Ailes de la Liberte

-May 1942- Май 1942-го С застывшим на губах привкусом поцелуя Ривая мир в глазах Эрвина наполнился будоражащей всеобъемлющей красотой. При мыслях о нем по коже пробегали мурашки, волоски на затылке вставали дыбом, волнение с примесью тревоги не покидало его. Едва ощутимое дуновение ветра заставляло тут же вздрагивать от холодка, щекочущего нервные окончания, даже если это был вовсе не ветер, а поток тяжелого горячего воздуха восходящего лета. Эрвин забыл, что такое покой. Ему все мерещилось, что каждый поворот сулил ему встречу лицом к лицу с ним. И каждый раз, когда это предчувствие не сбывалось, тревога в его душе сменялась тоской. Даже теперь, в этой деревушке, когда между Эрвином и тисками кучного Парижа тянулось много-много миль, он все еще ощущал его присутствие. Смеркалось; тучи затягивали ясное лазурное небо полупрозрачной пепельной пеленой; вскидывая взгляд к этому полотну, оглядываясь на переливающуюся в лучах заходящего солнца, помутневшую Сену, Эрвин словно смотрел в его глаза. Его будто преследовал призрак, призрак еще живого человека, и ему некуда было деться. Чтобы привлечь его внимание, Ханджи пришлось окликнуть его трижды. Третий раз в ее тоне слышалось раздражение, окрашенное опекающей обеспокоенностью. - О чем это ты таком задумался, что решил совершенно меня игнорировать? - сорвалось первым делом с ее уст. Она смеялась: над своей фразой, над Эрвином и над тем, как он тут же всполошился и даже отвел взгляд, словно пристыженный ребенок, пойманный на ерундовой проделке. - Ни о чем, - отрезал он, приходя в себя. Но Ривай отнюдь не был “ничем”. Он был всем, что занимало его мысли; всем, что владело его чувствами. Эрвин едва мог переносить тот стыд, что охватывал его при осознании этого. - А я говорила тут, что нам скоро в дорогу, - Ханджи зевнула. Сквозь стекла очков в ее глазах сверкали блики слепящих лучей вечерней зари. Когда она, наконец, взглянула на командора, в них скользнуло еще и недоверие. К счастью, за годы их дружбы она научилась не мучить его расспросами, если сам он о чем-то умалчивал или недоговаривал. Вместо этого она разразилась бурными рассказами о Петре, полными всяческих обыденных мелочей (например, о том, что сколько бы Зоэ ни прибирала в своей скромной квартирке, она так или иначе обязательно находила рыжие волосы в самых разных местах). Она не могла сдерживать радости, хотя с начала их отношений прошло не меньше месяца, и была беспредельно счастлива, несмотря на то, что не всегда могла проявлять своих чувств на людях. Ее широкая улыбка искажала английскую речь до еще более запущенного акцента, но имя Петры всегда звучало с истинно французским трепетом. - Бывает досадно, что она даже за руки держаться на людях не дает, все боится, что кто-то из знакомых увидит. Ее отец - вдовец, так что она еще живет с ним. Он очень приятный мужчина, но, конечно, о нас не знает. Он вообще не в курсе того, чем она занимается. Думает, что Петра официанткой в таверне подрабатывает и потому возвращается поздно. А о ее бойцовских навыках он и подавно ни слухом, ни духом. Петра мне говорила, что это Ривай несколько лет назад стал учить ее стрельбе из пистолета, и поэтому она сейчас так метка. Правда, ее умение целиться поразительно. Ты видел ее на тренировках? Эрвин видел. Девушка всегда становилась перпендикулярно напротив мишеней, установленных близ конюшен, поднимала левую руку, не поддерживая ее второй, и стреляла, ни разу не вздрогнув и, казалось, не моргнув. Она стреляла, переходя от одной мишени к другой, грациозной, как у парящей над сценой балерины, поступью. С каждым шагом воздушные платья развевались вокруг ее изящного силуэта тончайшим флером, а она поражала точно в цель, и ни одна пуля не оказывалась пущена понапрасну. - Я и не знал, что это Ривай ее обучил. А кто она ему вообще? Ханджи отпустила свою лошадь пастись среди высокой сочной травы. Это была молодая гнедая кобылка, верхом на которой Зоэ ездила весь месяц с начала операций. Лошадьми отряды обеспечил мсье Несс, который помогал не только ухаживать за ними, но и полностью привести в нужную форму. Без них не обошлась бы ни одна из вылазок. Конь Эрвина, гордый и мощный жеребец, за этот небольшой промежуток проведенного вместе времени стал ему верным компаньоном и получил кличку Приятель. А наедине всадник часто называл его Bruder - на немецкий лад. Ханджи пожала плечами, соскочив с лошади, отряхнула свои льняные штаны и поправила ремень с кобурой. - Петра говорит, что всем ему обязана. Она питает к нему безграничное уважение. Эрвину было сложно представить, чтобы Петра от кого-либо так зависела или была кому-то так