Ailes de la Liberte

К моменту их прибытия Изабель уже лишилась сознания. Четверо застыли в комнате, как фигурки в кукольном домике: отрешенные и неподвижные, они замерли на местах, и никто не смел шелохнуться. Нана сидела на стуле рядом с Изабель, приложив к ее лбу прохладное мокрое полотенце, Майк стоял в дверях, Несс - у другого края стола, опершись на него боком. Ханджи нервно потирала стекло своих очков краем запачканной блузы, но тщетно - грязи только прибавлялось, разводы становились гуще. В помещении царило тяжелое молчание, пока не пришел Фарлан. Он заговорил с Изабель, надеясь вернуть ее в сознание. Ривай не подошел к раненной, он стал рядом с Эрвином - предпочел наблюдать со стороны, словно видел Изабель впервые. Эрвин посмотрел на него, уловив взгляд: неподвижный и мрачный, едва видимый под густым слоем туши на закрученных ресницах. Ривай дышал размеренно и стоял ровно, держа руки по швам. - Иззи, - выдавил Фарлан, нависая над похожей на фарфоровую статуэтку девушкой. Каждый ее шумный вдох сквозь приоткрытый рот разносился по комнате вымученным эхо. Вдруг ее веки дрогнули и едва приоподнялись. Искусанные губы скривила вялая улыбка. - Фарлан, привет, - зашелестел ее голос. Туман в глазах затушил их мерцание. Она была измождена и пьяна; пустая на половину бутылка бурбона - единственного болеутоляющего - стояла на столе у Наны под рукой. Перевязанная в несколько слоев рана на бедре еще сочилась кровью. - Изабель, - Фарлан выдохнул с некоторым облегчением. Он убрал от нее полотенце, что придерживала Нанаба, наклонился к ее лицу и оставил на лбу поцелуй. - Я же говорил тебе не травмироваться, ты совсем как ребенок. Изабель хихикнула, сухо и сдавленно, но нависавшая над ней удушающая тяжесть стала улетучиваться. Присутствующие в комнате позволили себе немного расслабиться. Нанаба подобрала уже теплое полотенце и отнесла к раковине, заодно использовав этот момент, чтоб приблизиться к Майку. Они, как всегда, обменялись одновременно недолгими и емкими взглядами и хилыми улыбками - больше им ничего не оставалось. - Знаю, братик, - Изабель отвечала затяжно. Она замолчала, чтоб вдохнуть, что давалось ей все труднее, и повернула голову к нему. Они шептались между собой на французском, и Эрвин не мог избавиться от ощущения, что переступает рамки приличия, различая помимо воли их речи. - Но сначала они ранили Петру. Я не могла оставить ее одну… на растерзание этих уб… ублюдков, - ее губы задрожали сильнее, растягиваясь в улыбке, но она хмурилась. - До меня смогли добраться, только когда скинули с лошади… Мне здорово досталось. Эрвин и Ханджи пересеклись взорами, но тут же поспешили их отвести. Вязкий, липучий стыд расползался по их нутру. Хоть Эрвин знал, что в гибели Петры нет его вины - в конце концов, он не был причастен к ее убийству непосредственно, - он не мог избавиться от гложущего чувства. И не хотел избавляться. Эта вина и бередящая вместе с ней душу тоска - дань, которую он приносил в память своих соратников. Своих друзей. Он должен был испытывать ее. Перед Ханджи. Перед Фарланом. Ривай все это время держался прямо, не сводил глаз с Изабель. В них закралoсь близкое Эрвину чувство вины. Оно тщательно скрывалось за стеклом холодного взгляда, но с каждым мгновеньем грозилось вырваться наружу: Ривай, напряженный и почти незаметно скукоженный, походил на гостя на похоронах человека, с которым не был знаком достаточно близко, чтоб скорбеть. Эрвин хотел подбодрить его, побудить его подойти и поговорить с Изабель тоже, но сдержался и опять отвернулся к Ханджи. Подошел к ней на шаг, чтоб никто не услышал их разговора. Та заговорила первой, отвечая на вопрос, который он не успел задать: - Она по-прежнему теряет много крови. Умрет к полуночи. Ее слабый негромкий голос был слышен лишь ему - никто не подавал виду, но Эрвин