Ailes de la Liberte

-Avril 1942- Апрель 1942-го - Сэр, я не могу так надолго уйти из “Ailes”, - произнесла девушка мягко; колоритный французский акцент выдавал деревенское происхождение. Рыжие волосы аккуратно вились у ее скул, обрамляя лицо в кукольной манере. Облаченная в простую одежду - длинную черную юбку и простенькую светлую блузу, - она выглядела как любая другая девушка, что менялось сразу же, стоило ей надеть сценические наряды. - Ничего, Петра, - спокойно, на французском ответил Эрвин, задумчиво скользнув пальцем по протяженной линии Сены, вырисованной на карте бирюзовыми изгибами; достигая Ла-Манша, линия поглощалась на бумаге тусклой синевой пролива. Он поднял глаза на Петру и Оруо, а потом окинул взором и остальных собравшихся, с нетерпением ожидавших распоряжений, которые станут для них судьбоносными. - Тебя освободят от всех дел в клубе. Ночку обойдутся без твоих талантов. Девушка нервно поерзала, переминаясь с ноги на ногу, и кивнула, потупив взгляд. - Но без Петры никак! Что же будет с представлением?! - более грубый, южный, говор. Глаза Эрвина окатили лицо Оруо ледяным неумолимым холодом; оно искривилось в гримасе древнегреческой трагикомической маски, но сам мужчина явно задумался над выпаленным сгоряча вопросом. Смит сжал челюсти и прочистил горло, чтобы заговорить снова. - Сильнейшие наши бойцы пройдут близ Парижа, - начал он, без доли смущения обращаясь приказным тоном к артисту лет на десять старше его самого. - Ты с ними, Петра. - Затем он кивнул двум остальным: - Вы же пришли по своей воле, но не обладаете достаточной силой. Для вас это дело - не из привычных. И я не говорю, что сомневаюсь в ваших способностях. Просто хорошему бойцу необходимы тренировка и опыт. Времени тренировать вас нет, как нет и поручений попроще, с помощью которых вы могли бы набраться опыта. Оруо поверженно уставился в пол, на свои коричневые оксфорды, тыча носком в торчащий из паркетной доски гвоздик. Гюнтер же кротко улыбнулся. - Мы доверимся вашим суждениям, командор. Вы делаете все, что в пределах ваших возможностей, и мы, в свою очередь, тоже постараемся изо всех сил. Пусть сам он был немецкого происхождения, в искреннем жесте глубокого уважения говорил на французском, ломанном и тяжелом, разнесшимся глухим эхо по комнате. Тесная толпа из двадцати человек согласно поддакивала его словам. Эрвин взирал на них и, окутанный совершенно незаслуженным, по его убеждению, почтением, все не мог унять колотившегося, как молот, сердца. - Да, - кивнул. - Благодарю, Гюнтер. На закате мы покинем город и займем позиции на условленных точках. - Он покосился на Дота. - Вы останетесь здесь, чтоб члены семей смогли забрать свои документы. Мы проведем светочей до юга, там передадим нашим людям, которые уже проведут их за швейцарскую границу. Кодовым словом для спасаемых ими семей - беспомощных евреев, оцепенелых живых мишеней - было принято слово “светоч”. Майк едва заметно качнул головой, одарив Нану слабым кивком, а потом, оторвавшись от ее мягкого взгляда с невольно закравшейся на губы улыбкой, кивнул Эрвину. - Закли это не понравится, - причитала Изабель. Ее глаза тут же в ужасе округлились, будто бы бросила она это неосознанно - просто подумала по неосторожности вслух. Кивок Эрвина - немое утешение, мол, нечего волноваться об этом. За последние два месяца ему удалось достаточно близко познакомиться с самим владельцем клуба - человеком, благодаря которому “Ailes” стал местом паломничества повстанцев, чего не случилось бы, не будь он сам сторонником революции. За это время между ними двумя установилась слаженная деловая переписка. Эрвин начал рассматривать Дариуса в качестве союзника после той ночи, когда в клубе провели первое собрание, и больше половины персонала решило принять участие, негласно примкнув к отряду. - Закли обо всем