В западных лесах, у берегов Темзы Всё тот же март
Безумие. Чёртово безумие. Ветер завывал, отчаянно пытаясь сбить его с ног, но помочь уже ничего не могло. Он не помнил, как оказался так далеко, как ноги принесли его в эту глушь, где протяжного крика от боли не услышит ни одна живая душа. Не помнил, потому что не хотел видеть реальности, потому что перед глазами всплывали хаотичными кусочками картины прошлого, перемешивающиеся с сегодняшними, ночными: Ной смотрит с кривой усмешкой на своё отражение в реке и не узнаёт там себя. В жёлтых глазах нет сожаления или страха, в жёлтых глазах нет ничего и никогда не будет — только желание бесконечного удовольствия, которого больше не испытать. Он хватался, как мог, раздирая стигматы в кровь, за волосы, за голову и хотел даже топиться – лишь бы снова не слышать отравленного голоса души. Лишь бы снова не повторять заново всё, что видел недавно во сне. Лишь бы не потерять себя. Лишь бы вернуться. Никого нет рядом. Не слышно птиц, животных, не слышен шум реки – только ветер. В попытках его остановить он растерял все силы, теперь лишь слегка касался свежих ран на лбу: как будто холодные прикосновения знакомых пальцев, как будто ласковый, озорной смех прямо у уха, как будто то шёпот давно потерянной совести: «Не спи». Так бы хотелось послушаться, так бы хотелось выполнить эту лёгкую просьбу. Сил нет, и мыслей больше тоже — он по дороге выбросил их в реку или, кажется, скинул в обрыв. Всё что угодно, лишь бы просто забыть. «Не спи, ты слышишь?» Но она рядом. Продолжает быть. Живёт в душе, в каждой частичке тела. Улыбается. А ветер всё играл. А он не умирал. Не мог.Утро сегодняшнего дня
Ярко-голубое небо, нещадно палящее солнце и пение ранних пташек, слышное даже через напрочь закрытое окно. Чувство, когда стоишь у окна и с полной готовностью отворяешь его настежь, пуская прохладный морской ветерок с запахом утренней свежести. В полном забвении от нового, длинного и интересного дня опускаешься животом на подоконник, едва не свисая вниз, ощущая его прохладу — желаешь всему миру доброго утра. С распростёртыми объятиями пускаешь в себя каждый ответный кивок, выкрик и улыбаешься, до-дурацки, совсем по-детски: жизнь прекрасна, ты чувствуешь это всеми частичками своего тела и души. Как же… Она соскучилась по этому безграничному ощущению счастья и такому прекрасному утру: уже не нужно никуда бежать, не нужно спасать себя и своих друзей, больше никому ничего от неё не нужно. На краю сознания мелькают картины давних, серых воспоминаний, немного отрезвляя и возвращая к приятной утренней повседневности — ей никогда не надоест. Очередной огурец был ловко разрезан пополам, но не как раньше: слишком ловко, слишком идеально и быстро. Как будто нож был привычнее всего, что она когда-либо держала в руках. Она устало выдохнула и потянулась за глотком свежего кофе: опять что-то не так. Она ведь никогда раньше не пила его. Суп вскипал на плите. Для кого он там уже убегает из кастрюли остаётся для неё загадкой. Она устало присаживается за стол, хватается за бок, в котором болью отдают старые шрамы. Их там не один, но этот самый болезненный: но ему не о чем напоминать, он просто есть. Идиллия утра слишком быстро покидает её, а в сети забирают воспоминания о потерянных друзьях, потерянном мире, потерянном всём, о чём она когда-либо мечтала. Утренняя рутина больше не кажется ей той самой. Всё вокруг больше не кажется ей идеально сладким, а боль от неоправданных ожиданий колит сердце. Даже во сне её не отпускает реальность. Дверь на кухню открывается, но она слышит только скрип и глушащую тишину. Она отчаивается уже увидеть там кого-то, списывая всё на сквозняк, но оголённого плеча