мгновенно покосился в сторону Ривая. Тот стоял достаточно близко, чтоб уловить сказанное девушкой, если бы действительно вслушивался. Почему-то Смит не сомневался, что так оно и было. - Она рассказывала подробнее, что произошло? - спросил он, не желая тревожить расспросами Изабель, чтоб не растрачивать ее драгоценное время на себя и сухие формальные разбирательства. Какое-то время Ханджи молчала, вперившись взглядом в свои сломанные ногти, в трещины которых будто бы навечно въелись кровь, грязь и земля. - Она сказала, что солдаты наверняка знали, кто они такие. Сперва, - она сглотнула ставший поперек горла ком, - сперва, по ее словам, засекли Петру. Но когда это произошло, они обе находились достаточно далеко от поста надзирателей. Значит, их не просто случайно заметили - их искали целенаправленно. Или же напали на след и решили прочесать тропу по нашему маршруту, где и наткнулись на Петру. Слова Ханджи сменяли друг друга в болезненном отчете - только они перечили окутавшему всю комнату беззвучию. Эрвин не заметил воцарившей вокруг них двоих тишины, он был слишком сосредоточен на формулировках в надломленном тоне, который накладывал на лицо собеседницы призрачную тень овладевших ею воспоминаний. Все взоры, не исключая Фарлана и Изабель, были обращены к ним. Ощутив их на себе, Эрвин встретился с каждым, прежде чем остановить свой взгляд на раненной. - Изабель, - начал он, тяжело вздохнув. Как бы не хотелось, откладывать разговор с ней напрямую уже было нельзя. Ее смерть казалась неминуемой, Петра уже была мертва. А информация, которой она могла располагать, способна спасти жизни. Она дышала поверхностно, каждый вдох стоил ей огромных усилий; она смотрела на командора большими невинными глазами. Ее рот медленно приоткрылся, но прежде чем что-то произнести, она взглянула на названного брата, молча вопрошая. В этом жесте отразилась настолько по-детски неподдельная зависимость, что даже Фарлан сразу замешкался. Он погладил ее по волосам и кивнул. - Хочешь рассказать мне, что случилось, Иззи? Уверен, командору тоже хочется узнать. - Я... Нас с Петрой преследовали. Петра сказала, что у нее возникло дурное предчувствие, когда она вышла из города - словно за ней кто-то увязался. Нужно было сразу довериться инстинктам... Мы не обсуждали план и не называли друг друга по именам. Я специально обходила такие разговоры, на всякий случай... Эрвин кивнул, одобряя ее предусмотрительность. Тогда она кивнула в ответ, благодарная за небольшую похвалу, которая сейчас для нее значила так много. - Но они и так знали, кто мы такие. Я четко расслышала, они говорили “jude”. Нам казалось, что придется сражаться, но все равно понадеялись скорее скрыться... но они прикончили наших лошадей, и тогда мы стали бежать. Казалось, что мы бежали целую вечность, пока не натолкнулись на вас, командор. К большому удивлению Смита, Ривай подал голос. Его тон был как никогда твердым и уверенным. - Я горжусь тобой, Иззи. Ты так долго держалась, чтоб вымотать их. Он наконец сдвинулся с места, приближаясь к Изабель, и остановился с другой стороны стола, напротив Фарлана. В отличие от того, Ривай не протянул к ней руки в благосклонном жесте, однако создавалось впечатление, что его присутствия было достаточно, чтоб привнести в ее душу умиротворение. Казалось, что ее редкое дыхание стало чуть ровнее. Изабель прикусила нижнюю губу, которая дрогнула уже иначе. - Спасибо, братик. Тот поджал губы и потянулся к ней. Рука Фарлана, что покоилась на ее волосах, скользнула прочь, и на ее место легла ладонь Ривая. С трепетом к ней наклонившись, он поцеловал ее в лоб, закрыл глаза и замер так на несколько мгновений. Отпрянул с беззвучным вздохом. Изабель все терзала губу, но безуспешно - ее глаза уже наливались слезами. Ривай гладил ее по волосам, еле слышно нашептывая ей, чтоб