осведомлен. Уверяю, несмотря на то, что это было непросто, я все же получил его соглашение на то, чтобы прикрыть клуб на необходимый срок. Эрвин не ожидал, что в ответ на его слова толпа недовольно загудит, едва сдерживаясь от громогласных протестов. К нему наклонилась Нанаба и произнесла негромко: - Эрвин, с закрытием клуба даже на одну ночь мы потеряем выручку. Нам же платят не зарплатой, а долей с продаж билетов и напитков. Обычно спокойная, как воплощение мягкости майского дождя, сейчас она выглядела обеспокоенной сложившимися обстоятельствами, грозившими денежными убытками. - Ривай точно не позволит нам закрыться, - встрял Оруо. И Эрд, всегда самый неброский, не удержался от согласного возгласа. - А Ривай здесь причем? - ни один мускул на лице Смита не дрогнул, глаза остались прикованы к карте. - Он… не одобряет эту затею, Эрвин, - подбирая слова, протянула Ханджи. - Он управляющий. Хоть Закли и владеет клубом, все держится на плечах Ривая. И раз это дело ему не по душе… То вряд ли он даст всей труппе разбежаться ночью в неизвестных направлениях и оставить его без гроша. Эрвин стиснул зубы, прокручивая в голове последние сказанные ею слова. Поднял на нее бесстрастный взгляд. - У него есть другой источник заработка. Причем он совершенно четко давал это понять, не раз. Но если наше предприятие чересчур его расстроит, то я сам ему заплачу. Вся комната на мгновение погрузилась в безмолвие. “Они не могли не знать, ведь делят с ним общую гримерную”. Эрвин прошелся непоколебимым взором по их лицам. Добавил: - Пусть устроит себе выходной и отлеживается дома, если ему будет угодно. Решили, что уведомления семьям относить будут Фарлан, Изабель и Петра - они выглядели младше всех остальных и не привлекали бы внимания полиции, что было крайне важно при входе и выходе из гетто. Получив свои поручения, они покинули помещение, а вслед за ними к двери двинулись остальные - к заданию приступят не раньше, чем завтра. Гюнтер задержался, чтоб пожать Эрвину руку. Смит по-прежнему сидел за обеденным столом, с ним в квартире остались только Ханджи, Нана, Майк, Пиксис и Шейдис. - Недостаточно, всего этого недостаточно, - он провел последнюю линию к центру Парижа и, отметив его жирной точкой, аккуратно отложил карандаш. Ханджи отследила взглядом образованную всеми очерченными им линиями сеть и подняла голову. - Еще как достаточно, Эрвин. Это единственный правильный подход. Он покачал головой, обвел взором своих ближайших соратников. - Нужно больше. Пятьдесят восемь человек - жалкая компенсация по сравнению с тем, что ждет уже депортированных. Цифра в две тысячи душ осталась недосказанной, но выстрелила у всех в уме. Такие данные были предоставлены им двумя неделями ранее из штаба союзников. Городские жители не были в курсе; немногих неевреев теперь волновали подобного рода потери. Две тысячи жизней, вырванных из тел, как из жалких драных одежек. Эрвин не мог просто с этим смириться. Никто из его солдат не мог. Слухи, расползаясь по стенам и расщелинкам, вгоняли каждого, к кому прикасались хотя бы отголосками, в ужас. Их правдивость под сомнение не ставилась - не по наслышке знали о безграничности нацистского произвола. - Это только начало. А сейчас на счету каждая жизнь, - Нанаба протянула руку к столу и скользнула по его поверхности ладонью. Не коснувшись руки Эрвина, она оставила пальцы покоиться у подогнутого уголка карты - этого хватило, чтоб в ее движении прочитался жест немой солидарности. - У меня и Дота найдется оборудование, чтоб распечатать больше необходимых бумаг, - вмешался вдруг Шейдис. После него, как по зеленому сигналу, заговорил Пиксис: - Я буду счастлив наконец испробовать новые печатные машины в действии. План безупречен. Хорошая работа, Смит. Зоэ взглянула на командора. - Чем дальше, тем более затруднительной будет вся ситуация. Я