его на вечность чернильные цифры. На следующей неделе начнется Пасха. Майк называл ее Песах. Ханджи решила взять роль затейника на себя, вернуть своих приятелей в чуть более приподнятое расположение духа. Эрвин был слишком занят собственными раздумьями, чтоб вникать в ее россказни, но время от времени украдкой поглядывал на Захариуса, дабы убедиться, что и он улыбается со всеми. Народ взбодрился и принялся рассаживаться по местам, готовясь к началу представления. Эрвин пришел к заключению, что возможность переправлять еврейские семьи на Юг для групп сопротивления реальна. Если бы они отправляли только мужчин, то было бы проще и быстрее. Тем не менее, они со всей своей храбростью возьмутся и за женщин с детьми, как уже делали с депортациями на восток. Но для того, чтоб организовать столь массовый побег, необходима сторонняя помощь. И как можно больше новобранцев. Завеса раздвинулась, открывая взорам зрителей сцену. У Смита кольнуло что-то внутри, когда он, просканировав глазами строй явившихся пред публикой артистов, не обнаружил среди них Ривая. Он был абсолютно уверен, что узнает Ривая в любом костюме, при любом макияже, и его точно не было среди остальных. Перехватило дыхание; солдат стиснул зубы, впиваясь взглядом в каждое лицо в зале с внезапно охватившей его тревогой - из-за того, что он провел последние часы как на иголках, взвинченный недавними новостями (как он, по крайней мере, решил для себя). По большому счету, как бы досконально Эрвин ни изучил обертку Ривая, он все еще не имел представления о том, что она скрывала. Ривай мог бы оказаться евреем. Артист его жанра - простая мишень. Его могли бы задержать и, вдоволь попользовавшись его телом, выслать прочь. А Смит не смог бы это предотвратить. Он поднялся, не обращая внимания на вопрос Ханджи, который даже не расслышал сквозь толщу собственных переживаний. Уходя, поднял правую руку вверх: “Все в порядке, я не нуждаюсь в содействии”. Закулисье пустовало - все его обитатели блистали на сцене в открывающем вечер номере длиною в семь минут - заводной песне. Приглушенное пианино и ухватывающиеся друг за друга голоса доносились навязчивым гулом с той стороны кирпичной стены, что отделяла сцену от гримерных. Дверь в конце коридора была чуть приоткрыта, серебряная полоска света, просачивающаяся сквозь щель, разрезала полумрак общей комнаты: обычно наполненная кричащей люминесценцией, сейчас она казалась мрачной, жуткой, холодной. Тонкое свечение из гримерной Ривая делало атмосферу более будоражащей. Сквозь поглощенные стенами отголоски музыки Эрвин уловил резкий вдох. За ним послышалось неразличимое бормотание и звон бьющегося вдребезги стекла. Вскоре в тяжелом воздухе помещения разнесся головокружительно пряный аромат парфюма. Быстрыми бесшумными шагами Смит приближался к двери, ведомый интонациями голоса, который бы не спутал ни с чьим - голоса Ривая. - Salaud, - горловой рык, словно на издыхании. Тишину разрывали беспорядочные неразборчивые звуки, словно за дверью завязалась схватка. За суетливым шуршанием последовал глухой удар, сопровождавшийся сдавленным хныканьем в унисон с хриплым низким стоном. Эрвин прокрался к двери и припал спиной к стене у щели. Он дышал ровно и силой унял учащенное сердцебиение. Двигаясь с крайней расчетливостью, вытянув шею, он повернул голову к узкому просвету между дверью и стеной и заглянул в гримерную. Нащупал в кармане клинок и сжал пальцы вокруг его рукояти так, чтобы при необходимости нанести незамедлительный удар. Ривай, весь взлохмаченный, истрепанный, распластался на трюмо, упираясь головой в зеркало сзади. Но он совсем не вырывался и не отбивался от кого-то. Мужчина прижимал его к деревянной поверхности тумбы; актер обвил ногами его талию, впивался пальцами в его спину, оставляя краснеющие полосы царапин, притягивая