Ailes de la Liberte

-Juillet 1944- Июль 1944-го Его жизнь свернула в иное русло после осознания обреченности мира. Оно пришло к нему, восьмилетнему, когда он начал осмыслять окружавшую его действительность - то, как искренне отец ненавидел и презирал его и целиком винил мать в его существовании. Даже не понимая многих вещей, он знал, что с этим глупо спорить. Невозможно было противиться своему положению. Жизнь была его сильнейшей соперницей в бесконечной борьбе, в которой являлась и главным призом. И последнее слово всегда оставалось за ней. Он мог только принимать уроки судьбы. Бессильно наблюдать, как день за днем чахнет от болезни мать. Послушно ложиться на живот и раздвигать колени, пока незнакомцы один за другим пихают в него члены. Главным было во что бы то ни стало выстоять на земле, бесконечно сотрясаемой Фортуной, на твердых ногах и с высоко поднятой головой. Он познал, что в этом мире необходимо исключительно выживать - жить ради себя и не бороться за то, что может пошатнуть обретенную точку опоры. И всем своим существом он был предан этому принципу. Пока не встретил Эрвина.

***

У Пьера не получилось добиться освобождения Ханджи. Единственное, что он смог сделать, - разузнать о вынесенном ей приговоре. Смертном приговоре, что ожидал ее на конечной станции товарного поезда, отправленного на восток. Небезызвестным для нацистов было ее еврейское происхождение, а источником им служила информация, предоставленная некогда Риваем. Эрвин не спрашивал, связан ли он каким-либо образом с необратимой гибелью Ханджи, и Ривай был благодарен за отсутствие с его стороны осуждения или, по крайней мере, очевидного его проявления. По правде говоря, в то время, раскрывая Лутрелю личности Ханджи, Майка и Нанабы, Ривай не подозревал, к чему это может привести. Но теперь Пьер представал перед ним во всей полноте своего нового образа, и чем лучше Ривай узнавал его, тем труднее становилось подавлять желание держаться от него подальше. К Эрвину же его отчаянно тянуло - не только из пренебрежения к Пьеру или собственного безрассудства. Просто рядом с Эрвином бередящая душу вина отступала, и он чувствовал, что способен выстоять. - Видели бы сейчас тебя твои солдаты, - сказал Ривай, глядя на Эрвина через отражение в зеркале трюмо. Эта гримерная уступала размерами той, что он располагал в “Ailes”, но она была гораздо лучше обустроена и пропитана более интимной атмосферой. В этот клуб его приняли по настоянию Пьера; публика тут по большей части состояла из немецкоговорящих нацистов, потому одно только присутствие Эрвина в гримерной было проявлением крайней степени глупости. Не только из-за общего контингента, а еще и из-за того, что в любой момент мог явиться Пьер. “Я побуду пару минут, не дольше, - пообещал Эрвин. - С какой стати кто-то в гримерной меня узнает?” Эрвина невозможно было разубедить. Ривай разрешил ему остаться - на пару минут, не дольше, - и занял его делом, поручив зашнуровать корсет на спине. Естественно, толку из этого вышло мало, так как вместо того, чтоб затягивать шнурки, он их начал вытаскивать. - Тебе бы сейчас надеть свою повязку, - насмехался Ривай. - Отличная бы получилась совместная фотография. Эрвин дернул шнурки на себя, затягивая одним резким движением так туго, что у того перехватило дыхание. На его губах играла садистская ухмылка, от которой щеки Ривая заалели под слоем грима. - Тогда, может, и ты свою наденешь? Формальность ношения Лоранского креста на плече имела скорее символическое, чем официальное значение. Они начали сотрудничество с Союзниками гораздо раньше, чем в теории возникло название “Внутренние силы освобождения Франции”. Тем не менее, им это название присвоили и вместе с ним вручили нарукавные повязки. Ривай закатил глаза. - Прошло уже больше пары минут. Эрвин оставил шнурки в покое и провел руками по его бокам, ощупывая нежный, расшитый узорами корсет. - А ты против? - Нет. Мудила. Эрвин хмыкнул, прильнул губами к основанию шеи и стал опускаться поцелуями