должна. Несмотря на молодой возраст, она обладала внутренним стержнем, характерным скорее для самодостаточной женщины, чем легковерной девчушки. Этим она походила на остроумных и смелых героинь новомодных американских фильмов. Мимоходом он попытался вообразить ее в качестве жены, встречающей его с порога своей неотразимой улыбкой и чистыми теплыми глазами после долгого дня на службе, но тут же осознал глупость одной даже фантазии на эту тему. Хватило бы кинуть короткий взгляд на вымазанный помадой воротник Ханджи, чтобы уяснить - Петру ни капли не заинтересовал бы его семейный очаг. - Создается ощущение, что все хоть чем-то Риваю да обязаны. Но это не дает ответа на мой вопрос, Ханджи. Кто она ему? - Эрвин все-таки настаивал. Фыркая, конь уперся носом в его шею, положив морду на плечо. Та в ответ покачала головой. - Тебе придется спросить у него самого. Как бы я ни выпытывала, он о своем прошлом молчок, - Ханджи на мгновение замолчала, всмотревшись в лицо своего собеседника. - Знаешь, Эрвин, если вправду не хочешь выдавать своего к нему интереса, то попробуй не переводить тему разговора на него при малейшей зацепочке. Он застыл, оставив ладонь покоящейся на носу Приятеля, и уставился на нее в ответ. Стыд и боязнь окатили его с ног до головы кипятком. Как от крепкой пощечины, лицо его напряглось, челюсти сжались. Он убрал руку от своего коня и, вернув выражение как можно более безмятежное, посмотрел на нее вновь с бóльшим безразличием. - Меня Ривай не интересует в том смысле. Я не… не педик, не fem, не tapette или как вы это еще называете по-французски. Эрвин оглянулся в направлении юга. Им нужно скоро выдвигаться в путь, чтобы по пути объединиться с Майком и Нанабой, так как без них было бы невозможно переправить оставленных отбывшими мигрантами лошадей для повторения маршрута в следующий раз. Не глядя на Ханджи, Эрвин устроился в седле и приказал ей оседлать свою лошадь. Она послушалась, хихикая, пока влезала в свое, взявшись за поводья. Ее кобылка поравнялась с конем Эрвина, и они двинулись в дорогу. Ханджи долго глядела на него и, словно не выдержав, цокнула языком. - Кто как не я тебя сейчас поймет, Эрвин, - ее губы расплылись в добродушной усмешке, она поправила очки и ткнула его в бок локтем. Видимо, он переоценил ее тактичность в щепетильных вопросах личного характера. - Петра ведь тоже сперва боялась. А я ее убедила, что это лишнее. Тем более среди соратников и друзей. Мы ведь все чутка тронутые, не из мира сего. Это и делает нас такой сплоченной семьей. Мы любим друг друга, и этого достаточно, чтоб не обращать внимания на маленькие странности. Ее глаза, широко распахнутые, поглощали своей диковинной глубиной каждого, кого захватывали в мертвую хватку своего взгляда. Эрвин поерзал от охватившего его чувства неловкости и взялся за рожок седла, так, что скрипнула кожаная перчатка - аксессуар, к ношению которого он прибег не так давно, чтоб избежать появления воспаленных мозолей на ладонях. На лбу выступили тяжелые капли пота, ему стало заметно душно, но он сослался на губительное действие назойливого предзакатного солнца. - Он не интересует меня в сексуальном или каком-либо другом плане, Ханджи, - произнес Смит тоном, не терпящим возражений. - Мне только лишь любопытно; особенно потому, что кроме меня никто к нему не пытлив. Я не могу не относиться подозрительно к такому человеку, тем более если не знаю о нем ровным счетом ничего. - Ой, вот не надо. Его подозревать не в чем. Я с ним дружу уже около года, а Нана - и того дольше. И все до единого его друзья готовы свои жизни ему доверить, - говоря это, она будто колебалась в своих преувеличениях. - Он воодушевляет людей. Тебе будет сложно в это поверить, ведь он всегда ходит мрачный - отличается от своего сценического образа, да? - но он многое сделал чуть ли не для каждого. У Ривая благородное сердце, пусть он и не избрал наш путь. В уме всплыла история Фарлана: несомненно, Ривай помог им отделаться от Лутреля, но мотивы, двигавшие им, как и средства воплощения благодетели в жизнь, оставались неясными, мутными. Эрвин не выпытывал этого у Изабель, решив, что лучше не поднимать вопросов о Ривае, пока не найдется более подходящее время, а в его сознании все хорошенько не уляжется. Даже сейчас собственные мысли казались ему вероломными, и он не осмеливался озвучивать их, словно каждая отпечаталась бы на его лице меткой гнусного отступника. - Я наслышан о его благотворительности, но никто никогда не мог мне толком рассказать, как он ее совершает, - пояснил Эрвин. - Это и подозрительно. Ханджи некоторое время в задумчивости молчала. Когда она заговорила вновь, ее голос