еще ближе к себе. Выкрикивал, жмурясь, приоткрывая припухшие губы с размазанной по подбородку красной помадой. Мужчина - некто, Эрвину не знакомый, - одет был элегантно, со вкусом, и выглядел подобающе ухоженным. Целостный образ рушили только расстегнутые, едва приспущенные брюки, что вот-вот спали бы к щиколоткам после очередного толчка его бедер. Эрвин даже не моргал, не давая себе отвести глаз. - Baise moi! - умолял Ривай с надрывом. Его запястья сведены над головой в тисках больших ладоней. Он издал еще один протяжный стон, прежде чем мужчина заткнул его развязным поцелуем, отвечать на который у него едва уже хватало сил. Голова то и дело ударялась о трясущееся за спиной зеркало, но он не замечал этого; стоны переходили в изнывания. Незнакомец безустанно вбивался в него так рьяно, что флаконы, дребезжа, валились на пол, а сам Ривай послушно извивался в ответ на его жесткие движения, упиваясь ими все сильнее. Он откинул голову, позволяя мужчине терзать чувствительную кожу шеи губами, зубами, и, дрожа в его руках, мог лишь выдавливать из себя едва различимый пылкий шепот бессвязных “monsieur” и “s'il vous plait”. Грудь Эрвина сдавило. Зубы едва не скрипели под давлением сжатых слишком плотно челюстей, а пальцы, побелевшие вокруг рукоятки ножа, почти онемели. Ривай будто пылал на его глазах, покладистый ко всему, что делал с ним мужчина, владевший им в эти мгновения. Бледное обнаженное тело артиста блестело от пудры и пота с размазанной его любовником от шеи до груди красной помадой. Ривай был бесподобен. Эрвин силился отвернуться, но не мог. Не мог позволить себе упустить ни единого момента, ни единого движения. Глаза Ривая распахнулись и в тот же миг уловили взгляд Эрвина. Более истомленная, чем когда-либо прежде, остекленелая сталь его глаз пробивала ясную синеву взгляда Смита. Но солдат не выглядел удивленным, застигнутым врасплох или смущенным. Смирный и непричастный, он смотрел на Ривая в упор. Выдержав его взгляд несколько секунд, актер усмехнулся: Эрвин попался в его сети, добровольно стал его партнером в игре, заведенной с самого начала, с их знакомства. Добровольно, пусть и неосознанно. Его ухмылка отозвалась неожиданным импульсом в паху у Смита. Его беззастенчивый пристальный взор, как поощрение, раскрепостил Ривая еще сильнее. Он стал в два раза старательнее выгибаться в руках мужчины, изображая крайнюю чувственность и возбуждение от каждого прикосновения. Он закатывал глаза, все так же не выпуская Эрвина из зрительного плена, и стонал почти на грани отчаяния, ловя воздух ртом. - Еще! Трахай меня, пока я не сорву голос! - выдавил он по-французски. Незнакомец хрипло простонал в ответ, двигаясь жестче, сжимая одну ладонь на его бедре, заставляя его вздрагивать всем телом. Эрвин шумно сглотнул, хотя в горле пересохло. - Используй меня. У Эрвина перехватило дыхание. Он вовсе забыл, что значит дышать. - Используй меня. Я весь твой, только твой! Глаза актера, снова широко раскрытые, сверлили солдата своим металлом. Ривай все ждал от него той реакции, которую так хотел увидеть. Впустую. - Кончи внутрь меня. Хочу чувствовать, как твоя сперма стекает по бедрам, когда ты кончишь. Эрвин схватился за дверную ручку и захлопнул дверь. Этой дешевой игры хватило для того, чтобы заставить его уйти. Со сцены сквозь служебный вход лились голоса артистов, но закулисье уже не пустовало. Его обитатели приветствовали Смита улыбками, взмахами ладоней, хихиканьем и смешками, будто знали, что его здесь задержало. Особенно рада была видеть его Нанаба. Он же только кивнул в ответ, стараясь не встречаться ни с кем взглядами. Он даже не заметил, насколько возбудился, пока не вышел в зал. Оруо и Петра кружили на сцене в такт забытой им песни. Слова, распеваемые девушкой, пролетали мимо его ушей, и он не смог перевести ни одного, хотя