Более сорока лет назад. Зима.
«Что есть судьба: сможешь ли ты её изменить?»
Он безучастно наблюдал за каждой снежинкой, что плавно опускалась на землю — ожидание. Холодный воздух делал своё дело, из всего лишь чуть-чуть приоткрытого рта вырвалось облачко пара. Он до носа натянул шерстяной шарф, прячась за тем от колючего воздуха. Тут же сорвался ветер, до этого спокойный, он сощурил глаза и раздражительно от того отвернулся. Спину также обожгло до того, что мурашки градом разбежались по всему телу. Необычно холодно — так бывало редко. — Господин! — послышался резкий, высокий женский голос. — Вы дождались меня, господин, я так рада! До этого закрытые глаза пришлось открыть и посмотреть на источник звука, что заставил его подставиться под встречную метель. Холодный ветер уже не единожды за двадцать минут ожидания обдал его лицо. Он раздражительно обернулся обратно, не удостоив девушку положительным приветственным кивком даже. Та на это никак не отреагировала, а лишь поравнялась с ним, начавшим было уже идти дальше по улице. Привычно. Недоразумение, как в своей голове парень окрестил эту девушку, поглядывало на него и чего-то, видимо, ожидало. Он удосужился посмотреть на неё, и, о боже мой, какая она была смешная и отчего-то чумазая. Вроде и леди, дочь одной из достаточно влиятельных семей, а такая растяпа. Перекошенная шапка, не уложенные волосы, шарф, надетый как-то криво, неизвестно каким чудом только державшийся. Впрочем, она превзошла саму себя в этот день, так как, смотря на мужчину, она пыталась застегнуть пальто. На ощупь. Он осмотрел её с ног до головы и улыбнулся, а потом и вовсе позволил себе тихо рассмеяться. Остановил её, присел, разжал её руки, что только недавно затею бросили и пальто лишь запахнули, вроде так и надо. Застегнул, шапку поправил, шарф замотал так, как не заматывали даже маленьким детям: оставил только глаза. Ах, глаза! Красивые, большие, карие, доставшиеся от матери, что была просто великолепна во всех смыслах. Этой же они совершенно не подходили, как будто бы их кто-то нарочно вставил ей в глазницы: парню иногда хотелось их просто вырвать. Особенно в те моменты, когда она, как сейчас, смотрела на него так преданно и заинтересованно, ожидая от него ласки и заботы. Самым смешным ему виделось то, что с недавних пор «это» являлось непосредственно его женой. Узнав, тогда, год назад о предстоящей свадьбе с кошмаром всего своего детства, он чуть ли не разгромил всё поместье. Нет, он всегда был готов, его воспитали так, что супружеский долг дело не добровольное, однако: кто же знал, что выбор его родителей падёт именно на это нечто! И пусть две влиятельных семьи должны были скрепить свой союз таким образом, но у неё же есть ещё сестра! И пусть на несколько лет его старше, но намного более осознанная и совсем не проблемная, в отличие от этой. Сестра, кстати, всё ещё была незамужней и, вроде как, чувств ни к кому не питала, отчего юноша ещё сильнее раздражался. Он был готов дать полную свободу, готов был исполнять обязанности жениха, но чёрт возьми, не отца же! Его жена, она была словно маленькая девочка в теле взрослого человека: как будто этап её детства был где-то потерян и решил проявится отчего-то в восемнадцать, уже, лет. Она была до того неосмотрительной и неуклюжей, что могла упасть на ровном месте и даже надеть ботинки на разные ноги, не заметив этого. Одно сплошное несчастье. Парню, практически мужчине уже, как никак двадцать пять лет, осознанный возраст, её поведение было крайне непонятно. Обладая при этом ещё и достаточно жадным на ласки и заботу к окружающим характером, было ещё тяжелее справляться с её вечными косяками. Ровно, как и сейчас, она засмотрелась на него и… Упала. — Растяпа, — хитро улыбнулся парень, не спеша её поднимать, — надо смотреть под ноги. Она всё ещё сидела на земле. Чулки, до того тонкие, что казалось ноги были и вовсе голые, начали пропитываться растаявшим от тепла тела снегом — уже водой. А она, как заворожённая, отчего-то замерла на земле и не решалась встать. От его слов? Да нет же, просто была дурёхой, до того ещё и