ниже по проглядывающим позвонкам, задевая кожу зубами. Ривая пробрала дрожь, и он невольно расставил ноги, чтобы тот прижался к нему плотнее, потерся о него твердеющим членом сквозь мягкую атласную ткань. - Ты вообще-то должен помочь мне одеваться, - прошептал он, не повышая голоса из-за неуверенности в том, что он не надломится от пронизывающих ощущений. Он услышал, как сзади Эрвин опустился коленями на пол, почувствовал его дыхание на своей коже, отчего волосы на теле встали дыбом. Тот стиснул пальцами его задницу, приопустил ткань трусов с одной стороны и прижался губами у напряженных мышц бедра, проходя мелкими поцелуями дальше и дальше, и Ривай затаил дыхание в предвкушении. От горячего прикосновения рта ко входу он рефлекторно подался вперед, выгибаясь, и прошипел имя Эрвина в унисон со скрипом каблуков о паркет. - Мне нельзя тебя там целовать? - голос Эрвина прозвучал хрипло. Смит вдавил большие пальцы в мягкие ягодицы, оттягивая их, заставляя Ривая чувствовать себя выставленным полностью напоказ. - Это мерзко, блять. Эрвин снова припал к ложбинке между ягодиц, обдавая горячим дыханием и прижимаясь влажными от слюны губами. Ривай вздрогнул от мысли о том, что Эрвин облизнул губы и его вкус остался на его языке. Он шумно выдохнул, приникая щекой к столику трюмо, чтобы удержаться на подгибающихся ногах. - И не думай, что после этого я поцелую тебя в твои грязные губы. Эрвин беззвучно рассмеялся, снова опаляя чувствительные мышцы своим дыханием. Пользуясь еще более открытой позой Ривая, он вновь поцеловал его там, поглаживая ладонями бедра, и легко прошелся кончиком языка. Тот застонал так громко, что пришлось вжаться ртом в предплечье, чтобы приглушить звук. Он занимался таким и раньше - некоторые извращенцы готовы были заплатить только за это, и он им позволял, находя подобное действо не иначе как тошнотворным. С Эрвином он испытывал прямо противоположные чувства. - Раньше ты говорил, что вообще мужиков не трахаешь, - выдавил Ривай. - А теперь нос мне в жопу суешь, как… Эрвин пустил смешок и надавил большим пальцем на смоченный густой слюной вход, прерывая его на полуслове. - Я не считаю это мерзким, - убрав палец, он мазнул на его месте языком, испытующе прижался кончиком к кольцу мышц. - Боже… Эрвин зацепил пальцами край его чулок и, скользнув под тонкую ткань, властно схватил за бедра, заставляя сильнее расставить ноги и выпятить зад. Медленно стянув чулки ниже, он с силой сдавил, оставляя небольшие синяки от подушечек пальцев. - Мм, какой ты на вкус, Ривай, - пробормотал он. Ривай ерзал в его руках, издавая полустоны и шумно вздыхая, так что запотевало зеркало трюмо, пока Эрвин продолжал лизать и выцеловывать, сопровождая свои действия хлюпающими звуками. Ватные ноги Ривая подрагивали, тяжелый член сочился смазкой, которая пропитывала ткань трусов. Заметив это, Эрвин спустил их ниже, обхватил его член ладонью и стал медленно гладить. - Хочу… чтобы ты меня трахнул, - произнес Ривай с неожиданным для самого себя отчаянием. Его бедра податливо толкались навстречу руке Смита и обратно, насаживаясь на язык. - Времени не хватит. Он заскулил, хватаясь за локоть Эрвина, чтобы тот ускорился и обхватил крепче, проводя кулаком от самого основания до головки. Его ласки заставляли Ривая забыться, ощутить пьянящую невесомость, выпустить себя из-под контроля. И, в отличие от Пьера, Эрвин не отбирал контроль из его рук, а только принимал на время, снимал груз с его плеч, пока он не был готов снова за него взяться. Ривай кончил резко, с громким стоном, запачкав спермой свой корсет и трюмо. Эрвин отпрянул, сбивчиво дыша напротив его ануса, и от переизбытка ощущений его еще мелко трясло. Придя в себя, Ривай заметил, что Смит уже поднялся, нависая над ним, и попытался выпрямиться сам. Тут же ощутил, как пальцы зарываются в его волосы и прямо у уха шевелятся губы: - Оставайся так. А я закончу со шнуровкой. Ривай покачал головой. - Он теперь в сперме, я не могу выйти в нем, - он простонал уже от