знаю, ты понимаешь и без меня, и потому затеял все это. Шейдис опустил руку на спинку его стула, облокотившись на нее. - Всегда недоумевал, что заставило тебя остаться здесь, Смит. Ты уже давно мог смыться обратно в Англию, запросто, как только захотел бы. Это замечание заставило его напрячься; ногти врезались в тыльную сторону ладони маленькими тупыми лезвиями. Он смерил Шейдиса взглядом, бездвижным, железным, так что тот, отшатнувшись, попятился назад - словно Эрвин вот-вот набросится на него и вгрызется клыками в горло, так хищно сверкнули его глаза. Хотя в действительности он даже не разозлился. Его скорее задело мгновенное опасение того, что его истинное происхождение, зарытая глубоко в биографии сущность всплывет когда-то на поверхность и предстанет перед судом его сослуживцев и подчиненных. - У меня нет дома, Шейдис, - проговорил он. - Пусть Англия когда-то была им для меня, как и другие места, но Париж - вот где я останусь. Здесь я нашел свое призвание. Сторона, нуждающаяся в моей помощи, и есть мой дом. - Но ведь ты англичанин, верно, дружище? - над бумажными просторами Парижа нависла тень Пиксиса. Командор медленно кивнул. - По крови. Но не преданности духа. - Но, Смит, каждый человек предан чему-то, - настаивал тот; его глаза распахнулись шире, и морщины под ними, как будто налитые всей его умудренностью и усталостью, оттянулись вниз. - Свободе и Сопротивлению, - отчеканил он, качнув головой в сторону Лотарингского креста, горделиво краснеющего на белой полосе флага Франции. - Вот то знамя, которому я готов клясться в верности. Может, оно не из тех, которым привыкли отвешивать поклоны, но честь моя принадлежит ему. Девственный белый и кровавый красный. Символ, который он гордо носил на груди. Ханджи налила всем вина. Контрабандный напиток (Нана стащила бутылку у солдат во время выполнения одной из миссий) плескал в бокалах, оставался на губах кисловатым привкусом, алыми следами и чуть опьянелыми улыбками. Зоэ царапала окрасившуюся красноватым эмаль передних зубов ногтями, надеясь отчистить, но розовый, подобно лаковому слою, не сходил. По комнатушке разнесся гулкий смех. И на какой-то короткий миг все они позабыли о предстоящей операции; cтали друг другу простыми приятелями, прежде чем разойтись по домам. В дверях Нанаба прильнула к Майку, поцеловала в щеку, и их взгляды неминуемо притянулись друг к другу. Это мгновение тихой идилии нарушил Шейдис, который, спешно попрощавшись, пролез в проем прямо между ними. Пустая тишь квартиры наливалась шелковой мелодией нашептывающего из угла радио. Эрвин решил убрать бокалы со стола, но делал это очень аккуратно, так, чтоб не запачкать невзначай карту оставшимся на дне вином. Он уносил бокалы на кухню по очереди, один за другим. Его жилище было таким тесным, что путь от гостиной, где проходило собрание, до кухоньки много времени не занимал. Вообще, вся квартира походила больше на одну сплошную комнату. Кухню от зала отделяла арка, кровать располагалась в гостиной за два шага от обеденного стола. Диван отсутствовал вовсе - в нем практически не было никакого смысла. Чтоб чувствовать себя комфортнее, Эрвин разделся до майки и домашних брюк и, разувшись, остался босым. Наконец, позволил себе расслабиться. Внезапно, словно из ниоткуда, в подъезде раздались шаги, стремительные и скрипучие. Смит замер, прислушиваясь. Протянул руку к покоящемуся на прикроватной тумбе пистолету, зарядил его одной, второй, третьей пулей. Когда послышался стук, он бесшумно скользнул по деревянному полу впритык к двери, опустил руку на ручку. - Кто? - грянул его голос в тиши квартиры. - Эрвин Смит, сукин ты сын, открой чертову дверь, - посыпалось требовательно нa жеманном английском. Эрвин узнал этот акцент с первого же брошенного слова. Он отворил дверь и уставился на незваного гостя, нахмурившись. - Ривай? Как