убаюкать. Но пристальный взгляд оставался непоколебимым. Ривай отвел его от девушки и столкнулся с глазами Эрвина, которые не покидали его ни на секунду. Когда Ривай оставил успокоившуюся Изабель и исчез за дверью, никто, кроме Эрвина, не обратил на это внимания, и никто не посмотрел ему вслед. Они снова стали обхаживать ее. Нана приносила ей воду, Майк принялся за мытье использованных инструментов. Каждый раз, когда Нанаба подходила к раковине, чтоб наполнить стакан, он становился позади нее, зарывался носом в ее волосы и оставлял на макушке короткий поцелуй. Эрвин вновь остался в стороне и просто наблюдал за этим, пока долгое отсутствие Ривая не начало бить его по нервам, вынудив отправиться на поиски. Оказавшись на улице, он ощутил мерзкий густой осадок - столько людей сейчас ищут своих близких, убитых и брошенных среди бескрайних просторов вне городских стен. Стоило только вообразить себе это, становилось не по себе. Ривая он застал в хлеву среди сена - рядом с телом Петры. Сперва Эрвин его даже не заметил, а только уловил ритмичное дыхание, шумное от стоящей плотной духоты. Подходя, он старался не наступать на сухую солому, чтобы не всполошить отрешенного парня, бесцеремонно выставив свое появление напоказ. Он не хотел вновь заставлять его из естественного состояния впадать в притворство. Самим собой артист мог быть лишь в полном одиночестве. Но Ривай сейчас держался точно так же, как держался в комнате при остальных: с расправленными плечами, руками в карманах и направленным на Петру безучастным взглядом. Эрвин выглянул из-за угла и его взору открылся профиль, отбрасывающий под тусклым освещением на стену позади контрастную темную тень. Ривай не подавал виду, что заметил его присутствие, и Эрвин на это купился. Он замер в ожидании хоть чего-то. Монолога. Криков. Слез. Реакции в любом ее проявлении. Впустую. - Ты так и будешь пялиться на меня? - прозвучал осипший от продолжительного молчания голос, и на него пал угрюмый взгляд. С едва заметным поворотом головы волосы блеснули от геля. Эрвин, чуть смутившись, выпрямился. - Извини. Не хотел отвлекать тебя от траура. Переступив невысокий порог, он сравнялся с Риваем, который поспешил отвернуться. Он опять взирал на Петру - так было проще игнорировать появление Эрвина в и без того давящем пространстве. Молчал. Эрвин позволил ему задать атмосферу и не собирался заговаривать первым, но затянувшаяся тишина тревожила его. Кожу покусывали мурашки, малейшие отголоски с улицы воображались истошными криками о помощи, выбивая связные мысли из головы. Бледная кожа Петры слепила глаза. Заметив лиловые пятна, что только начинали цвести на ее белесой поверхности, он, сам того не заметив, скрипнул зубами. - Слышал, вы с Петрой были близки, - Ривай даже не посмотрел на него, так что ему пришлось говорить, пялясь на его профиль. - Мне очень жаль, что такое случилось, Ривай, - появилось побуждение положить руку на его плечо, но Эрвин знал, что это ни к чему хорошему не приведет. - С чего это? - огрызнулся Ривай. Его голос оставался ровен и пуст, но Эрвин ощутил присутствие в нем иного оттенка - не прежнего чувства вины, а неуловимой злости, упрека. Они могли бы остаться незамеченными, зависнув между ними в воздухе, если бы Эрвин не включил всю свою проницательность, внемля Риваю. Интуитивно он уже мог нащупать готовность парня обороняться в ответ на любое хоть косвенно неверное его высказывание. - Как это “с чего”? - вкрадчиво переспросил Эрвин, вступая с ним в негласное противостояние, о существовании которого догадался теперь. - С чего вдруг тебе жаль? Не ты своими руками ее угробил. Ты же сам говорил, что нормально жертвовать жизнью солдата ради всеобщего блага, oui? Я слышал эти слова по крайней мере дважды. Из твоих же уст. Серые радужки затмила ярость, они почернели в скудном