запуганной кем-то, что без просьбы или приказа: ни встать, ни сесть, ни повернуться в принципе. Он наклонился, подхватывая её под руки и поднимая так, чтобы она стала, наконец-то, на свои тонкие и слабые ножки. — А сама? Никак бы не смогла? — он склонился со спины к её уху. — Ду-рё-ха. По слогам, тихо, чтобы только она расслышала и, возможно, в следующий раз поступила правильно. Хотя, так как мужчина никогда не вдавался в подробности своего раздражения, она не знала — нравится ему или нет. А может, ему забавно наблюдать за ней? Раз он всё-таки каждый раз с ней возится, может, ему действительно нравится? Ответ на этот вопрос, конечно, ни он, ни она не знали. Просто полгода их брака состояли из вот таких вот постоянных моментов неожиданной заботы и издёвок, которые она очень умело проглатывала. Наверное, единственное её умение, увы, совершенно никак не помогающее в жизни, кроме как в отношениях с мужем. — Я… Извините меня, пожалуйста, господин, я не хотела причинять Вам неудобства, — она скуксилась и зажалась, будто ожидая, что на неё сейчас наорут или ударят. — Заканчивай с этим, а, — вяло отозвался он, отлипнув от её тела и тут же продолжая идти вперёд, оставляя позади. — Или ты всю жизнь собираешься сопли пускать? Последнее было уже сказано очень громко, чтобы она услышала, от того, что он уже достаточно отошёл. Она замерла, смотря на его спину. Спину человека, что являлся для неё самым главным и самым многоуважаемым человеком в жизни: после смерти его отца, теперь главу своего дома. Она ни разу не посмела бы себе его ослушаться, даже если он просил: казалось бы, так быть не должно. Своим проворством и желанием угодить, она приносила ему только неприятности. Он всегда был выше, дальше, лучше, а ей приходилось догонять. Как и сейчас. «Сколько ещё Вы собираетесь тянуть меня за собой, господин?»Время отпустило им целых семь лет. Весна.
Почки, листья, зревшая трава и вот-вот распустившие бы цветы. Всего этого за мраком ночного марева видно совершенно не было. Ночь весной, особенно ранней, от зимы отличалась только темнотой: без снега ориентироваться в пространстве было чуть тяжелее для человека, привыкшего к сплошной белене с чёрными тропинками. Для него, любившего этими ночами ещё и подгулять где-нибудь за стаканчиком крепкого виски, ориентировка в пространстве была совсем за гранью фантастики. Пустая голова, казалось, отказывалась вообще воспринимать сигналы мозга, как и тело, что на каждый призыв к движению, отзывалось очень вяло. Нащупав-таки, ворота своего поместья, хозяин улыбнулся своей находке и даже хихикнул — ох, сама серьёзность, точно. Двери он уверенно помахал, или кому-то другому, но в темноте сей жест казалось, мог быть адресован только ей. На пороге, там, за воротами, показалась блондинистая макушка. Пока, уже мужчина теперь, пытался справиться с замком, чтобы ворота закрыть, она не двинулась с места. Вероятно, прошлое приветствие было всё-таки ей, а не двери, хотя для него сейчас разницы не было. Нахальная, слишком весёлая улыбка его лицу была несвойственна, отчего девушка даже поморщилась. «А она подросла», — заметил мужчина где-то на краю своего ещё пытающегося разобраться в чём-то сознания. Его не было целых три года. Не от того, что ему отчаянно не хотелось здесь находится, а от того, что случилось непоправимое. Однако это самое непоправимое и заставило его вернуться в, успевший стать родным, дом. Эти двое, муж и жена, вели себя так, будто бы виделись только вчера: она была им недовольна, он был, как полагается аристократу, нахален и пьян. Что изменилось? Её поведение ещё до этого, когда она достигла где-то двадцати одного года стало походить на адекватное поведение человека, соответствующего этому возрасту. Она перестала его боготворить и бояться, от того, что он не раз успел её ранить за это время. А вечно находиться в состоянии депрессии не давала сестра, что, на удивление, сумела научить вести её, как подобает хорошей жене, — гордо. Ему эти изменения тогда очень понравились, он смачно вкушал каждую её самозабвенную реплику и упрёк: так было намного интереснее. Год