звучал иначе, с обычно не присущей ему серьезностью. - Знаешь, странно слышать подобное от тебя, Эрвин. Я долго раздумывала над этим, рассматривала на примере Ривая… И думала о нас, о Сопротивлении, о наших достижениях. Ты ведь знаешь, насколько хилая та поддержка, которой мы пользуемся со стороны общественности? - дождавшись кивка, она кивнула тоже. - Да, конечно ты знаешь. Эрвин слушал, не перебивая; она воспользовалась коротким молчанием, чтоб собрать мысли в кучу. - Вместе со всем добром мы причиняем немало вреда. Но даже этот вред направлен лишь на благо. Разве ты сам так не говорил? “Невозможно что-то обрести, не пожертвовав всем до последней капли”. Я уже свыклась с мыслью, что не вернусь в свою лабораторию. Уверена, меня сейчас туда и не пустили бы, при нацистах - уж точно нет. Я ведь женщина. Да и по другим параметрам тоже. И это не так важно, подобных мыслей у меня постоянно возникает очень много, но они теряют свой смысл, как только я произношу их вслух… Однако сейчас я постараюсь выразиться как можно яснее. Ради того, чтобы Франция вновь обрела свободу, я готова пойти на что угодно. Даже если мне придется делать в корне неправильные вещи и поступать вопреки общепринятым нормам. Потому что это в конечном итоге послужит свершению добра. Понимаешь, Эрвин? Его благостная улыбка выглядела натянутой. - Конечно, Ханджи. Понимаю. Без каких-либо препятствий они скоро добрались до Майка и Нанабы. Их кони вместе с пятеркой других паслись на широком лугу, исполненном тишины; только шепот ветра, ласкавшего деревья, и птичий щебет нарушали ее. Эрвин застал парочку в тени раскидистого дерева в положении весьма откровенном, даже компрометирующем. Расстегнутая блуза сползала с плеча Нанабы, которая, сидя на коленях Майка, плавно извивалась от его прикосновений, как ветви в тихой ласке ветра. Они целовались c глубоким упоением. Их пальцы блуждали из ниоткуда в никуда, вбирая осязанием незримое тепло, скрытое от чужих глаз. Эрвин прочистил горло, но к тому времени рядом появилась и Ханджи, которая, узрев пикантную сцену, залилась глумливым смехом. - Бо-ожечки, надо было нам стучаться! - ее шутка отзвенела французской трелью. Те, спотыкаясь о свои ноги, стали подниматься, попутно натягивать обратно все, что успели снять, застегивать все пуговицы, прикрывать все зазорные места. Майк, покраснев, промямлил себе под нос какое-то оправдание, и застигнутая врасплох Нана тоже казалась смущенной, хоть была более собранной. На ее шее - засосы, вокруг которых красные следы от царапинок, оставленных щетиной Майка; тем же оттенком налились ее губы и щеки. - Нужно возвращаться в город, - протянул Эрвин сквозь ухмылку. - Иди запрягай лошадей, Майк. Тот кивнул и приступил к работе. Позади Ханджи и Эрвин, наконец, дав себе волю, разразились истерическим хохотом. - Поверить не могу, - выдохнул Захариус сокрушенно. По-прежнему разыгрывая шутку, Зоэ приняла фальшиво озабоченный вид. - Чуешь этот запах, Эрвин? Он ей подыграл. - Хм, нет, Ханджи. Но Майк-то наверняка чует. - Ох, нет, наверное, не чует, - она покачала головой. - Говорят, что свой запах не уловишь… Но как же отсюда несет кониной и, кажется… может… да-да! Кониной и сексом! Вновь загремел смех, но ни Майк, ни Нанаба его не поддержали. Эрвин же ощутил приятную приподнятость духа: как же хорошо было вот так просто шутить и смеяться! Уже через полтора часа их взорам открылись виды окраин Парижа. Пятерка примкнувших без всадников лошадей едва замедляла ход. Приятель держался равнодушным к пристегнутому к себе коню, но под конец оба жеребца, насытившись компанией друг друга по горло, стали тихо возмущаться. Несмотря на такие мелочи, путь оказался спокойным - все шло четко по плану, когда они уже приближались к конюшням. И, как это всегда бывает, именно в последний момент, когда бдительность усыплена предвкушением успеха и ничто не предвещает беды, - именно тогда все пошло по наклонной. - Петра! - истошный вопль прорезал воздух, пролетев свинцовой пулей мимо ушей Эрвина. Он резко развернулся, одним движением отстегнул коня от своего жеребца и выхватил пистолет из кобуры. Изабель и Петра со всех ног убегали от преследовавших их трех мужчин, растрепанные и замызганные дорожной пылью и грязью. Мужчины - немецкие солдаты раза в два крупнее девушек - не просто гнались за ними, а палили не глядя из своих крупнокалиберных винтовок. Сердце Эрвина пропустило удар; не дав себе замешкаться, он стал стрелять по ним в ответ и выкрикнул приказ отвязать одного из коней для Изабель. У всех, к счастью, оружие для защиты было при себе. - Петра! - крикнул Смит, - Сюда, забирайся на коня! От свиста пролетающих