освещении. У Эрвина отняло дыхание. Может, он заблуждался о том, что понимает чувства Ривая? Эрвин хотел ответить, но тот не дал ему произнести ни слова, перебив: - Она сделала свой выбор. Знала, что этот выбор ведет в погибели. Изабель тоже знает. И она готова. Она готова умереть. Его прямолинейность врезалась молнией прямо в сознание, вывернув Эрвина наизнанку. Смерть Петры, нечитаемая реакция Ханджи, вой и вопли Изабель померкли на фоне слов Ривая, откровенных и жестких, - словно тот вонзил нож в его сердце и безжалостно прокрутил, всаживая глубже. Быть вестником трагедий, в лицо которому, как бумеранг, прилетают эти слова, оказалось невыносимо. Эрвин думал, что его внутренние противоречия не отразились на лице, а буря мыслей пронеслась бесследно, но Ривай говорил с ним так, будто видел его насквозь. - Я со Смертью на "ты", soldat, - его взгляд опустился к Петре. Он переминулся с ноги на ногу. - Чего бы ты себе не вообразил, тебе явно кажется, что я тебе близок. По крайней мере достаточно близок, чтоб явиться сюда меня утешать. Но ты меня не знаешь. А если бы знал, то знал бы и то, что я совершенно не нуждаюсь ни в твоем сочувствии, ни в поддержке, ни в каком другом подобном дерьме. - Я никогда не утверждал, что знаю тебя, Ривай. И у меня в мыслях не было предлагать тебе свою помощь или что бы то ни было еще, - Эрвин оправдывался, ведь в его обвинениях не прозвучало ни слова правды. Ему не было дела до Ривая. Весь прошлый месяц он выпытывал о нем и его прошлом из недоверия, только и всего, а упреки с его стороны - полный вздор. Ривай облизнул пересохшие губы, не переводя взгляда. - Не строй из себя дурачка, - низкий голос как сдавленный рык взбешенного зверя. - Стоит мне посмотреть тебе в глаза, и все становится ясно. Или ты думаешь, Фарлан не говорил о том, что ты совал свой нос в мою предысторию? Конечно, только дурак мог на такое надеяться. Эрвин едва тряхнул головой - нужно было приходить в себя, ведь они находились у временного покоя мертвой, и это было не лучшим местом для выяснения отношений. Как раз к этому моменту в дверях показалась Ханджи. Ее взгляд мгновенно метнулся к Петре и так же быстро от нее отскочил, устремившись к Эрвину. Глубокие, широко распахнутые глаза, заволоченные слезами. - Утром я донесу известие ее отцу, Эрвин, - заявила она. - Она бы хотела быть похороненной рядом со своей семьей. - Я поеду с тобой, - присоединился Ривай, и хотя говорил он явно с ней, взором продолжал сверлить Эрвина. - Я так полагаю, вы все переночуете здесь, чтоб не оставлять умирающую Изабель одну? Я тоже остаюсь. Я нужен ей рядом. Острый, как осколок разбитого стекла - вот каким сейчас представал Ривай перед Эрвином. Стоит лишь попытаться к нему прикоснуться, проявив малейшую неосторожность, - тут же помимо воли осечешься, и порез обеспечен. Ривай попятился к порогу и, окинув Петру взглядом в последний раз, побрел по направлению к дому. Эрвин и Ханджи впали в безмысленную задумчивость, потеряв счет времени в тишине, что настигала их повсюду. Но в один момент что-то внутри Ханджи надломилось: не выдержав, она кинулась в объятия Эрвина, сцепив вокруг него свои руки, и зарыдала. Плач словно выжимал из нее все до последнего остатка, громкие всхлипы выдавливали воздух из легких. С этим опустошением к ней приходило горькое облегчение. И Эрвин тоже ощутил облегчение, хотя и не подозревал, что нуждается в нем. В конце концов, он решил дать Ханджи побыть с Петрой без чьего-либо присутствия. Едва он успел переступить порог хлева, как до него донеслась приглушенная речь - Зоэ говорила с девушкой, как если бы она все еще могла ей внимать. Ночь предстояла долгая. Растягивала часы томящей тревогой. Как безликий непрошеный гость. Как будоражащая тревога перед чем-то, поджидающим прямо за спиной, и одновременно - пробирающая