ты вообще узнал, где я живу? Одно его присутствие выкачивало весь воздух из легких. Имя, сорвавшись с языка, возвращало рассудок в замкнутый круг. Ривай. Эрвин отогнал наваждение, пока не стало слишком поздно, чтобы мыслить трезво. - Здесь только что полклуба собиралось. У них и узнал, - задев его плечом, Ривай продвинулся вглубь квартиры. Впервые он выглядел совершенно обычным. Широкие поля шляпы, которую, естественно, он и не думал снимать, наползали на глаза, вместо пальто на нем был простой черный пиджак, и к нему - черные брюки. Но особое внимание к себе привлек старомодный галстук, заправленный в жилет; Эрвин собрал в кулак всю свою силу воли, чтоб не начать пялиться. - Мудачина, ты правда думаешь, что я буду отмалчиваться в сторонке, пока ты пытаешься забрать у меня почти всю труппу?! Смит вскинул бровь. Было непривычно слышать бархат его тенора на таком надрыве. - Ривай… Артист, наконец, снял шляпу и, повесив ее на спинку стула, оперся на нее. Посмотрел на Эрвина, глаза в глаза, таким взором, что замирало биение сердца. Последний раз, когда Смит столкнулся с этим взглядом, он оказался искушен многими неправильными вещами. Теперь же он скрыл нарастающий трепет за непринужденностью; это далось ему на удивление просто. - Ты не прикроешь клуб, ни на одну ночь. Только через мой труп, - отчеканил Ривай со злобой, которая, будучи абсолютно неподдельной, все равно отдавала той театральной манерой, с которой он всегда преподносил свои эмоции. - Ривай, - повторил Эрвин, чьей сдержанности хватило бы на двоих. - Мне нужны добровольцы. Без них на этой миссии не обойтись. Разве для тебя это не имеет значения? Риваю не нужно было много времени, чтобы поразмыслить над услышанным; его губы сжались в тонкую полосу, белесую по краям от напряжения, взгляд сделался придирчивым. - А мои актеры, м? - он произнес это слово с особым напором, как бы напоминая Эрвину об их истинной профессии, далекой от всяких революционных мероприятий. - Имеют ли их жизни значение для тебя? Петра Рал? Изабель? Ты кретин?! Смит не мог ни на секунду избавиться от мыслей об опасности операции и без грубых напоминаний со стороны Ривая. Его нападки, скрывающие беспокойство о дальнейшей судьбе девушек, утыкали Эрвина лицом прямо в потенциальные промахи. Защитная реакция. - Петра отлично справляется с винтовкой. С пистолетом - тем более. Кроме того, ее навыки рукопашного боя просто поразительны. Изабель же во многом превосходит некоторых опытных моих солдат. Они обе не менее… - Я знаю, что не менее, знаю, на что они способны. И я не об этом, - нетерпеливо перебил Ривай низким голосом. Он выпустил спинку стула из мертвой хватки, оттолкнув его от себя, и, отвернувшись, стал осматривать комнату, расхаживать по ней, изучая. - Вы все глупцы, если считаете, что это что-то изменит. У Эрвина создалось впечатление, что они больше не говорят об одном и том же. Произнесенные ранее Нанабой слова теперь теплились на его собственном языке. Зрели, ждали своего момента. - Уже меняет. Для тех, кого мы спасаем. Ривай провел пальцем по пыльной оконной раме, протер пепельного цвета осадок подушечками указательного и большого. Пустив язвительный смешок, он оглянулся на Эрвина. Не подчеркнутые ни тушью, ни тенями, его глаза лишились маски истомы - мрачные, как никогда прежде. Чистое от слоев пудры и блеска лицо выглядело усталым: темные круги под глазами, шероховатая кожа, щеки, горящие другим румянцем, не слоившимся пудрой, как осевшая на раме пыль. И никакой помады на губах. Только они от этого не менее притягательны. - Это безнадежно, - произнес он наконец. - Надежда есть, пока мы не сдаемся, - Эрвин обошел комнату и остановился у арки, опершись на нее плечом. - Пустая патетика глупцов и фанатиков, - еще несколько мгновений серые глаза изучали лицо мужчины, но потом устремились