они прожили, может без любви, но точно с общей преданностью. Он сделал её такой? Нет, она сама. Сама смогла заставить себя стать для него настоящей, хорошей, заботливой и даже где-то сварливой женой. И ему, однозначно, это безумно нравилось. Он точно не представлял и дня без неё, ждущей его в тёплой постели, ждущей его дома, что цвёл и жил, только потому, что она была здесь. К слову, о трёх годах его отсутствия. Идиллию брака подкосила болезнь: вероятно, неизлечимая, как знал он сейчас. Ведь грехи не лечатся, правда? А расплата за них, порой, бывает очень жестокой. И даже несмотря на всё это, она не отходила от его постели несколько месяцев, ухаживала, лелеяла, помогала ему подняться и менять постоянно пропитывавшуюся в крови повязку на лбу. Ной. Да, болезнь, скосившая его, была вероятно расплатой за всю жизнь его рода, его семьи и жизнь его самого: ему приготовили самый тяжкий, но так подходящий ему образ — Удовольствия. Теперь он был словно не в себе, постоянно искал это самое удовлетворение для своей, теперь уже полностью чёрной души. Когда время пришло, он, как подобало бы настоящему грешнику, должен был её убить. Однако не смог. Ушёл, оставив её одну на столько времени, но она как будто всё поняла. Не пыталась его искать, не пыталась понять, не пыталась хоть как-то дать о себе знать: он был волен делать всё что угодно. И, вдоволь наигравшись, всё-таки вернулся. Да как бы ещё не вернулся? Его натура, теперь уже обострённая на всякие прелести, не могла упустить этого шанса ни в коем случае. Сколько бы он не пытался, посещая бордели, найти хоть одну, похожую на его жену, все были фальшивыми. Никто из них не смог бы заменить ему его дорогую жену, что так и манила своей таинственностью, своим необычным характером и прекрасной внешностью. Ной не мой выкинуть из головы этот образ, эти нежные руки, её тело, что успел вкусить до страшного рока судьбы, её глаз и её горячего дыхания. Не любовь, нет, только удовольствие. Сейчас он надеялся взять её целиком и полностью сразу. Надеялся, что она его потом хорошенько за это огреет по голове. Надеялся, что будет полностью его, без остатка, принесёт ему то, от отсутствия чего уже ныло сердце: прошлое. Он шёл, пьяный, как будто это бы помогло ему лучше справиться со своими эмоциями. Шёл к ней. Взгляд, которым она тогда осмелилась на него посмотреть, отрезвил пьяную голову вмиг. Он был полон преданности, полон ожидания. В её глазах горели огоньки надежды, огоньки облегчения за то, что он просто, хотя бы, был жив. Несмотря на пытавшееся быть серьёзным выражение лица, она будто еле-еле сдерживала слезинки, которые вот-вот бы вырвались наружу, сделай бы он ещё шаг к ней навстречу. Как же он сразу этого не разглядел? Куда он, дурак такой, смотрел, что не понимал, что снова делал ей больно? Что же он теперь — бесчувственный монстр? Где-то в груди сердце подсказало, что то, чего он ждал, никак не было связанно с его теперешним бытием. Он просто хотел вернуться обратно, к жене, домой. Всё потому, что только сейчас, смотря в её глаза, осознал, что значит: «Быть любимым». Как же это, когда тебя ждут, когда не оставляют надежды на твоё возвращение? Когда каждый день проходит с оглядками в окно, авось, сейчас, откроются ворота и он соизволит хоть заглянуть к ней. Секунда раздумий стоила ему её всё же вырвавшейся слезинки. Она преодолела лицо девушки и скрылась где-то внизу. Неожиданно — больно. Она уже не держалась, подбежала, бросилась на шею, словно умалишённая и зарыдала, не то от счастья, не то от горя. А он, опешив, только и смог через время слегка обнять её в ответ. Он более был недостоин этих слёз, так говорило его сердце. Он более был недостоин даже её взгляда: она богиня, чудесная, приводящая его в забвение одним своим видом, а он — он теперь чудовище. У которого даже было бессмертное тело: сильное, которое выдержало бы всё что угодно. И которым он бы не смог её защитить. Она плакала от его возвращения, а он думал, как ему поступить. Не знал, не хотел даже пытаться узнать, что ждёт их дальше.Год сделал полный оборот, сменившись другим. Лето.