жуть, не позволяющая обернуться, чтоб проверить. Ривай оставался на кухне вместе с Фарланом и Изабель. Несс, уверив соратников, что весь дом в их распоряжении, и выдав Эрвину в руки целую охапку одеял, удалился в свою спальню. Нанаба и Майк, вымотанные за весь проведенный на взводе день, устроились у камина. Они долго шептались, бормоча друг другу разные нежности, что доносились до Эрвина нежеланными отголосками их долгожданного любовного уединения, а потом притихли: Нана положила голову на плечо Майку, и скоро окунулась в дремоту. Возвышавшиеся рядом с лестницей часы пробили одиннадцать. Тет-а-тет со своими мыслями, Эрвин канул в их пучину; все попытки прояснить голову шли прахом. Слова Ривая, его лицо, злоба и вина, и чернеющий в тусклом свете взбешенный взгляд. Изабель, чья жизнь степенно иссякает. Отсутствующий взгляд раскрытых глаз Петры, ее безжизненный холод. Эрвин не поддавался усталости, наливавшей веки свинцом. Он знал, что по ту сторону сознания попадет на растерзание кошмаров. Потому, отгоняя сон, предоставил отведенную для него гостевую спальню Нанабе и Майку, и они поспешили ретироваться туда из своего скромного уютного гнездышка у камина. Смит теперь остался в гостиной совершенно один. В доме было прохладнее, чем на улице; он, все еще одетый в запятнанную кровью сорочку, укутался в одеяло. Бороться с дремотой становилось труднее. - Без кофе уснешь. Он ожидал, что это будет Ханджи. Мысли постепенно собирались в кучу, но он не успел сообразить как следует, когда перед ним возник силуэт Ривая. Тот стоял перед ним с чашкой, заполненной аккурат так, чтоб не пролить горячего напитка на ковер. Рука ничуть не затряслась, когда он протянул полную чашку кофе Эрвину. На его лице уже не было следов макияжа - он каким-то образом успел привести себя в порядок за этот сумбурный вечер. - Смотри не пролей, нечего последнюю порцию растрачивать попусту, - отчеканил он, не сводя глаз с колыхающейся поверхности жидкости. Эрвин был настолько ошарашен, что одного его прихода хватило, чтоб вмиг взбодриться - уж слишком мило, как для Ривая. - Спасибо, Ривай, - чуть рассеянно ответил он с неприкрытым изумлением и взял чашку обеими руками, тут же прильнув к самому краю губами. Вдохнул запах и отпил чуть-чуть, нешумно хлюпнув. Лицо Ривая искривилось, он цокнул языком. - Мерзость. Он пробормотал еще что-то несвязное себе под нос и умостился на диване рядом с Эрвином, не придавая значения небольшому размеру софы: Эрвин занимал больше половины, и для Ривая едва оставалось достаточно места, однако он все равно с непринужденной фамильярностью устроился рядом и закинул руку на спинку, Эрвину за плечи. Улыбка закралась на губы Смита. - Извини. Это было некультурно. - Плевать. Пей, как хочешь. Этот Ривай был другим - отличным от того, в хлеву. Отличия разительны и заметны во всем: от его общего настроя до колебания голосовых связок и позы, в которой он сидел. Неизменным оставался взгляд, и сейчас он упорно избегал Эрвина. Их обмен фразами на этом оборвался. Часы позади наполнили комнату какофонией полночи, что слилась в неповторимую гармонию с треском дров, пожираемых разожженным в камине огнем. Эрвин не мог прекратить упиваться Риваем: скользить изучающим взглядом по линиям его профиля в полутени, отслеживать малейшие изменения в выражении его лица. Им двигало нездоровое любопытство, затмевавшее все риски, опасения. Впав в ступор, Эрвин решился возвратиться к незавершенной перепалке и все же попытаться объясниться. - Я рылся в твоем прошлом, Ривай, - протянул он. - Но не из побуждения помогать тебе. Тот недовольно покосился на него, нахмурившись сильнее, чем обычно, и выглядел так, словно не мог поверить своим ушам. - Ты решил обсудить это сейчас, Эрвин? Серьезно? Эрвин прикусил язык. - Я не хотел оскорбить тебя. Ты должен знать, что я