во мглу за окном. - Вам пора кончать с этим, Эрвин. Есть битвы, в которых лучше проиграть, - он смолк. Внизу, на улице, мигали фонари. - Вы все погибнете. Строгий тон, задранный вверх подбородок - он показался бы сейчас исполненным решимости, нетронутым собственными суждениями, вот только не смел встречаться с Эрвином взглядами. Тот кивнул. - У меня есть, за что погибать. Черные зрачки вмиг метнулись к нему. Они будто темнели на фоне исполненного презрением выражения лица. - Как же твои последователи? - Изабель, Фарлан, все. - Если этому дано случиться, то и их смерть не будет напрасной. - Ты чересчур самоуверенный, смелый, напыщенный болван. А они - дураки, раз идут за тобой. - Так и есть. Очевидно, Ривай не ожидал получить такого лаконичного ответа. Но Эрвин уже не мог не быть откровенным, вновь упиваясь одним его присутствием, далеким образом. Его гость молчал. Они продолжали смотреть друг другу в глаза. Ривай теперь стоял у края кровати, задевая свисавшую к полу простыню. Снова в одной комнате с Эрвином. Наедине. - Жуткий у тебя взгляд, - его замечание вырвало Смита из грез, которые вот-вот поглотили бы его, как бывало всякий раз при их встречах. - Так пялиться неприлично, знаешь. Предложи мне что-нибудь выпить. Если ты отнимаешь у меня друзей, то я должен быть в курсе твоих планов. С этим нельзя было поспорить, особенно тогда, когда вдруг все усилия оказались направлены на то, чтобы держать биение сердца в груди размеренным, а мысли в голове - кристально чистыми. Просто двое мужчин, обсуждающие план действий. И ничего больше. Ривай стряхнул пиджак, бережно сложил и повесил на спинку стула. Он проигнорировал вопрос о том, какую выпивку бы предпочел, отвлеченный созерцанием карт. Тонкими пальцами водил по чертежам, скользил линиями по невидимым свежим следам пальцев Эрвина. Представив блуждающие друг за другом пальцы, сплетающиеся, осязающие, тот ощутил знакомую недозволенную дрожь, прошедшую электрическим током по позвоночнику. - Чего-нибудь покрепче, - прозвучал ответ на забытый, растворенный в накаляющемся вокруг них воздухе вопрос. - Или вина. Плевать, - мужчина всматривался в карту, поджав губы, стараясь выудить как можно больше деталей схемы нападения. Он сжал руку в кулак, костяшки белели на фоне темного лакированного дерева стола. Эрвин вернулся с бокалами для обоих - с теми, что успели высохнуть с прошедшего немногим ранее собрания. Перегнувшись через стол, он поставил один рядом с Риваем. Тот вытянул платок из кармана и рассеянным движением протер кайму. Он заговорил, не отрываясь от умещенного на бумаге города. - Вот ради чего ты прикрываешь мое шоу? Чтобы разослать половину моей труппы за городские стены? Он ткнул по очереди во всем отмеченные красным точки: вот тут Петра, там Оруо, вон - Эрд, Гюнтер. Только точки не были подписаны, и Ривай не мог определить, кому какая принадлежит. Полный нетерпения взгляд хлестнул Эрвина по лицу. В действительности, согласно своему положению Ривай не имел полномочий предъявлять какие-либо претензии, даже называть труппу “своей”, но его интонация подавляла всякое желание с ним спорить. - Их не будет всего лишь несколько ночей. Уедут завтрашним утром. В основном на лошадях. Это удобнее, можно сворачивать с главной дороги. По прибытии семей они выведут их цепочкой к месту назначения, потом вернутся на начальные позиции ждать следующих. Сосредоточенное лицо Ривая ни разу не дрогнуло на протяжении всего объяснения, но он все же выдавил кивок. - Несколько ночей - это сколько? - Около недели. Но, думаю, вернутся они порядком измотанными. Во время выполнения задания практически не будет времени передохнуть. Ладонь Ривая распласталась на карте: белесая кожа - просторы Парижа, вены - существующие и не существующие реки. Эрвин видел его руки и раньше, но только сейчас у него появилась