касается тёплая мужская ладонь. Огрубелая, совсем не мягкая, но очень знакомая. Она не может открыть глаза, чтобы посмотреть, кто же её гость и только хнычет, пытаясь выдавить хотя бы слезу, но и на то не способная, захлёбывается воздухом и едким молчанием. — У тебя опять приступы? — голос до того знакомый, что хочется кричать о счастья и тут же повесится от тоски. — Лисса, подожди, я принесу таблетки. От знакомого обращения становится легче, но он же редко называет её по имени. По крайней мере, в реальности. Хотя, она уже даже не понимает, где находится и что из происходящего выдумка. — Постой, — она нашла в себе силы прохрипеть. — Мне уже лучше. Она поднимает взгляд и видит перед собой совсем не ожидаемого строгого аристократа с вечно начищенной обувью. Она видит добряка, светлокожего, со слегка заросшим лицом и самым лучшим взглядом в её жизни — полным беспокойства. Мелисса не плачет, она искреннее улыбается, тут же забывая о недавнем наваждении и снова с головой окунается в идиллию. Она радостно смеётся и обнимает его крепко-крепко, как после долгой разлуки. Мужчина, опешив, всё же нежно прижимает к себе: целует в щёку и тоже улыбается. Очередная сказка настолько сладка, что его руки кажутся по-настоящему тёплыми, солнце — по-настоящему жарким, а любовь — абсолютной реальностью. — Тебе нельзя переживать в твоём положении, — он щёлкает её по лбу. — Всегда носи с собой таблетки, даже дома. У неё в душе парят не бабочки, а сразу тысячи фей, рассыпают вокруг сверкающую пыльцу. Голова кружится от исполнения самой заветной мечты. Она понимает, о чём он говорит, и только сейчас обращает внимание на совсем ещё слегка выпуклый живот и ни капли не удивляется. — Я знаю, — виновато улыбается. — Я же такая рассеянная, прости. — Ты всегда такая была, что же ты извиняешься, — гладит по волосам, слегка, еле касаясь похлопывает по макушке. Сказка казалась едино правильной, чётко поставленной и удачно выполненной целью, сбывшейся мечтой. Ей не нужно было ничего, кроме того, чтобы ощущать это как можно дольше. Тепло. — Мелисса, — знакомый голос еле слышен за пределами её идеального мира. Всё вмиг исчезает, она хмурится, в панике хочет убежать, но вокруг только темнота. Опасная, тягучая и разочаровывающая от осознания, что это всё-таки оказалось сном. — Открой глаза, Мелисса, пожалуйста, — голос всё настойчивее и громче. Она поддаётся. Тишина. Деревянный потолок. Тик-так. Часы, кажется, встали на месте, ибо их тики слишком быстры и нерегулярны. Где-то в углу под шатким, пыльным карнизом видно небольшого паука. Сил отреагировать на него нет совсем. Сердце болит. Болит от того, что левая рука не нащупала никого рядом, не ощутила даже остатков тепла на простынях, абсолютное ничего. Сознание подкидывало только один вариант — он просто ушёл. Когда он вернётся и вернётся ли вообще… Она решает спросить у юноши, чей голос вытащил её из мира грёз: — Аллен, — сипло и грубо, — где Тики? Он только вяло качает головой, пожимает плечами, но ничего не хочет отвечать. На краю сознания вертится отчётливое объяснение, зачем Ной её забрал и как решил попрощаться. Однако куда унесли черти этого самодовольного ублюдка, как он его уже третий раз окрестил в своей голове, юноша и понятия не имел. Не решился бы он ответить на его прощальную просьбу позаботиться о Сердце, это бы не смог сделать никто. Разве что, Нои. Было бы забавно, но явно непрактично. Тики бежал в неизвестном даже ему самому направлении, нагло отрубив все канаты к бегству обратно, отрезав все красные нити именными ножницами. Жестоко. Пытаться защитить самое дорогое, но не мочь, оставляя это самое и сбегая. Не в силах попросить помощи от того, что даже не знает