не испытываю к тебе жалости, и знаю, что ты не нуждаешься в моей благотворительности ни в каком ее проявлении. Дело в том, что я всегда стремлюсь узнать как можно больше о чьих-либо намерениях. Я только… должен был убедиться наверняка, что ты на нашей стороне. Недосказанная правда. Больно было признавать правду самому себе во всей полноте, но через это Эрвин прошел. Вот только, что говорить Риваю? Не выкладывать ведь начистоту? Признание о неистовом волнении, что каждый раз охватывало его существо целиком, - не лучший вариант. Вообще не вариант. - И что? Я сдал экзамен? Могу получить справку о полном доверии мсье Смита? - Ривай еще больше рассердился. Презрение в его тоне заставило Эрвина потупить взгляд, почесав затылок. - Да. Он задел костяшками ладонь Ривая, и к его руке метнулся острый взгляд. Чувствуя, как случайная неловкость вгоняет его в краску, а щеки наливаются теплом, особенно заметным в излучаемом камином свечении, Эрвин хотел тут же руку отдернуть. Ривай схватил ее, не дав кончикам пальцев соскользнуть со своей кожи. Он держал крепко, за запястье, и поднес к ней вторую ладонь. Эрвин сглотнул густую слюну вместе с кофе, не сводя с Ривая глаз, и рассеянно отставил чашку на журнальный столик, чуть не выплеснув кофе на пол. - Ногти ужасно грязные. Ты их вообще чистишь? Смит пустил нервный смешок. - Бесполезно. Все равно всегда гажу снова, - он сжал челюсти. Незримая тяжесть ночи давила на его плечи. Она и раньше пробиралась в его сновидения, затмевала вспышки воспоминаний. Его губы на губах Ривая; близкая к зависимости, неотвратимая близость. Но сейчас что-то будто изменилось. Что-то, вынуждающее сердце бить что есть мочи о грудную клетку и тут же сжиматься, переполняя все тело ватной невесомостью. Что-то, пробуждающее в нем непреодолимую тягу к Риваю, сдерживаемую только внезапной несмелостью к чему-то столь откровенному. Но желание не затухало, а лишь усиливалось: желание прижать Ривая к себе, извиниться за все, что наговорил и натворил, даже если за этим не последует никакого ответа. Эрвин знал, что Ривай держится от всех на дистанции, не подпускает близко. И все равно безрассудно надеялся стать исключением. Мысли сгущались, становились несносными. Ладонь Эрвина стиснулась в кулак, но Ривай разомкнул его своими пальцами, провел ими по тыльной стороне ладони, пробегая кончиками по мозолям с интересом и неподдельной нежностью. Чуткостью. Эта сокровенность вновь толкала Смита в бездну. - Что ты делаешь? - спросил он наконец. Ривай не ответил, но, положив ладонь на его грудь, поднял глаза. В его взгляде наконец отражался не натянутый образ, а он сам, настоящий, со всеми своими страхами, чаяниями и доверчивостью. Все это пронеслось перед Смитом одномоментно и вмиг стало недоступным его взору, когда Ривай отвернулся и вперился взглядом в ковер. Поддавшись возникшему из ниоткуда рвению, Эрвин поднес ладонь Ривая к губам и с трепетом, которого не испытывал никогда в своей жизни, оставил поцелуй за поцелуем на костяшках его пальцев. Он не закрывал глаз, наблюдая за реакцией; несмотря на то, что постепенно терял контроль над собой, все равно не позволил бы себе зайти дальше. Это - единственное утешение, которое он способен предложить. Ривай, пораженный, снова взглянул на него. Они смотрели друг на друга целую вечность, и Эрвин не собирался первым нарушать зрительный контакт. Но в этот раз - не из-за нелепого противостояния, а по другому, куда более благостному мотиву. Тогда он пообещал, что не станет преподносить Риваю свою помощь в любом ее проявлении, но все же дал себе воспользоваться последним шансом. Как будто в немом взгляде таилось нечто большее, чем в обрывках фраз - умиротворение, сочувствие и поддержка, которые не нуждались в словах. Выйдя из оцепенения, Ривай подался вперед и прильнул к его губам, так