возможность впитать взглядом их очертания: пальцы еще более тонкие и длинные, чем ему представлялось, безупречные ногти - руки, поражающие своей картинностью. - Я полагаю, у них будет пристанище? Где они будут ожидать своих подопечных? - Светочи, то есть семьи, будут встречаться с ними в условленных ранее местах. Это, в большинстве своем, церквушки и постоялые дворы. У нас немало пособников, Ривай, даже без тебя. В сухой мимике Ривая, его вытянутых в полосу, краснеющих от напряжения губах - неприкрытая горечь. - И кто же выведет отряды из города? - он сверлил Эрвина взором, хмурясь. Даже не пытался скрыть негодования и разочарования принятым им решением. - Я. Майк меня прикроет, он умеет оставаться незамеченным. Артист хрипловато рассмеялся на выдохе. - Очень, очень в этом сомневаюсь. Он весь большой, неуклюжий со своими огромными конечностями. Как… - он махнул рукой в воздухе, не сумев подобрать подходящего слова на английском, - как faucheuх. - Это что? - переспросил Эрвин. Тот цокнул языком. - Паук с длинными ножками. В Англии такие водятся, нет? - необходимость в разъяснении его явно взбесила. Смит не сумел сдержать улыбки и даже пустил смешок. Глаза Ривая скользнули от уголка к уголку изгиба его губ. - Да, он крупный, но я в нем ничуть не сомневаюсь, - Эрвин уставился на карту, чтоб не замечать жжение взгляда на своих губах. Как в ту ночь… - А ты храбр во всем, кроме одного, м, Эрвин? Он знал, что не стоит сейчас поднимать головы, но если бы он продолжал избегать пронзительного взора, то признал бы правоту этих колких слов. Медленно он отнял взгляд от карты, скользнул им по всей поверхности стола, прежде чем, наконец, остановить его на Ривае, который слегка подался вперед. - Если ты здесь за этим, Ривай, то сейчас же попрошу тебя уйти, - сказал Эрвин прямо. Основательным, властным тоном, впрочем, ничуть не задевшим актера, который только и сделал, что закатил глаза. - И что, ты больше не вернешься в “Ailes”? Пожалуй, это к лучшему. Не я один заметил, чем ты под столом занимался. Его язык - метатель ножей с тонкими наточенными лезвиями, и он не промахнулся ни разу, попадая прямо в Эрвина, в его больные места. Его щеки загорелись, наливаясь стыдом, а голубизна радужек блеснула чем-то сродни обиде. Глаза всегда выдавали его, но Ривай совершенно не был тронут. Он попивал долгими глотками свое красное вино, задерживая кислую жидкость во рту и только потом глотая ее, так же неторопливо. Чуть запрокидывал голову, выставляя напоказ свою тонкую шею с ходящим вверх-вниз кадыком. - Выметайся, Ривай. Я не намерен это обсуждать, - ему пришлось заставить себя оторваться от его утонченной шеи. Шелковой молочной кожи. - Почему нет, Эрвин? - тот не переставал напирать. Сделал еще глоток, прикрывая глаза. - Ривай, уходи. - Ты можешь помереть хоть завтра, soldat. С такой жизнью, как у тебя, - да запросто! Так почему бы не позволить себе удовольствие перед смертью? - его акцент стал бархатистым, взволнованным, как прикосновение теплой руки к чувствительной коже. Он продолжил: - Здесь нет никого. И никто не увидит. Можешь целовать меня, делать все, что пожелаешь. Можешь взять меня, как взял тот мужчина. Тебе ведь это так понравилось. Пусть сейчас мы не в моей гримерной, но… - в его лепете просвечивалась усмешка. Эрвин - мышь в его когтистых лапах. Они так и стояли друг напротив друга, разделенные обеденным столом, но Смит уже ощущал опасную близость. Эти слова дразнили, как невесомые поцелуи за ухом, вниз по шее… - Ривай. Убирайся, - его пальцы цеплялись за край стола так, что ногти вот-вот заскрипели бы о древесину, словно он держался за нее, как за спасательный круг, боясь утонуть. - Le désir est un compagnon de lit de la violence. Страсть - любовница насилия. Я прочел это в одной поэме. Мужчина, способный убивать, - мужчина, который берет