мимо пуль Приятель заметно занервничал и cтал топтаться на месте, беспорядочно перебирая ногами. Придержав его, Эрвин перезарядил пистолет: шесть выстрелов, перезаправить и снова за дело. Петра выглядела напуганной до смерти, ее полные ужаса глаза метались от Эрвина к Изабель. Розовая блуза той постепенно пропитывалась кровью, она держалась крепко за безвольно свисавшую руку - ее подстрелили. Из-за этого ей было тяжело бежать, тяжело держаться на ногах, но, не сдаваясь, она неслась вперед, словно рана не лишала ее сил, а пробуждала острое присутствие духа. Немцы орали им вслед, но никто не мог разобрать выплевываемых ими ядовитых слов. Никто, кроме командора. Угрозы изнасиловать и убить, сыпавшиеся вслед за ними “сучки” и “жидовские соски” хлыстали по его барабанным перепонкам. - Ihr Huren! Glaubt ihr, die können euch retten?! Wir wissen wie ihr ausseht! Ihr werdet nie wieder sicher sein! Wir finden euch in euren schönen, sicheren Betten und werden euch ausweiden wie Tiere, judenliebende Tiere! Vorher werden wir euch ficken, eh Gregor? Erteil diesen Schlampen eine Lehre darüber, was passiert, wenn ihr euch mit den Jungs anlegt!* Петра с остатками выжатой резвости заскочила на коня, Изабель помогли забраться на своего Нанаба и Майк. Ханджи, прикрывая их, отстреливалась быстрой очередью, но не слишком успешно: ее выстрелы проносились мимо преследователей, которые и не думали прекращать наступление. В отличие от нее, Эрвин засадил пулю одному из солдат прямо меж глаз. Тот рухнул на землю перед своими соратниками, которые выглядели потрясенными удивительной точности стрелка, по их предположениям, непрофессионального. Губы Эрвина скривились, он опустил подбородок, чтоб прицел оказался на уровне глаз. - Нана! Петра! Майк! Остаетесь сражаться. Ханджи, забери Изабель… - он не успел договорить. Перед глазами мигнула тьма, когда в один момент он ударился оземь. Жеребец над ним ржал и ревел, встревоженный разразившимися вдруг выстрелами сзади. Подведясь на ноги, Эрвин оглянулся и приметил еще двух нацистских солдат, движущихся к ним стремительно с севера - из города. Видимо, их всполошили звуки стрельбы. Теперь мини-отряд освобождения окружали четверо, чьи винтовки, не зная покоя, слепо палили по деревьям, мешкам с продовольствием, лошадям. Ржание Приятеля, валящегося с глухим звуком на землю, когда его массивный живот пробила пуля, достигло апогея животной агонии, за ним по воздуху мучительным скрипом прошелся вопль Петры. Все кануло в хаос: шум, дым, пыль и отрезанные от реальности и друг от друга картины. Лошадь Наны тоже повалилась на землю, раненная; бросив ее, девушка кинулась атаковать отвлеченного перезарядкой своего оружия солдата. Майк не отходил слишком далеко от нее, взяв на себя роль опоры. И не зря: пока она была занята одним, другой, спохватившись, поймал ее в прицел, но не успел и прикоснуться к спусковому крючку, как получил тяжелый удар кулака Захариуса в челюсть. Ханджи выдрала из его рук винтовку и бросила ее Петре, сопровождая свои действия неразборчивым бормотанием. Пистолет Изабель всегда был при ней, она выудила его, и девушки поспешили на подмогу друзьям. Эрвин взял на себя нациста, умудрившегося набить лицо Майку. Изабель появилась рядом с ними словно из ниоткуда и стала сражаться бок о бок с Наной. То, как она сумела вытащить нож из сапога травмированной рукой, из которой беспрерывным потоком хлестала кровь, повергало в немое потрясение. Проследив за этим краем глаз, Эрвин переключил внимание обратно и успел перехватить солдата, замахнувшегося ножом на Майка; повалил его вниз, но тот потянул его за собой. Они покатились по земле. Над Эрвином опасно близко к уязвимым груди и животу нависал нож немца, чья форма из толстой тяжелой шерсти, в отличие от его, несла защитную функцию. В конце концов, Смит, перекатившись, сумел поменяться с ним местами и скрутить его запястье так, что тот сразу выронил нож, выплевывая проклятия и ерзая под его тяжестью. Эрвин мог бы засадить нож прямо в его сердце, но из-за слоя плотного шерстяного материала шансы нанести смертельный удар резко снижались. А он не мог тратить то время, за которое мог бы выручить соратников, на добивание одного солдатика. Потому вместо того, чтоб вонзить лезвие в грудь, он поднес его к кадыку и одним резким движением перерезал глотку, поморщившись, когда брызги крови хлынули на его лицо и одежду. Нацист захрипел, его глаза распахнулись так широко, что глазные яблоки вот-вот выкатились бы из орбит; голубизна радужек приобрела невероятно чистый оттенок в контраст с помутнившимся взглядом. Эрвин смотрел, как постепенно эта голубизна выцветает, будто