таких чувств, как дружеские. Аллен клянётся, что он бы нашёл способ помочь ему, если бы тот только попросил. Вот только просьба была абсолютно другой. И шансов переубедить бушующего от боли и ярости Ноя тоже не было. — Уолкер? — взгляд карих глаз без освещения похож на дьявольский. — Я не знаю, — так тихо, что она еле расслышала. — Я целые сутки пытался разбудить тебя и за это время, он так и не объявился. Пару раз я осматривал город, но он как сквозь землю провалился… Злость сменяется удивлением, а после простым отчуждением и осознанием происходящего: ладони сжимают простыни, глаза щипает, но не от грусти, а от ненависти к самой себе — недоглядела. — Я думала только о себе, — голос дрожит. — Я никогда не спрашивала у него ни о чём, всегда молчала и только возмущалась, что он не понимает меня… Уолкер думает прервать её и успокоить, но не может и шагу сделать в её сторону, ни рта открыть. Она же права. Права и под каждым словом он может подписаться сам. Он ведь сбежал ради неё. Так можно ли было предотвратить это? Нет. И он находит, что ответить: — Он сделал это ради тебя, — звучит хуже, чем Аллен рассчитывал. — Я уверен, что он вернётся рано или поздно. Он же… — Что он? Хочешь сказать, что «любит меня» или «заботится обо мне»? — она вскрикивает, в глазах застывает ледяная влага. — Он не вернётся. Именно поэтому он и не вернётся. Потому что тогда… Она решается и приподнимает потрёпанную рубашку на уровень груди, показывая огромный синяк, что разошелся лиловым пятном от ребер почти до тазовой кости. Мелкие ссадины на спине, чуть ниже, по бёдрам, царапины поглубже. С безразличным взглядом ждёт от него хоть чего-нибудь в ответ, лишь бы не продолжительного молчания. Но ни удивления, ни сочувствия. Однако он всё-таки подходит ближе и берёт её за запястье, еле-еле, словно прикасаясь к чьей-то бесценной драгоценности. Ткань спадает обратно, закрывая увечья, но Мелисса уже ничего не замечает: на руке та самая цепочка, которую она видела у Тики в тот день. Золотая, абсолютно без ничего, великоватая для нее, но… — Не вернётся. Аллен сочувственно смотрит, но ответить не в силах. — Никогда. Шёпот сильнее крика. «Помогите». Глубокий сон. Аллен упрямо дождался следующего дня, не смыкая глаз. Когда девушка таки проснулась, долго с ней разговаривал, убеждал и возвращал к реальности. Повезло, что та не имела склонности к долгим депрессиям и нормально отреагировала на убеждения товарища. Хоть разговор был не простым, а он почти всю ночь только о нём и думал, чтобы к чему-то прийти, нужно это «что-то» найти. Мелиссу нужно было убедить в надобности найти Тики, как бы она не обижалась и как бы не винила себя. Её нужно было хотя бы убедить в надобности просто идти вперёд — дать цель, которой доселе не было. Ведь всё это время она аморфным листочком путешествовала «ну как получится, куда река принесёт, там и останусь». Такой подход должен был быть изменен, ведь у человека должна была быть конкретная цель. И этой целью, вопреки всем возражениям общества, по мнению Аллена, не должна быть в итоге только любовь. — Рано или поздно пришлось бы попросить тебя об этом, — он серьёзнее, чем когда-либо. — Нам нужна сила Сердца… Мелисса не понимает. До этого она ни разу и не задумывалась основательно о том, что может хоть как-то помочь либо Ноям, либо экзорцистам. Просто пыталась выжить, хваталась за каждую возможность, которую даровала ей судьба. От неё хотят помощи, а она обессиленно сверлит взглядом чужую руку в перчатке, не зная, чем может быть полезна. Да будь её воля, она бы никогда в жизни не стала Сердцем. — Я поясню… …Способности Сердца Чистой силы — это то, что занимало мои мысли всё последнее время после встречи