Летом солнце спешит разбудить всех людей ещё очень ранним утром, не дав им и минуты более проваляться в своих мягких постелях. Погода зовёт на свершения, даёт возможность сделать невиданные вещи, даёт возможность с лёгкостью совершать подвиги и усилия над собой. Однако стремления хоть даже открыть глаза у хозяина поместья совершенно не наблюдалось. Он всё жмурился, пытаясь укрыться от уж очень надоедливого солнышка. Его страсть к алкоголю делала своё дело и часто заставляла встречать утро уже сразу: не с той ноги и с ватной головы. Он ещё раз перевернулся на кровати, пряча лицо в подушку, хоть уже и не спал, с невиданным упорством доказывал природе обратное. Немного полежав в таком состоянии, он понял, что в кровати один и напрягся, поднимая голову — жены рядом не было. Попытавшись напрячь мозги в направлении её внезапного исчезновения и припомнить хоть одну её фразу на тему того, почему в такую рань её может не быть в кровати, он так ничего и не вспомнил. Распластавшись на кровати звёздочкой, начал рассматривать что-то на потолке, хотя это только с виду — он просто думал. Поднявшись, он также не увидел её вещей, что обычно располагались подле её спального места на тумбе. Пошёл искать: не было ни в купальнях, ни в столовой, ни даже на кухне или в гостевых. Как будто и вовсе испарилась, уехала, оставила внезапно его одного. Где-то в груди что-то болезненно ёкнуло, начала появляться тревога за её состояние. После, начали вместе с этим и приходить воспоминания вчерашнего вечера: — Точно, мы же поссорились. Теперь её отсутствие не казалось таким удивительным, как изначально. Обрывки брошенных ею фраз о том, каким он был чёрствым и не имеющим сердца придурком, также болезненно врезались в начинавшее только просыпаться сознание. Конечно, да, на слова он всё ещё был резок, да и никогда не стремился выглядеть лучше в её глазах — она любила его таким, каким он был. Понимала, что внутри него уже нет души, и также понимала, что была абсолютна бессильна перед его характером, что дан был ему от природы. Никогда доселе она не смела после его неаккуратных выражений, тем более уж сказанных на нетрезвую голову, просто исчезнуть. Он вернулся в комнату и заметил, что, оказывается, на тумбочке его ждал чай, что правда, был уже холодным. Также завтрак, точно приготовленный не кем-то из служанок, а именно ею. Никто бы не потревожил покой хозяина своим визитом в спальню, а вот она могла, более того, даже разбудить его, но отчего-то этого не сделала. Оставила свой запах, тень своего присутствия здесь и испарилась, словно он когда-то до этого. Как будто бы отомстила тем самым за то, что он посмел оставить её одну.В поисках прошло ещё три месяца. Осень.