на самом деле блекнет и становится серой. Почему-то его не покидало чувство, что он обязан смотреть в эти глаза до самого последнего мгновения. Ханджи выкрикнула его имя, и его напряженный взгляд устремился к ней, в одиночку отражавшей нападение сразу двоих. Только она успела огреть по голове одного, как тут же подскочил другой, но Зоэ, не дав ему и взяться за рукоять пистолета, врезала ему по челюсти с ноги, сопровождая свои движения несдержанными криками. Оклемавшись, солдат вновь потянулся за оружием, но он слишком поздно очухался: Эрвин успел остановить его пущенной прямиком в висок пулей. Замерев, он, как тряпичный, пал у ног Ханджи. Сзади к Зоэ подкрался тот, первый, и попытался схватить, но, соображая на ходу, она переместила массу тела так, чтобы опрокинуть его, оказавшись сверху. Послышался хруст удара ее затылка о его лицо. Это позволило ей, воспользовавшись его помутнением, вскочить на ноги, отобрать пистолет и без единого промаха пустить все пули подряд в его грудь, что вздрагивала в конвульсиях с каждым попаданием. За этим последовала тишина. Тишина столь абсолютная, что мимовольно действовала на нервы, вызывая рвотные позывы. У Эрвина вдруг закружилась голова, и его одолевало чувство вязкой, мерзкой невесомости, словно земля медленно уходила у него из-под ног. Он видел, как в беззвучном крике открывается рот Изабель, как кричит что-то Майку Нанаба, и тот начинает рвать свою рубашку: бедро Изабель буквально исполосовано глубокими порезами. Вид такого количества крови отрезвил Эрвина, вырвал из странного поглотившего его вакуума. - Нужно выбираться отсюда. Сейчас же, - прозвучала его команда. Но вокруг все будто так же оглохли. Только Ханджи, стоявшая за его спиной, вдруг сорвалась с места. Доля секунды, и она пропала из поля зрения. Эрвин обвел поле взглядом, выискивая среди зелени и высоких кустарников, и заметил ее припавшей к дереву неподалеку, словно туда ее притянуло невидимым магнитом. И там же, у этого дерева, прямо у ее ног, он обнаружил Петру. Безвольное, ее тело было неестественно выгнуто, ломанная линия позвоночника не оставляла ни единой ложной надежды на то, что она могла бы еще быть живой. Медленным движением Эрвин вытер пот ладонью со лба; теперь он вымазался соленой смесью пота и крови. Запахло железом. Кислый воздух нависал над ними ядовитой тучей, подпитываемой далекими всхлипами Изабель. - Ханджи! Майк перевязал ногу Изабель тщательно: плотно и туго, но кровь окрашивала ткань и просачивалась сквозь нее опасно стремительно. Обычно румяная и излучающая особое тепло, сейчас Изабель была до жути бледна, как будто литр за литром из нее выкачивали саму жизнь. С помощью Наны ее усадили на чудом прискакавшую обратно лошадь. Из семи их осталось всего трое. Над трупом Приятеля жужжали мухи. - Ханджи, мы не можем больше здесь оставаться! Она теряет много крови! - кричал Майк. Его французский еще никогда не был таким скомканным, паническим, но Эрвину хватило остроты тревожных нот в его тоне, чтоб уловить заключенный в словах страх. Поле вновь кануло в безмолвие. Изабель тряслась. Плача, она не издавала ни единого звука. Только изредка ее голос пробивался на хриплые мольбы. К Богу, в которого она никогда не верила. Эрвин обернулся к Ханджи. Ее фигура застыла у того дерева статуей такой же неподвижной, как Петра. Ханджи смотрела на нее с тоской и недоумением, словно впервые столкнулась с явлением смерти, словно тщетно пыталась объяснить себе, что же произошло. Будто она не была сейчас той же Ханджи, что сыпала по пилюлям цианид - их часть, упрятанная бережно в мешочек, расплющенной массой осталась под тушей Приятеля. Эрвин, не колеблясь больше ни секунды, приблизился к ней. Он понимал, что в таком состоянии у нее не хватит сил идти самой. Его ладонь осторожно легла на ее плечо. - Зоэ, - позвал он мягко, впервые за долгие годы по настоящему имени. - Петра… - ее пустой, надломленный шепот. Не нужно было видеть ее лица, чтоб лицезреть переполнявшие, нет, опустошавшие ее эмоции: в том, как тряслись ладони, дергались, будто схваченные судорогой, пальцы, когда она протянула руку и коснулась нежного кружевного воротника платья Петры. Ханджи едва сдвинула ее тело, и тогда ее голова закатилась назад из-за раздробленных шейных позвонков, что больше не могли поддерживать ее на месте. Ее лошадь лежала на земле рядом, безжалостно расстрелянная несчетным количеством пущенных в брюхо пуль. Видимо, Петра не сумела удержаться на ней, вылетев из седла, слишком сильно врезалась в дерево и упала вниз головой. - Если не двинемся сейчас, погибнет Изабель, Ханджи, - так же негромко продолжил Эрвин. Часть его уже отбросила