с тобой. После нашего последнего совместного разговора, я чётко понял: если Кросс был прав в своём предположении, что оно может исполнять желания, то его сила безгранична. Ты понимаешь, насколько это может быть могущественная реликвия? — Получается, оно может остановить войну? — она задирает голову, во взгляде теперь теплиться надежда. — Может… Оно способно освободить Ноев от Памяти? Затяжная тишина. Он и понятия не имел. Всё сказанное было лишь предположением, но если так… Он когда-то задумывался об этом. И даже сейчас эта мысль ему не кажется абсурдом: безграничные возможности. В их руках. Всё реально. Даже если это не так, чёрт с ним. Она должна поверить в исключительно хороший исход. Самовнушение удивительная вещь, Аллен убедился в этом по многолетнему опыту простого выживания. — Я не уверен, — осекается, видя, как она снова впадает в отчаяние. — Однако я не говорю, что это невозможно. Коронованный Клоун. Он снимает перчатку, показывая ей свою уродливую руку. Решает для наглядности продемонстрировать и активирует Инносенс, превращая левую руку в меч. Она уже видела это. Ничего не ясно. Поясняя, он просит её протянуть ладонь и показывает, как меч проходит сквозь неё. Мелисса резко прижимает её к себе. Страшно, но ни боли, ни крови не появляется. Раны тоже нет. Приходит облегчение. — Моя Чистая Сила может убивать Ноев, — Аллен не хочет снова её пугать и быстро продолжает, только заметив тень испуга на лице, — но оставлять людей в живых. Она не причинит вреда человеку, только сущности Ноя или акуме. Когда-то мы сражались с Тики, я пронзил его им, но вопреки ожиданиям, вместо того, чтобы умереть, Ной в нём начал бушевать с ещё большей силой. — Скажи, Аллен, ведь тогда Тики ещё был не знаком со мной? — Кажется, нет, это было около года назад. — Аллен, твоя Чистая Сила могла не сработать только в двух случаях: активация Сердца произошла позже, из-за моего контакта с Тики, а значит, тогда баланс был нарушен и их силы превосходили Ваши, — она нахмурилась. — Либо Память Ноя бессмертна настолько, что, не достигнув своей конечной запрограммированной цели, она не сможет исчезнуть. Седовласый экзорцист определённо опешил от её неожиданной разговорчивости и, более того, проснувшейся сообразительности. — Второй вариант маловероятен, — хмыкнул юноша. — Если бы она имела такую волю, тогда Неа не смог бы пойти против семьи, а Тики полюбить обладателя Чистой Силы. Вот только… Неа — Ной, сам по себе, не человек, в котором проснулась Память, в отличии от Тики. Значит, в качестве исключения только Удовольствие… — Нет, ещё и Мудрость, — Мелисса в первый раз так глубоко задумалась обо всём. — Вайзли помогал Тики, несмотря на то, что вся семья искала его и не выдавал. Я думаю, была бы Роад сейчас в этом мире, она бы тоже… — Откуда ты знаешь про Роад? — Я вообще слишком много знаю, Аллен, — она улыбается. — Я же прожила в их доме целых три месяца, и хоть её не было, Тики вспоминал о ней тогда не раз. — Исходя из всего этого, мы можем сделать вывод, что всё-таки я не смог сделать из Тики человека, только потому, что тогда мы ещё не нашли тебя, — облегчение не пришло. — Тогда… — Если мы найдем способ, как с помощью силы Сердца можно сделать сильнее Коронованного Клоуна и все остальные Чистые Силы, то… — То история не повторится очередным апокалипсисом, — наконец, заканчивает Аллен. Напряжение уходит, а следом приходит долгожданное облегчение. Надежда. Это всё звучит слишком легко, но в эту версию хочется верить больше, чем во всё услышанное ранее. Не допустить второй Ночи тьмы, не допустить забвения, краха мира, не допустить ещё одной мести Ноев, кровавого бесконечного цикла, который заканчивался одним и тем