не так давно - минуту назад - отчетливо различал бездыханное французское “используй меня”. Эрвин не мог в таком состоянии вернуться за столик к друзьям. Они не заметили его, когда он выскользнул из коридорчика за сценой, и потому он не стал даже заглядывать к ним - шмыгнул к пустому местечку по другую сторону толпы. Изабель, к его величайшему счастью, подала ему бренди, не спрашивая. Впрочем, Смит намеренно не поблагодарил ее и взглянул на нее лишь мигом, чтоб показать: он не в духе для болтовни. Вместо этого, желая хоть как-то искупить свою бесцеремонность, он оставил для нее на столе лишнюю банкноту. Абстрагированный, Смит не мог сосредоточиться на представлении. Его рассудок безнадежно помутился. Он не мог избавиться от вожделения - даже самые отвратные мысли не помогали в этом. Возбуждение, что всегда находилось под его непоколебимым контролем, взяло над ним верх. Выступления сменялись одно за другим; вот уже Нана скидывала с себя шелковый флер под мелодию струящейся песни. Член Эрвина был по-прежнему тверд в тесных брюках. Он мог бы свалить это все на прелестных актрис, что мельтешили на сцене, но его сознание находилось целиком во власти Ривая: его движений, его голоса, его взглядов. Глядя на Нанабу, обнаженную до кружевного корсета, он воображал на ее месте Ривая. Когда Нанаба прильнула к бесстрастному пианисту, зарываясь пальцами в его волосы, Эрвин представлял лишь Ривая, прижимающегося к чужому горячему телу. Пение Нанабы отражалось в его уме эхом молящих стонов податливого Ривая. Солдат подумывал уйти перед выступлением Ривая, но глубоко внутри признавал, что хочет остаться. Его рука покоилась на бедре, чересчур близко к промежности. Первые нотки голоса артиста пробежали невесомыми поцелуями к низу живота, отзываясь дрожью. На нем - ни следа того, что меньше получаса назад его жестко трахали на трюмо в гримерной. Его образ состоял из парика с аккуратно уложенной короткой прической и длинного черного пеньюара, который, свободно свисая с его плеч, открывал зрителям багровый, обшитый кружевами корсет. Он ступал по сцене неторопливо, каждый раз выставляя из-за легкого халата стройные ноги, облаченные в тонкие черные чулки, которые на сей раз не крепились подвязками. Эрвин провожал его долгие шаги неотрывным взглядом до самого центра авансцены. Меланхоличный мотив наполнил камеру клуба, но солдат не вникал в смысл слов. Он все пялился на Ривая, чьи угольно подведенные глаза буквально сверкали под свечением ламп. Воспоминания самой первой ночи накатили на Эрвина: шелк голоса, окутывающий все его существо, завораживающие жесты утонченных рук. Ривай скользил пальцами вниз по своей шее и, словно ведомый чьими-то, не своими, руками, томно откидывал голову. Ладони спускались к ключицам, отодвигая мешающую полупрозрачную ткань пеньюара, обнажая молочную кожу плеч. Глаза Смита прикованы к его устам, каждое слово, срывающееся с которых, - воздушный поцелуй. Мягкие вздохи между куплетами, кончик языка, что скользит по губам во время пауз... Эрвин накрывает его губы своими, заглушая тоскливую песню, размазывая нанесенную вновь красную помаду. Ривай хватается за его руки, обернутые вокруг утонченной талии, в немой мольбе усилить хватку. Он запрокидывает голову назад, подставляя настойчивым прикосновениям Эрвина оставленные ранее незнакомцем метки. И тот покрывает эти следы новыми синяками, такими темными, насыщенными всей его яростью и жаждой. И стоны Ривая в наслаждении страстных поцелуев звучат сладкой песней. Пеньюар спадает с его стана. Он желает большего, отдаваясь ему, требует, чтобы пальцы впивались в чувствительную кожу под капроном чулков, под кружевами трусиков. Очнувшись от сладострастных грез, Эрвин осознал, что массировал свой член сквозь штанину. Его дыхание не сбилось, лицо не покраснело, пронизывающий