досады. - Гребаный ты ублюдок, ты заставил меня на него кончить. Ты хоть знаешь, сколько он стоит? Эрвин поцеловал его в угол челюсти. - Куплю тебе новый. Ривай фыркнул и, окончательно опомнившись, попробовал вытиснуться из-под него. - Да, блять, конечно. У тебя вообще денег нет. Эрвин выпустил его, отстранившись, одним движением распустил шнуровку, и корсет, раскрывшись, соскользнул на пол. Ривай наконец разогнул спину и развернулся к нему лицом. - Иди уже, придурок. Но тот, конечно, остался смотреть, как Ривай меняет наряд. У нового корсета шнурки были только спереди, так что он справился сам, не обращая внимания на уже привычный пристальный взгляд. - Ривай, - позвал Смит, когда он закончил, наклонился к нему, положив ладони на щеки, и нежно поцеловал в губы. Ривай ощутил оставшееся на них слабое послевкусие, но не стал возражать. Они отпрянули друг от друга, не разрывая зрительного контакта, когда дверь в гримерную внезапно распахнулась. - Эрвин? - прозвучал голос Пьера. Ривай постарался вести себя как ни в чем не бывало, но при виде мрачного выражения на лице Пьера незаметно потянулся к шкафчику трюмо, где хранил свой нож. - Рад тебя видеть, Пьер, - бесстрастно ответил Эрвин. - Я провожал Ривая до клуба. У нас как раз состоялось небольшое собрание, а отпускать после них бродить в одиночку у нас не принято. Лутрель слегка приподнял бровь. - Ривая защищать не нужно. О его безопасности печется больше немцев, чем о моей, - он оглянулся на артиста, окинув его изучающим взглядом с головы до пят. - Мы оба знаем, что это не так, - возразил тот негромко. Он прислонился к столешнице и вздохнул. Так дотянуться до ножа будет еще проще. Эрвин понял по его напряжению и жестам, что ему лучше уйти. Он кинул негромкое прощание, сдержанно, по-солдатски кивнул и двинулся к выходу. Внимание Пьера, впрочем, было полностью приковано к Риваю. Закрывая дверь за Смитом, Ривай не посмотрел ему в глаза. Он силился игнорировать зарождающийся в глубине души страх, заглушить его. Но как только остался с Пьером наедине, тот грубо схватил его за руку. - От тебя за километр несет сексом. Ривай цокнул языком, закатывая глаза. - Опять психуешь на пустом месте, - хватка вокруг его руки усилилась, и ему пришлось прикусить щеку изнутри, чтоб не издать никакого звука. - Не называй меня психом, Ривай. Я это терпеть не могу. Ривай отпихнул его, ударив запястьем в грудь, и вырвал руку. Пьер выглядел застигнутым врасплох сопротивлением с его стороны - на его лице отпечатался неподдельный шок, который быстро сменился злостью. - Ривай, - произнес он с грустью, даже обидой. - Чего? - тот не поворачивался к нему лицом. - Я не могу понять, что происходит между нами. Но меня не покидает ощущение, что что-то не так. Ривай чувствовал его взгляд, буравящий затылок, а потом касание его руки к плечу, что разошлось по всему телу неприятной щекоткой. Несуразные пальцы убрали в сторону пышные кудри парика и легли на его натуральные волосы. - Прости меня, - прошептал Пьер. - Но я страшно привязан к тебе, Ривай. Не знаю, что бы я делал, не будь тебя рядом. Ривай на это мог только кивнуть. - Но я тебе клянусь, - продолжил тот, - если Эрвин возомнит, что может отнять тебя у меня, я вспорю его глотку, - он обхватил его запястья ладонями, как наручниками. - Ты мой. Всегда был и будешь моим. - Я никому не принадлежу, - стоило произнести это вслух, Ривай сразу осознал, какую совершил ошибку. Пьер отпустил его и попятился, вылупившись на Ривая так ошеломленно, словно тот влепил ему пощечину. - Так что, значит, ты любишь его? Ривай наконец обернулся к нему, сохраняя внешнюю собранность под угрозой серьезной ссоры, готовой разразиться в любой момент. - Этого я не говорил. Не смей перевирать мои слова, Пьер. - А что еще прикажешь думать? Ты раньше никогда не возражал, когда я называл тебя своим, - он явно вскипал. - Потому что раньше ты говорил это иначе. Я, черт возьми, не вещь, Пьер. Не дав ему ответить, Ривай вышел из гримерной так скоро, как только