Устал. Искать и бродить по улицам, пытаться встретить знакомое лицо среди тысячи остальных, которые были ни капли на неё не похожи. Её словно не было в его жизни никогда ранее. Он сам себе её придумал. Её — причину, оставаться человеком до последнего вздоха, причину для того, чтобы не становиться окончательно чудовищем, как остальные члены его зверской семьи. Причину, чтобы чувствовать себя, подобно человеку, горько: сгорать от отчаяния найти свою половину сердца, что, казалось, не существует. Деревья уже остались без листьев, это нагоняло тоску. И дождь, что днями и ночами лил, как будто само небо плакало вместе с его душой. Душой, которая оказалось, существует, но вот только понять это он смог слишком поздно. Слишком поздно осознать, что любил её: девчонкой, девушкой и, в конце концов, состоявшейся женщиной. — Говори, что угодно, — он ухмыльнулся, — я всё равно не стану другим. Ты же, покупая чёрное платье, не просишь его стать белой шляпой. У тебя был шанс уйти не единожды, но ты всё ещё здесь. Она вспыхнула, загорелась, словно свеча, ежесекундно сметая всё на своём пути. И пусть, это так напоминало ярость — на самом деле это была только всего лишь лишённая всяких эпитетов грусть. Возможно, сожаление, что она никогда не смела ослушаться этого человека, всегда шла за ним, всегда верила ему: а он постоянно снова её предавал. От него пахло другой женщиной. — Прекрати делать мне больно, — она смотрела на него с такой горечью, а он на неё — с насмешкой. Она закусила губу, не видя в его глазах даже нотки сожаления. Удовольствие, он ведь был Ноем, это точно, каждый раз, словно водой окатывало. Получать это самое удовольствие, от её вечных истерик, это входило в его натуру, в его душу. Может быть, было даже не навеянной привычкой его нового бытия. Она усердно пыталась каждый раз пропускать это мимо ушей: стать слепой, глухой, не понимающей, лишь бы не остаться в дураках. Лишь бы не проиграть эту игру, уже начинавшую казаться смертельной. — Не могу, — он серьёзно посмотрел на неё, спокойно, даже отрешённо, — ты же знаешь, что не могу. За окном снова собирались тучи, гремел гром и срывался ветер, подкашивая деревья. Однако его душа была спокойна и пуста: в ней больше ничего не оставалось. Не осталось смысла продолжать искать, не осталось смысла двигаться дальше — её нет. Как же она тогда ждала его целых три года, чувствуя себя, что ли, так же? Как она смогла выдержать это одиночество? Или, это только он, был таким жалким, что не в состоянии просто подождать, ведь он был уверен, что рано или поздно откроются двери и она войдёт, такая же, как и была тогда. Его. А двери-таки отворились. Он резко обернулся на этот звук, как будто ждал, что его мечта сможет исполниться, но судьба решила, что будь тому иначе. На пороге стоял мужчина, одетый в неброскую бежевую льняную накидку с капюшоном, что скрывал его лицо. Ной напрягся, сразу стал враждебен, поспешил встать и поинтересоваться, кто же такой наглый, врывается в его дом без приглашения. — Меня зовут Аллен, — мужчина снял капюшон и поспешил добродушно улыбнуться, — и я ученик историка. Внешне мужчина, а лицом всё-таки — молодой парень, замахал руками, как бы пытаясь призвать собеседника к благоразумию. Тот же, до этого пытавшийся прожечь в незваном госте дыру, немного поубавил пылу в этом занятии и облокотился на коридорную стену. Гость был ему знаком не понаслышке: и пересекались они несколько лет назад, особенно часто, в поместье Кемпбеллов, куда мужчина не единожды заглядывал по доброй воле. Чисто из почтения к хозяйке поместья, что была в особенно дружественных отношениях теперь уже с покойной его матерью. Катерина, кстати, и приняла его у себя на некоторое время, когда его только что вылупившегося птенца, нового Ноя, надо было научить другой жизни. По ту сторону мира, если так можно было назвать тот ад, с которым он познакомился. — И что, ты, Аллен, ученик историка, хочешь от меня, — он опустил глаза, — одинокого волка? — Вы, право, недооцениваете себя, Удовольствие, — он улыбнулся, чем заинтриговал мужчину. — Я знаю, где находится Ваша драгоценная жена. Точнее тот, кто её у вас украл. Светало. Город был полон тишины и спокойствия, как ни в какое другое время суток. Нигде нет ни единого человека, вышедшего подышать свежим воздухом — никого. Благо, в такое время, можно было спокойно наблюдать за едва начинавшими щебетать за окном птицами и наслаждаться их пением, что не смазывалось