всякие надежды на спасение девчушки, но другая все же рассчитывала на то, что Ханджи сумеет собрать в кулак остатки воли. Он не знал глубину раны или степень тяжести, но то, как неумолимо гасла Изабель, лишало его всякой уверенности в ее судьбе. Но все же - искра надежды еще не покидала его. - Я не могу ее здесь оставить, - ответила Ханджи и прижала Петру к груди, не отводя взгляда от ее лица. Теперь Эрвин мог увидеть Зоэ в профиль: искаженное болью выражение полной растерянности. И бесконечные потоки слез. Она наклонилась к мертвой и с отчаянием прильнула к ее холодным губам. - Я не оставлю тебя умирать здесь в одиночестве. Позволь Эрвин своему сердцу дрогнуть, оно тут же разбилось бы на куски. Он едва не напомнил ей, что Петра уже мертва, но счел неправильным исправлять ее, даже если это была вовсе не допущенная из невнимательности ошибка, а сознательная иллюзия. - Сможешь нести ее? - спросил он, взглянув на готовую отбыть троицу. Вся их одежда насквозь пропиталась кровью. Ханджи медленно, с содроганием качнула головой, кивнув. Дыша сбивчиво и шатко, она сдерживала стоны и всхлипы в груди, когда бережно подняла тело Петры с земли - такое хрупкое, что было непросто удерживать его на руках. С поддержкой Эрвина, она уложила тело на вторую лошадь и уселась сама. Последний, самый крупный конь остался на двоих для Эрвина с Майком. Ехали молча. Нана гнала впереди всех, ведя отряд к дому Несса. Ханджи плелась позади, но к ней никто не оборачивался - ей необходимо было побыть наедине с Петрой. С собой. Они буквально ворвались в конюшню с громогласным топотом копыт, известившем об их прибытии. Несс выглянул во двор, чтоб встретить их, но Ханджи сразу же послала его обратно в дом, полностью вычистить обеденный стол и постелить чистую скатерть. Майк и Нанаба занесли внутрь Изабель, которая, как только ее подняли, потеряла сознание: тело дернулось от прикосновения их рук, голова откинулась назад. Ханджи повернулась к Эрвину, когда он, отпустив своего коня, наконец, взглянул на нее и на Петру. Ей не нужно было озвучивать свою просьбу, чтоб он ее понял: теперь Ханджи хотела передать Петру в его руки. Ее взгляд сквозь мутное стекло очков будто принадлежал совершенно не ей. Она поправила очки, сильнее заляпав линзы кровью, еще не совсем высохшей на пальцах. - Уложи ее так, чтобы я смогла прийти к ней чуть позже. Будь с ней нежен, - произнесла Ханджи, когда Эрвин принял тело девушки на руки. Ханджи спрыгнула на землю. Ее губы дрожали сами по себе. Она вошла в дом, больше ни разу не посмотрев на Петру. Словно невесту, Эрвин нес ее к хлеву, который использовался в основном как склад для сена. Он опустил тело на стог, особенно постарался как можно аккуратнее уложить голову. Не обращая внимания на холодность кожи, с трепетом убрал грязные пряди, что спадали на лицо, и по необъяснимому побуждению скрестил ее тонкие руки на груди. Он двигался расчетливо, собрано, не давая себе излишне нервничать от прикосновений в мертвому телу своей соратницы. И на самом деле оставался спокоен. В доме у обеденного стола работала Ханджи: убирала неудачные швы из раны Изабель. Ее изнуренный, расстроенный вид отражал истинную угрозу, нависшую над раненной. Та, находясь на грани, дико извивалась, вырываясь из рук Майка, которому становилось все сложнее удерживать ее на месте из-за жалости и страха. Ханджи раздраженно рявкнула, и это его несколько отрезвило - он вновь усилил хватку, не давая Изабель больше дергаться. Несс вернулся из гостиной с кочергой. Взбудораженная, Изабель напряглась. - Что это?! - заверещала она. - Зачем?! Отточенным уверенным движением Ханджи обмотала жгут вокруг ее бедра. - Успокойся. Я здесь не для того, чтобы тебя пытать. Эрвин стоял в стороне. Затягивающийся все туже вокруг ноги жгут словно обвивался вокруг его шеи, душил его, а все его внутренности разбухали от наполнявших его душу крови и криков. Ее страдания больше принадлежали не ей - они передавались ему, вонзались в его плоть паразитами, проникали внутрь и окаменевали тяжестью в груди, в сердце, а потом сливались с ним, и боль унималась. Но только до тех пор, пока вновь не даст о себе знать резким внезапным ударом. Свинцовые веки опускались, и его встречала тьма. Еще немного, думал он, и станет проще примириться с мыслью о том, что прямо перед ним на столе погибает совсем еще молодая невинная девушка. Девушка, которая улыбалась ему, подливая бренди, хохотала и танцевала так безудержно, как никто другой в клубе. Он мог смириться со смертью. Мог. Но это было чересчур невыносимо. - Держи ее, черт подери! - заорала Ханджи. С каждой минутой крови на ее одежде становилось больше. Это