мог, чтобы немедленно прекратить этот разговор. Пьер попытался его задержать, но он увернулся и двинулся к сцене, куда Пьера ни за что бы не пустила охрана. По его коже все еще ползли неприятные мурашки, а руки слегка подрагивали, когда он натягивал перчатки, чтобы начать выступление. Он попросил одного из рабочих сцены вызвать для него такси до окончания шоу, и как только закончил, вылетел из клуба, не заботясь о том, чтобы переодеться, - только накинул пиджак, который успел перехватить на выходе с вешалки, чтобы хоть как-то прикрыться. Возвращаться в гримерную за пистолетом было слишком рискованно, но он почувствовал себя дураком, когда подумал, что придется использовать его против Пьера. Он знал, что Пьер никогда не попытается сделать ему больно. Квартира Эрвина за эти месяцы стала ему почти родной. Когда он зашел внутрь, то обнаружил Смита уже спящим, несмотря на не слишком позднее время. Он остановился у зеркала в прихожей, чтобы снять парик и вытереть помаду. - Нет, погоди, не снимай пока, - донеслось до него бормотание со стороны постели. Эрвин едва разлепил веки и смотрел на него с наползающей на губы ленивой улыбкой. - Все равно все размажу, когда лягу спать. Изгажу тут все. - А ты спать собрался? - он хохотнул. Ривай разделся догола и прошел к нему. Эрвин следил за каждым его движением спокойным взглядом. Он приподнял одеяло, давая прилечь рядом и прижаться к себе. Тот с удовольствием принял приглашение, давая себе утонуть в его объятиях, закинул на него ноги и обхватил так крепко, что казалось невозможным их разъединить. - Тебе нужно реже со мной видеться, - тихо сказал Эрвин. - Это логичнее всего, если ты не собираешься от него уходить. Что, я понимаю, тебе сделать тяжело. Ривай, напрягшись, ткнул его в плечо и поднял глаза к его лицу. Нахмурился. - Как ты вообще можешь такое предлагать? Какого хуя с тобой не так? Эрвин перенял его выражение. - Я просто стараюсь облегчить тебе жизнь. Что я такого сказал? - Я не собираюсь от него уходить, но это не значит, что мне сложно это сделать. Я просто… Не могу. - Это называется выбор, Ривай. Не злись на меня так, я всего лишь хочу помочь, - казалось, ему было больно, по-настоящему больно - это отражалось в его ясных глазах, как бы он ни пытался это скрыть. - Нечего об этом разговаривать. Это все запутано и… - тот вздохнул, разрывая свои объятия. Он ожидал, что Эрвин притянет его обратно, но тот просто его отпустил. - Я лишь пытаюсь понять, Ривай. Ривай устроился на одной из подушек и уставился в потолок, скрестив руки на груди. Эрвин повернулся на бок, подперев голову рукой, и стал выжидающе на него смотреть. Но тому не хотелось говорить о своем прошлом. Ему вообще не хотелось говорить о себе. - Он не всегда был таким, - произнес он в конце концов, не глядя на Эрвина. - А каким он был? - Забавным. Умным. Добрым ко мне. Он всегда был грубее меня, но раньше он не столько старался защищать меня, сколько учил меня защищаться. Мне это нравилось. Ривай до сих пор мог восстановить его образ в памяти. Как он стоял над ним, глядя сверху вниз черными, как уголь, глазами сквозь растрепанные отросшие волосы, с мягкой усмешкой на полных губах. Эрвин молчал, не торопил, давая Риваю продолжать в своем темпе. - В тот день, когда он меня нашел, я был избит до полусмерти, потому что заплативший мне уебок возомнил, что может творить со мной что угодно. Когда я стал отказываться, он чуть меня не убил. Пьер спас меня, а стоило ему узнать, что мне некуда податься, забрал к себе домой и помог привести себя в порядок. Он позволил мне побыть у себя, пока я не поправился, а потом предложил остаться с ним насовсем. Он стал моей семьей. Потом присоединились Изабель с Фарланом. Да, я трахался с Пьером, но наши отношения были глубже, чем просто любовные. В чем-то он был мне как брат. Я заботился о нем так же, как он - обо мне. Я был обязан ему своей жизнью, но не ощущал себя обязанным, а просто хотел быть рядом. Рука Эрвина легла на его плечо, тихо поглаживая, проводя