Премьеры ранней осени

Удивительно, но на репетиции Андрею совершенно не мешали ни шорты, ни майка, которые продолжали постоянно задираться и оголять различные части его тела. Теперь ему мешали руки. Только не его, а руки Егора, они постоянно стояли у него перед глазами. Вот он ими взмахивает, вот его нервные пальцы все сметают на пол. Руки, как у дирижера, с длинными изящными пальцами. У его партнера руки совсем другие, он даже не следил за ними, хотя тоже очень красивые. По крайней мере, так считали в театре. Интересно, а кто Егор по специальности? И кем работал? — О чем ты постоянно думаешь? — режиссер буквально дернул за руку Андрея. Тот улыбнулся: — О пьесе думаю. Она у меня из головы не идет. — Играть надо, а не думать, — фыркнул Виталий Иванович. — Снова прогоняем сцену номер... И он похлопал в ладоши, заставляя актеров собраться и отыграть, как положено. — А вот тут вы не правы, — раздался из полутемного зала голос главрежа. Он поднялся с кресла — оно громко стукнуло, складываясь — и пошел к актерам на сцену. И опять ни Андрей, ни Виталий Иванович, никто другой не заметили, когда тот появился на репетиции. — Андрей играет хорошо. Главреж взял его за руку и подвел к партнеру Андрея. Сергей Михайлович взял и того за руку. — Чувствуете? — спросил он их. Они отрицательно покачали головами. А что, собственно, они должны были чувствовать? Главреж соединил их руки. — А теперь? И теперь актеры ничего не чувствовали, точнее они не понимали, что должны почувствовать. — Вы должны стать единым целым, одним организмом. — Сергей Михайлович нервно вышагивал по сцене. — Вы просто произносите реплики, не вкладывая в них душу. Чувств нет в вашей игре. Нет искры между вами, нет напряженности. А пьеса такова, что она должна быть. Зал должен чувствовать, что чиркни спичкой и все здесь взорвется и взлетит на воздух от ваших эмоций, — он задрал голову вверх и поднял руки, видимо изображая накал страстей. — Можно научиться крутить сальто, танцевать фуэте. Но… Главреж многозначительно поднял палец вверх. — Научиться чувствам невозможно. Сергей Михайлович остановился напротив Андрея и заглянул ему в глаза. — Чувства либо есть, либо их нет. И если они все же есть, то их надо донести до зрителя. — Я стараюсь, — как-то неуверенно ответил Андрей. Он не совсем понимал, демонстрацию каких чувств требовал от него главреж. Ему казалось, что он играет на грани. — Нехороший финиш на старте, — произнес он многозначительно. — Вот именно, — улыбнулся Сергей Михайлович. — Ты стараешься… Повторяю, стараешься изображать чувства. А ты не играй — попробуй жить на сцене. А игру оставь для обыденной жизни. На сцене не игра, вот там настоящая жизнь. Давай еще раз попробуй… Андрей зажмурился, пытаясь отвлечься от сказанного. Жизнь. Игра. Жизнь — игра. Игра — жизнь. Теперь осталось только не запутаться. Открыв глаза, он стал произносить реплики актеру, неожиданно представив на его месте Егора. Он говорил с ним. Смеялся с ним. Протягивал к нему руки. Обнимал его. Он никого и ничего не видел. Он жил. Андрей произнес свой последний монолог. И звенящая тишина была ему аплодисментами. — Ну, Андрюша, ты талант, — минуты две спустя, наконец, вымолвил Виталий Иванович. — Нет, ну, если на тебя так слова главрежа действуют, — покачал он головой, — ты далеко пойдешь. Я в театре знаю только одного человека, который вот так, как ты, понимал бы его с полуслова. Он только заикнется, что надо сделать, а он уже сделал. Это наша прима. Андрей смущенно улыбнулся — похвала ему, конечно, легла бальзамом на душу. Правда, гораздо приятнее было бы, если бы сам главреж похвалил, но тот уже ушел. Хотя сравнение с Игорем Ровкиным, театральным примой, ему не очень понравилось. По театру ходили слухи, что тот был любимой игрушкой главрежа… И бросая на них быстрые любопытные взгляды, Андрей задумывался — ведь должно быть еще что-то, что связывало этих людей. Несомненно, Игорь талантлив, и это видит Сергей Михайлович. Ровкин задействован почти в каждой постановке, и совершенно необязательно, что это главные роли, Игорь не гнушается и вторых ролей и маленьких выходов на