могло значить одно: что-то пошло не так, повреждена артерия. - Где бурбон, Нана? Неси сюда. Сейчас же! Ее хриплые крики срывались на скрип. Изабель выла и рыдала, моля больше не трогать ее, не прикасаться к участку с оголенной костью. Cквозь густую темноту Эрвин хотел потянуться к ней и успокоить. Или просто хорошенько встряхнуть, посмотреть в лицо и приказать быть сильной. Но это ничего бы не дало. Даже самые выносливые испытывают страх. И сейчас он тоже боялся. Если рану и удастся зашить, Изабель умирала у них на руках, у него на глазах. - Где Петра?! Куда она ушла?! Эрвин смотрел на Изабель, пытаясь подобрать слова, но все мысли выветрились из сознания, оставив его пустым, немым, в оцепенении. Он мог только взирать на нее своим холодным взглядом, подобно зловещей горгулье, смотреть, как она умирает. Ее трясло. Корчась на столе, она смотрела на него в ответ. Эрвин отвернулся к Майку. - Нужно привести сюда Ривая и Фарлана. Нана принесла бутылку бурбона и помогла Изабель приподнять немного голову, чтоб она смогла сделать пару глотков. Пока она, припав к горлышку, с жадностью выпивала виски, как чудодейственный нектар, Нанаба глядела на нее с нежностью матери, ласковым, как колыбельная, взглядом. - Это хорошая мысль, - заговорила она так же мягко. - На благо Изабель. Ей нужно попрощаться с теми, кто заботился о ней, кого она любила сильнее всего на свете. Если она успеет до того, как смерть настигнет ее. Ехать за ними вызвался Эрвин: он не приносил никакой пользы на операции, где все роли уже оказались распределены сами по себе, а в его помощи явно не нуждались. Несс предложил воспользоваться своей машиной. Командор с благодарностью принял предложение; забравшись в машину, он на полной скорости полетел к “Ailes”. Ночь в клубе была в самом разгаре, как и всегда. Ни отсутствие Нанабы, ни Петры не отразилось на шоу слишком явно, только слегка изменился порядок выступлений - как живая иллюстрация к поговорке “шоу должно продолжаться”. Никто еще не знал. Ни артисты, ни Закли. Никто. Эрвин вошел в двери в траурном образе солдата, несшего письмо с выражением сожаления для близких с поля боя. В помещении набилось так много людей, что стало тяжело дышать. Уже в дверях легкие наполнились множеством запахов и витавшим в воздухе дымом. Фарлана не было на его привычном месте за стойкой гардеробной. Вместо него там елозил какой-то новый мальчишка; кинув в его сторону беглый взгляд, Эрвин не стал задерживаться и разглядывать его детальнее, как и не стал снимать с себя пальто или шляпу. Главный зал кишел людьми, которые беззаботно пили и веселились, внимая представлению, выкрикивая “Oui!” актеру, говорящему с публикой. Благодаря своему росту Эрвин мог осмотреться, не проходя вглубь, и даже видеть, что происходит на сцене. От всех вокруг несло спиртом, выглядели они соответствующе и казались чересчур возбужденными. Он все-таки протолкнулся дальше сквозь затхлую толпу, бормоча извинения, пока не оказался прямо перед сценой. Конечно, такой фурор среди зрителей мог произвести не кто иной, как Ривай. В эту ночь он снова выступал в роли Вайoлет, в длинном черном парике с уложенными на одну сторону кудрями. Но вместо обычных корсета и чулков на нем его повседневная одежда. Не хватало только скрупулезно заправленного галстука, и то только лишь потому, что тонкая рубашка была вызывающе расстегнута. Из-за нее выглядывал ярко-красный лифчик, того же насыщенного оттенка, что и помада на его губах. К удивлению Смита, Фарлан тоже оказался на сцене, тоже в самом обычном своем прикиде. С широкой улыбкой на лице парень вытер выступившие от смеха на глазах слезы - от предыдущей шутки Ривая, которую Эрвин, судя по всему, пропустил. Растрепанный, как всегда, Фарлан стоял, скрестив руки на груди, опираясь на рояль, за которым сидел ведущий артист. Тот заиграл короткое незамысловатое вступление и по-французски запел. На меня смотрят, недоумевают: “Что парнишка вытворяет? Или это пренатально? Фарлан рассмеялся, перебивая игру рояля. Клавиши замолкли, он взглянул на Ривая через плечо и тоже на французском наигранно переспросил: - Пренатально? Ривай фыркнул, кивая. - Ага, пренатально, - и завел песню снова. Но обернулось все фатально. Папочка надеялся, что буду я мальчишкой, О дочке грезила мамà… Фарлан прыснул опять, и опять Ривай перестал играть. - Разочарование-то какое! Публика разразилась истерическим хохотом над негодующим выражением лица Ривая. Тот цокнул языком, чертыхнувшись, и, пригрозив Фарлану кулаком, вернулся к песне. Его приятный легкий голос ласкал слух шаловливыми нотками, вновь окутывая Эрвина своим очарованием. Этот голос удивительным