взгляд не сменил оттенка - ничто не выдавало его действий. Он расположился удобнее на стуле, продолжая медленно двигать рукой так, что никто бы не заметил. Он знал, что должен прекратить, но фантазии унесли его слишком далеко, чтобы сдержаться. Пока Ривай, извиваясь на сцене, ласкал себя своими руками, ласкал слух зрителей своим чарующим тенором, Смит, отбросив остатки здравого смысла, уже не мог остановиться. Его ладонь сжалась вокруг члена через толстые слои одежды. В воображении его ладонь сменилась ладонью Ривая, прижимающегося к его груди, нетерпеливо толкающегося бедрами навстречу его движениям. На сцене актер извивался у стойки микрофона, подчиняясь тягучей музыке, что поглотила его. Ривай приподнял веки и вновь уловил его фигуру в толпе. Натянув на губы ухмылку, он двинулся к краю сцены, поближе к той стороне, где располагался его столик, продолжая свой танец. Их взгляды пересеклись вновь, но в этот раз не разошлись. Теперь Ривай пел ему; представление, когда-то предназначавшееся для многочисленной публики, теперь полностью принадлежало вниманию Эрвина. Он сильнее надавил на свой член, потирая большим пальцем чувствительную головку сквозь шероховатую ткань. Ему пришлось закусить губу, чтоб не дать сорваться шумному выдоху, почти стону. Подавил его в груди, ощущая щекочущую легкость в животе, что вязкими волнами растекалась к паху. Слова песни Ривая смешивались с пошлостями, которые он бормотал в крахе услаждения. Используй меня. И Эрвин не мог не задаться терзающими его все это время вопросами: кончил ли мужчина в него, как он того требовал? Может, Ривай надел пеньюар намеренно, чтоб скрыть стекающую по внутренней стороне бедра дорожку спермы, прямо как он хотел. Смит проклинал Ривая, проклинал его ухмылку и глаза. Актер знал, что творил с ним; он проклинал его и за это. Лицо солдата пылало багрянцем; он хотел узнать, заметил ли Ривай, как он трогает себя под столом, догадывался ли о его порочных фантазиях, в которых, исполняя главную роль, заглушал музыку своими стонами и криками. Эрвин не был уверен, хочет ли свернуть Риваю шею или пасть к его ногам; дать себе свободу, заняться с ним пылкой любовью, о которой позволял себе лишь мечтать, или бежать от него, бежать, как от дьявола, что потянет его за собой в пучину бедствий. Когда выступление подошло к концу, Эрвин откинулся на спинку своего стула, чуть сползая вниз от ощущения опустошения, хотя так и не достиг оргазма. Ривай не отводил от него взора, даже склоняясь в реверансе, - он смерил Эрвина насмешливым взглядом исподлобья. После того, как он скрылся за кулисами, Смит вскочил на ноги. Обогнув зал, он вернулся к людному столику соратников, чтоб забрать пачку сигарет, и, кинув в ответ на недоуменные взгляды обещание скоро вернуться, стремительным шагом покинул помещение клуба. Холод пронзил все его тело иголками - он не прихватил ни пиджак, ни пальто, - и этого оказалось достаточно, чтоб остепениться. Возбуждение постепенно улетучивалось. Чтоб отвлечься, он прикурил чуть трясущимися руками и, плотно сжав сигарету в губах, затянулся. Надеялся, что сигаретный дым выветрит преследующие разум навязчивые мысли. Снег во дворе уже сошел, но леденящий воздух вынуждал жителей окружающих домов оставаться в уюте и тепле квартир. Эрвин был рад одиночеству. Вместо того, чтобы присесть на скамью, он облокотился на кирпичную стену, чувствуя, как по спине сквозь тонкий материал рубашки пробегает мороз. Это окончательно успокоило его, потому он и не думал отпрянуть. Ночная тишь - именно то, что было так необходимо. Даже шум музыки не достигал его слуха через толстую наружную стену. Эрвин больше не встретился с Риваем в эту ночь. Как и в следующую. Лишь спустя две недели они увиделись вновь. И Эрвин был рад - по крайней мере, именно это он повторял себе день за днем.