мягко, словно вот-вот растает. И целовал неторопливо, словно желая раствориться в поцелуе, исчезнуть. Эрвина проняла такая резкая дрожь, что он невольно отдернулся и, отпрянув, отвернулся, убрав ладони от рук Ривая. Они безвольно спали на его колени. Смит не хотел заглядывать за плечо, он боялся. Слова застопорились, смешались в бессвязный поток. - Ривай, прости, я не- - Не стóит. Диван прогнулся. Опасение, что Ривай снова сбежит, оставит его наедине со своими угрызениями, отрезвила Эрвина, внушив ему неожиданную смелость. Его ладонь снова накрыла ладонь парня, плотно прижалась к ней, и их пальцы переплелись, хотя взгляды - по-прежнему порознь. Ладонь Эрвина была крупнее, и пальцы, по сравнению с пальцами Ривая, казались слишком толстыми, но они сплетались на удивление легко, словно так и суждено было быть. У Эрвина все внутри перевернулось, неведомая искра пробежала по всему телу вслед за мурашками. Кожа словно пылала огнем: отпрянуть или притянуть еще ближе, отвергнуть или отдаться целиком желанному чувству принадлежности кому-то, которое теперь совсем не казалось неправильным. Они не шевелились, замерли; их тела, помимо рук, соприкасались почти неощутимо, но с пробирающим уютом. Ривай наклонил голову набок и прилег на подушку у самого плеча Эрвина, едва его задев. Их соединенные ладони покоились на коленях Эрвина, скрытые под накинутым на него одеялом. Ривай перетянул его на себя, как только тот, сам того не заметив, задремал. Проснувшись перед рассветом, Эрвин обнаружил, что артист спит, уткнувшись в его грудь. Ему уже и не хотелось знать, случайно он так улегся или нет, - только наслаждаться моментом. Он зарылся носом в его волосы и вдохнул его запах - действие, неосознанно перенятое у Майка. Волосы Ривая пахли пряностями, духами, потом и гелем для волос. Эрвин упивался приглушенной смесью оттенков, стараясь задержать в памяти как можно дольше. Он перевел взгляд к безмятежному лицу и, откинув все мысли, кроме той, что они совершенно одни, прикоснулся к его влажным губам, чуть приоткрытым во сне, своими. Ривай втянул воздух ртом, вздрогнув, и, еще объятый сном, открыл глаза. Он ласково ответил на поцелуй, упершись лбом в лоб мужчины, глядя на него томным взглядом из-под тяжелых век. Ривай открылся Эрвину, как Эрвин - ему. Сердце солдата затрепетало от хрупкой искренности, блеснувшей в его глазах. Они снова уснули вместе, без зазрения прижимаясь друг к другу. Однако Ривая не оказалось рядом, когда Эрвин проснулся: он выскользнул из его объятий так незаметно, не потревожив его сон, что возникшая между ними близость стала казаться сновидением, дымкой, рассеявшейся с рассветом. При свете дня, в палящих лучах солнца, накалявших воздух летней жарой, в душу Эрвина вновь закрадывалось знакомое чувство самобичевания. Но теперь он корил себя за то, что так отчаянно нуждался в Ривае; за то, что так просто его упустил. Сглотнув сухой ком, он потер лицо ладонями. Его охватывало беспокойство, что кто-то застал их, спящих в обнимку под одним одеялом. Ханджи, Майк, Нанаба или Фарлан - не имело значения. Даже люди, которым он доверял сильнее, чем себе, могли бы случайно проговориться об увиденном. Голова пошла кругом, когда он сел ровнее. Тошнота подступала к горлу. Он закрыл глаза, чтоб унять головокружение, и, задышав чаще, плюхнулся снова на спинку дивана, откинув голову назад. Он старался как можно быстрее сосредоточиться и прийти в себя, как услышал приближающиеся со стороны кухни шаги. Из дверного проема на него глазел Ривай. Умытый и причесанный; его волосы больше не блестели от геля. Посмотрев на него в ответ, Эрвин поджал губы и слабо кивнул вместо приветствия. Он не знал, что должен сказать. Было ли уместно вовсе что-то говорить? Ему не пришлось долго размышлять над этим. - Изабель мертва, Эрвин, - только и произнес Ривай.