образом успокаивал его, и если бы он был чуточку слабее, то полностью окунулся бы в него, найдя в нем утешение, и забыл бы обо всем, что творилось вокруг - только слушая пение Ривая. Но Эрвин явился не за этим. Отбросив наваждение, он поймал взгляд Ривая и махнул ему рукой, чтоб привлечь внимание, хотя со стороны это должно было бы выглядеть весьма глупо. Ривай смотрел на него так, будто ожидал его прибытия, либо заметил его тут же, как он появился в зале. Как бы то ни было, он вцепился в него взглядом, и игривое выражение его лица сменилось томным безразличием взгляда, которым он всегда смерял его со сцены. Не прекращая выступления, он изогнул бровь, спрашивая Эрвина, какого черта он хочет. Эрвин понимал, что перекрикивать толпу тщетно, а еще безнадежнее - надеяться, что тот прочитает по губам. Поэтому вместо лишних слов он провел пальцем поперек горла. Прерывай представление. Ривай насупился, покачал головой, не пропуская ни единой нотки, ни единой клавиши. Смит стал приближаться к сцене, не спуская с него глаз, и, видимо, в его взгляде блеснуло что-то, что вынудило артиста в конце концов прекратить играть. Публика недовольно бурчала и выла - никто не мог понять, что происходит. Ривай не обратил на них никакого внимания. С пугающим спокойствием он скользнул к краю сцены, узнать, наконец, что Эрвину так не терпелось ему поведать. Фарлан засеменил вслед за ним, хмурясь. - Что такое, Эрвин? - прозвучало так доброжелательно, что Эрвина чуть не передернуло. Он ждал, что Ривай разозлится или забеспокоится из-за того, что командор так настойчиво и бесцеремонно оборвал его шоу. Но нет, он смотрел на него совершенно сдержанно, даже дружелюбно, хотя и не без интереса. Петра мертва. И Изабель… на очереди. Эрвин не озвучил своих мыслей, надеясь, что его поймут без слов. Его пугало то, какой может быть последующая реакция. Говорить об этом вслух вдруг стало в тысячу раз сложнее, чем он мог себе представить. Этот ужас засел так глубоко в его душе, что никому, даже Риваю, который всегда читал его, как открытую книгу, не удалось бы его увидеть. - Ривай, Фарлан, - начал Эрвин. Его глаза метнулись к Фарлану, но лишь на одно мгновение, прежде чем вернуться к Риваю; он не мог кривить душой: искренне переживал на самом деле только за него. Именно его реакцию Смит отчаянно хотел и в то же время не хотел видеть. Смог ли он чем-то помочь, поддержать? Эрвин не знал. Он никогда не был особо хорош в утешениях, как и не умел выражать своих эмоций, чувств. Ему никогда и не доводилось утешать никого, кроме отца - а для того лучшим утешением была возможность гордиться достижениями сына. Ему казалось, что между ним и Риваем существовала некая особая связь, и чувствовал себя из-за этого полным дураком. Риваю его помощь была бы ни к черту. Да и с чего бы он хотел ему помогать? Он не считал его ни своим другом, ни соратником. - Произошел ужасный несчастный случай. Мне очень жаль, но необходимо, чтобы вы последовали за мной. Прямо сейчас. Лицо Ривая не дрогнуло, но в глазах пробежала искра осознания. Операция была завершена, но ни Нанаба, ни Петра, ни Изабель в клуб не вернулись. Вместо них явился Эрвин, внимая которому Ривай стал постепенно выстраивать в уме догадки, прежде чем командор успевал озвучить свои соболезнования. Первым не выдержал и заговорил Фарлан с такой паникой в голосе, словно ему все стало ясно сразу. - Командор, в чем дело? Что?.. К-кто? - Мне очень жаль, но Петра… была убита во время выполнения миссии. Изабель тяжело ранена, - выложил он наконец. В его сердце вонзались иглы, лезвия и пули, но он не должен был подавать виду. Ривай едва стиснул челюсти, сжал губы, переливающиеся помадой. И больше ничего. Эрвин уставился на него, пытаясь понять, заглянуть в его голову, душу, разобрать и вновь собрать из мельчайших крупиц его недосягаемый образ. Ривай принял боль потери с пониманием и смирением. Принял как должное, без страха или сожаления. Она стала частью его - незаживающей раной, которая унимается со временем, если ее не бередить, и дает дышать свободной грудью, только время от времени изнывая от воспоминаний. Эрвин наконец узрел это - наконец понял Ривая. Глядя в его глаза, он словно смотрел в свое отражение. - Прошу, - дрожащий шепот Фарлана прервал безмолвие. По его лицу текли слезы, и он не стыдился их. Не пытался скрыть, что вот-вот рассыпется в песок прямо здесь, на сцене, перед всей замершей толпой. И все лишь из-за Изабель. Эрвин вдруг задумался над тем, смог ли любить кого-то так же самозабвенно, как любили друг друга они. - Прошу, командор, приведите меня к ней. Я нужен ей. К дому Несса они доехали, не проронив ни слова.