сцену. Без него спектакль не спектакль. А еще? Что еще может держать рядом столько лет этих людей? Какие невидимые нити протянуты от одного к другому? Когда-то давным-давно главреж вывел неопытного мальчишку, как сейчас Андрей, именно в этой же роли на сцену. Андрей вздохнул — может, это тоже его шанс… Егор проснулся со страшной головной болью и странным томлением в груди. Ему ничего не снилось. Он был слишком пьян для того, чтобы видеть сны. — Идиот, — простонал он, перебираясь с кровати на стоящее рядом кресло и ругая себя за то что вылакал, другого слова для себя он не нашел, бутылку виски. Он сразу покатил на кухню — сначала кофе, процедуры потом — и грустно уставился на осколки хрусталя на полу. Кофе, похоже, тоже придется отодвинуть на потом. Перед тем, как сварить его себе, придется сначала убрать все это, иначе стекло разнесется по квартире, и Андрей, наступив на него, может поранить себе ногу. Он ведь разувался возле балкона. Егор поймал себя на мысли, что сквозь головную боль подумал о парне, который входил через балконную дверь и уходил тем же путем. Андрей даже на него не обижался, по крайней мере, внешне этого заметно почти не было. Обещал прийти… Егор вздохнул и покатил в прихожую, где в уголочке за тумбочкой с его обувью стоял веник — он его использовал редко, иногда лишь подметал им песок, который приносил на колесах своего кресла с улицы. Веником ему было сподручнее, чем пылесосом. Вот если бы еще булочек с корицей напечь! Егор с тоской взглянул на дверь. Раньше бы ему ничего не стоило обежать несколько магазинов, чтобы накупить слоеного теста, орешков, изюма. Он смог бы сварганить гору вкусностей к кофе или чаю. Но сейчас же каждый выход на улицу был сродни пытке и заканчивался покупкой бутылки. Не переносил он жалостливых вздохов, покачиваний голов и слов, сказанных в спину: «Какой молодой». Да, он молодой. И что? И все же… Сейчас еще раннее утро. Мамы с маленькими детьми еще не вышли на прогулку, а те, кто должны были уехать на работу, уже уехали. Для старушек тоже еще слишком рано. Он схватил ключи от квартиры и почти выкатил на площадку. — Тшорт, — выругался Егор. Он совершенно забыл, что не переоделся и не умылся. Но если он сейчас вернется, то уже никакая сила не заставит его снова выйти за дверь. Это выше его сил. Егор зажмурился, принимая решение. Обреченно вздохнув, захлопнул дверь и поехал к пандусу. Ничего страшного, что он в домашней одежде, никто даже не догадается, что в спортивном костюме, который сейчас был на нем, он ходит только дома. Вернется, скинет его и переоденется во что-нибудь другое. В ближайшем супермаркете, как, впрочем, и в других магазинах, Егору было совершенно неудобно выбирать товар — «ямки» с заморозкой были глубокими и слишком низкими, а полки с орехами и приправами наоборот слишком высокими. Но ведь никто не предполагал, что за покупками придет такой убогий, как он. Тут надо было набраться смелости или наглости, Егор никак не мог определиться, чего ему больше требовалось, и попросить работника магазина положить в его корзинку нужный ему товар. Он никогда не просил покупателей помочь ему, уж лучше обслуживающий персонал — они замотанные за день, злые, им нет дела до инвалида, который не может дотянуться до упаковки с тестом, кинут требуемое и снова своими делами занимаются. А покупателям обязательно надо посочувствовать Егору, попытаться покатить его коляску. А ему этого не надо. Ему требовалось только подать то, до чего он сам дотянуться не мог. — Только бы Нина не пришла, — как мантру повторял Егор, отправив булочки с марципаном в духовку. Сегодня был не тот день, когда приходила помощница, — ее дни были среда и суббота. Но случалось, Нина приходила на день раньше, причем без предупреждения, у нее, видите ли, свои планы были на эти дни. А Егору вроде бы как все равно, когда она помоет пол в его квартире, главное, чтобы это происходило два дня в неделю. В большой комнате Егор накрыл стол, расставив посуду и разложив приборы. Кофе, он решил, сварит тогда, когда придет Андрей. Усевшись перед открытой балконной дверью, не включая света, Егор принялся ждать.