пальцами по выпирающим косточкам. Ривай не стал ее стряхивать. Тогда тот спросил с нежностью, но все еще настороженно: - Что в нем изменилось? - После ряда удачных набегов мы стали знаменитыми в определенных кругах. С оккупацией и приходом нацистов система правосудия ужесточилась, их работа стала эффективней, и скоро Пьера объявили первым врагом народа. Его поймали. Поставили ультиматум: гестапо или смерть. Естественно, этот шныра выбрал первое. Я бы тоже так поступил, думаю, - в его тоне проскакивало отвращение к самому себе, но Эрвин ничего не сказал насчет его последней фразы. - И он принял эту работу всерьез. Ривай кивнул. - Он… Мне кажется, он опьянел от власти. У него и раньше были и сила, и власть, но... не такие. Теперь ему не нужно было следовать никаким правилам, потому что он сам их создавал. И ему не важно, на чьей быть стороне, пока он на стороне победителей. Он всегда был таким, просто со временем все усугубилось. Я осознал, насколько все плохо, когда убили Изабель. Ему тогда было совсем насрать. Повисло недолгое грузное молчание. - А Фарлана? - Я был в соседней комнате, когда услышал выстрелы. Пьер прострелил ему голову. Я видел тело. - Почему ты продолжил ему помогать? - спросил Эрвин. Он накрыл ладонью ладонь Ривая и переплел их пальцы. - Он обещал, что если я помогу, то больше никто не пострадает. Он обещал, что защитит всех из “Ailes”. Кроме тебя. Ты был мишенью. Я делал все, что он скажет, но все равно видел, как он стоит в стороне, пока они умирают. Я знал, что он все не мог дождаться твоей смерти. Поэтому я врал ему, придерживал информацию. Я пытался защитить их. Защитить тебя. Но не смог, - Ривай замолчал. Прошло уже два года, а он до сих пор видел в кошмарах Изабель, корчащуюся в муках на кухонном столе. До сих пор видел Фарлана с зияющей дырой меж бровей. Видел тела Петры и всех остальных, надломленные, изуродованные, обезображенные. И к ним присоединилась Ханджи. Буря нахлынувших эмоций отразилась на его лице. Эрвин обвил руку вокруг его талии и прижал к себе без лишних слов. И Ривай не противился, растворяясь в его всепоглощающей близости. - Он запугивает тебя? - Нет, - соврал Ривай. - Но я не хочу рисковать. Пьер, никогда не принижающий собственной значимости, имея такую власть, совсем вышел из-под контроля. Ему не надо было вдаваться в подробности, чтобы Смит понял, чем это может для него обернуться: у Ривая есть еврейские корни, он связан с силами Сопротивления, а в личном деле еще остается судимость. Ривай знал, что Лутрель никогда его не тронет. Но в последнее время в этом сомневался. Поцелуи сыпались по его щекам, как снежинки, - мягкие, рассеянные; Эрвин тихо выдохнул, отпрянув, но все еще прижимал его как можно крепче к себе. Слипающиеся от туши ресницы Ривая затрепетали. Он чувствовал себя так, словно когти вонзились глубоко в его душу и раздирали ее в клочья изнутри. - Не тебе решать, что мне делать, а что - нет, Эрвин. - Тогда я помогу тебе уехать из города, - настаивал тот, и Ривай слегка запрокинул голову, чтобы заглянуть в его глаза. - И оставить тебя здесь одного? Пьер станет винить тебя, он тебя убьет. Как я смогу быть уверен в том, что с тобой все в порядке? - Ты как-то протянул без меня два года. - Но я знал наверняка, что ты не сдох! - он раздраженно рыкнул, не скрывая возмущения. - Я не смываюсь. Я остаюсь здесь и сражаюсь с тобой, плечом к плечу. Эрвин сдвинул брови и немного отдалился, чтобы лучше всмотреться в выражение его лица. - Но почему для тебя так важно сражаться? - Потому, - ответил тот, не колеблясь, - что мне есть, за что поплатиться. Ривай не собирался отрицать свою вину, отказываться от ответственности за поступки, что привели к гибели близких ему людей. Они боролись за свои убеждения, и ценой этой борьбы стала кровь. Кровь, замаравшая его руки. Теперь он был обязан довести начатое ими до конца. - Мы выиграем в этой войне, - сказал он Эрвину. - Даже если мне суждено погибнуть. Я останусь, и я буду бороться за победу.