за говором людей, не перемешивалось в некрасивую какофонию звуков. Этим сейчас и занималась Мелисса, иногда всё-таки уводя глаза от завораживающего пейзажа и переводя на кровать, где не то спал, не то бился в агонии Тики. — Это я сейчас должна лежать здесь, — она сказала это шёпотом, в котором так и чувствовались нотки грусти. — Тебе приходится терпеть всё это только из-за меня. Прости… Я… Я такая бесполезная. Она захныкала, приложившись лбом к холодному стеклу и пытаясь хоть на минуту успокоиться. Не хотелось тревожить его сон, совсем не хотелось. Ему, казалось, было так плохо, что она не могла позволить себе переживать ему это в сознании. Она пыталась не шевелиться, вести себя тихо, лишний раз не дёрнуться, хоть и знала, что он так и не проснётся. А ещё… Он шептал имя какой-то женщины. Постоянно, словно в бреду повторял одно и тоже имя, которое стало для Мелиссы фатальной неожиданностью и отчего-то напоминало ей её собственное. Совсем не звучанием, не значением, не игрой звуков — просто так он произносил и её. Редко, кажется, она почти не помнит этих моментов, но тот тон и интонацию, с которой он его произносил, забыть точно не могла. А с другой стороны, при одном его упоминании больно резало сердце, отчего-то предательски содрогавшееся, словно от ревности. Будто он и правда любил… кого-то. — Он всё ещё в отлючке? — в дверях показался знакомый ей юноша. Несколько дней они уже провели тут, то и дело пытаясь привести Тики в чувства, но тот сему отчаянно не поддавался. Заснул, а после просто не проснулся, постоянно метался по кровати, словно в бреду, в жару, хотя был вовсе не болен. — Всё так же, — устало выдохнула девушка, снова смотря на нахмурившееся лицо мужчины. — У меня возникает ощущение, что он и вовсе… Никогда не проснется. Парень вошёл и присел на стул, возле кровати мужчины. Заглянул в его лицо, а после и в окно, вероятно, о чём-то задумавшись. Мелисса не имела ничего против компании, тем более, что сейчас ей было нужно отвлечься. — Тебе нужно бы хоть немного поспать, — выдал он, выходя из своих раздумий, — от того, что ты просто будешь сидеть рядом, он не очнётся. Девушка отвела взгляд, явно не соглашаясь с этим предложением или даже настоянием. Она просто не может уйти. А даже если захочет, не сможет заснуть, пока не убедится, что он в полном порядке. Как же ей сейчас хотелось, будь он хоть десять раз Ноем, увидеть просто его снова движущимся, живым, любым, хоть его глаза, полные насмешки и издёвок, но хоть живого. Пусть даже может грустного, меланхоличного, разбитого, тогда бы она смогла его подбодрить. Лишь бы снова не засыпал. За всю жизнь отоспался, хватит ему. — Я понимаю, отчего ты так сильно хочешь ему помочь, но мы не в силах, — он на мгновение замолчал, как будто замешкав со следующей фразой. — Память Ноя. Я сам недавно был на его месте, поверь, я знаю. Конечно, Аллен прекрасно понимал, что поддержка рядом — одно из самых важных звеньев для того, чтобы мужчина остался в добром здравии. Однако и позволять этой девушке довести себя до безумия тоже было бы неправильно: в конце концов, она и так, проведя рядом так много времени, так долго звала его, что он обязательно должен был проснуться. Просто обязан. А ещё он понимал, какую ответственность взял на себя за Мелиссу. Сие просто не позволило бы ему, джентльмену всё-таки, позволить ей так убиваться. — Аллен, — она повернула к нему голову, что доселе лежала на коленях, прижатых к телу, — почему он переживает это? Вопрос точно, что в точку. Застал прямо в врасплох, отчего юноша устало покачал головой, прогоняя тут же явившееся наваждение в виде своего прошлого. Немного поразмыслив, он всё-таки решил сделать добрый жест со своей стороны: — Я расскажу тебе, что произошло между третьим апостолом семьи Ноя — Удовольствием и Сердцем Чистой Силы до того, как Четырнадцатый решился убить всю свою семью. Я не стану вдаваться в подробности всех остальных Ноев, просто поведаю тебе эту печальную историю. — Четырнадцатым? Я думала, Ноев только тринадцать. — Поэтому я и сказал, что не стану вдаваться в подробности. Это мы обсудим позже, когда проснётся Тики, — объяснился юноша. — Более сорока лет назад, я был в особой дружбе с семьёй Кемпбеллов. Так как был приемником нынешнего книгочея. Его первым учеником. Так он и начал свой рассказ о печальной истории любви, что породила отчаяние в душах. Как бы ни было смешно, они все, без исключения, проживали вторую жизнь.