все, что захочет, так? Но только не ты, Эрвин. Ты боишься страсти, в то время как спокойно убиваешь и рискуешь жизнью. Ты ведь уже признал, что хочешь меня, mon dieu, так что же останавливает тебя сейчас? Слова лились, как кровь из свежей раны, и от них так же отдавало металлом. - Разница в том, Ривай, что я не убийца. Я солдат. Убийца - тот, кто убивает для того, чтоб убивать. Я не делаю это ради услаждения, не делаю из-за неконтролируемой тяги. Я убиваю исключительно из чувства долга. И я всегда знаю меру. - Долга ради или нет, не существует никакой меры, если речь идет об убийствах! - огрызнулся Ривай. - Лев охотится ради выживания, из нужды, но по природе своей наслаждается тем, как его клыки вонзаются в плоть. Тебе может казаться, что ты все держишь под контролем, но это лишь очередная ложь, за которую ты держишься, чтоб не сойти с ума. Это не так уж и плохо - лгать себе. Но ложь никогда не станет правдой. - Это не так, Ривай. Откуда тебе знать? Что ты вообще знаешь о том, каково быть солдатом? Тот подорвался с места, раскинув руки, едва не издав гортанный рык. - Почему ты считаешь, что тебе одному доводилось убивать из чувства долга?! Тишина, повисшая после речи, словно ударившей громом среди ясного неба, продлилась недолго. Эрвин не мог произнести ни слова, а Ривай продолжил затягивать небо тучами, метать в него молниями из-под тяжелых век. Запивая свои тирады вином, облизывая губы. - Ты ослеплен своей преданностью. Спасаешь мир, в котором ничто не стоит спасения. Это, конечно, очаровательно, раз у тебя такое большое сердце. Ты как герой, принц из детских сказок. Но сказки сказками, Эрвин. Сейчас я говорю не о том, как у тебя на меня стоит, я говорю о куда более важных вещах. Только Эрвин хотел открыть рот, тот повысил голос - не до крика, но такой тяжелой высоты, что тут же подчеркивала весомость каждого отчеканенного им слова. - Не перебивай меня, солдат. Лучше послушай. И спроси себя, что тебе нужно в этой жизни. Что тебя здесь держит? Что ты настолько отчаянно пытаешься спасти, готовый рисковать жизнями моих и своих людей? Ривай не стал дожидаться ответа. Даже не стал тратить времени, чтоб надеть пиджак. Схватил его и скрылся в темноте подъезда. А Эрвин за ту ночь не смог уснуть ни разу. На аспидном бездонном небе еще мигали звезды, когда добровольцы собрались на заднем дворе у клуба, одетые и снаряженные к вылазке. На всадниках - высокие сапоги и пальто потеплее, чтоб не озябнуть во время переездов морозными ночами. Эрвин сидел за импровизированным раскладным столиком, похожим на высокий табурет, у двери черного входа и в последний раз разъяснял задачу; Фарлан помогал ему раздать всем карты. Закончив с этим, Смит достал свой ножик и принялся его точить. Он делал это тщательно, бережно, вытачивая лезвие до такой остроты, что его край казался тоньше листа. С таким хватит одного точного взмаха, чтоб вспороть глотку и заодно перерезать голосовые связки. Чтоб не оставить шанса кричать от неожиданности, от боли. Иначе - полный провал, немедленный арест. Фарлан наблюдал за ним с ученическим вниманием, заправив челку под шляпу, чтоб не закрывала обзор. - Вы должны будете научить меня так точить лезвия. Я вижу подобное впервые, командор. Это был первый раз, когда Фарлан использовал в обращении к нему это звание; оно скатилось с его языка несколько несуразно, обитое французским акцентом. Эрвин взглянул на него, чуть прищурившись. Паренек был лет на шесть младше него - не самая большая разница, - и они с Риваем дружили с самого детства. Сколько тогда Риваю? Эта мысль расплылась в уме, как чернила в воде, густым облаком, оставляя за собой оседающую фигурную дымку. - Обязательно, Фарлан, - он по привычке ответил на французском. - Как только вернемся с операции. Но в обмен ты расскажешь мне о том, как рос. Росли. Ты, Изабель и Ривай.