же исходом. Вот только… — А как мы узнаем, как пользоваться этой силой? — она неожиданно переспрашивает, юноша понимает, что рано расслабился. Немного поразмыслив, он отвечает: — Есть два варианта: безопасный, но нереальный и смертельный, но более-менее возможный, — не дожидаясь ответа, он продолжил. — Начну с безопасного… Этот план заключался в том, чтобы выведать информацию у Мариана Кросса. В свете последних событий, конечно, может показаться, что это вполне выполнимо, но кто сказал, что столь тайная особа станет делиться своими познаниями. Особенно, если он сам уже скорее всего придумал какую-то опасную и сложную игру. Связываться с ним, как самому себя добросовестно закапывать в яму. Второй же в посещении Ордена, без экскурсий и приглашений. В похищении, никто бы никогда не додумался до такого абсурда — куба. Как Аллен посчитал, то, что им рассказывали в итоге, может быть не тем, что на самом деле зашифровано в маленькой, но такой необходимой всему человечеству для выживания коробочке. Правда, подробности этого плана были настолько туманны, что он скорее смахивал на бред сумасшедшего, который никто и никогда не захотел бы воплощать в жизнь. — Ну что, как действуем? — Оба, — она светилась уверенностью, — оба варианта! — Серьёзно? — с удивлением переспросил юноша. — Ну, сначала вариант с Кроссом, конечно, — хихикнула девушка. — Ну, а потом всё же придётся вернуться к тебе домой, Аллен. — Не боишься? — чтобы в последний раз убедиться. — Ничуть, — улыбается. — Боялась бы, если бы мы не придумали ничего, а теперь… Я чувствую, что ещё не всё потеряно. А ещё… «Тики, я обязательно… Слышишь, обязательно тебя найду!» — Что? — удивлённо переспрашивает Аллен. — Ничего, — тень улыбки слетает с губ. Она облокачивается на подоконник, переводя взгляд к серому небу, к тучам, что никак не хотели отпускать этот город. Пытается разглядеть что-то за горизонтом, но там ничего нет. Она даже не может почувствовать, как раньше, хотя бы предположить, где бы он сейчас мог быть. Слёз больше нет: мысли вернулись в нужный лад, надежда изменила в миг скорбь на радость, томительное ожидание каждого следующего дня. Она закрывает глаза, где-то в глубине души еле-еле скребут кошки: «Не буду говорить ему о Хевласке. И не буду говорить, что из-за меня её не стало. Он не сможет никем пожертвовать ради общей цели, никогда. Это всецело моя обязанность. Не зря ведь Сердцем являюсь именно я. Никому не расскажу, никогда и в конце… Заберу эти слова с собой».Вернёмся на несколько дней назад. Англия. Лондон. Чёрный Орден.
День выдался ужасным: слишком приторно светлым, солнечным и приятным, как для такого события, как проводы в иной мир. Это ощущалось и в воздухе, который уже наполнялся запахом цветения травы, едва ли распустившихся весенних цветов, и в тепле, коим одаривало солнце каждого. Даже лёгкий, прохладный ветерок подбадривал цветение весны, разнося по округе звонкое пение птиц. Несмотря на это, ни на ком из присутствующих не было лица. Хевласку хоронили со всеми почестями, с именной могилой, что так непривычно для ордена. Ей поставили памятник: святая дева, держит на руках божественный кристалл, а вокруг неё молятся, о всех павших в бою, маленькие ангелы. В лучах солнца мраморная статуя иногда отдаёт бликами, будто светится, а сама она, будто улыбается. Линали нещадно тянет блевать. От, как ей кажется, наигранно скорбящего Рувелье, от небывалого дня, который мог присниться ей только в страшном сне: она не верила, что это могло случиться. Даже когда брат действительно хотел пожертвовать Хранительницей в то злополучное утро при нападении Лулубел. Да и сейчас не верит. Не хочет верить. Комуи прижимает потрёпанную кепку к губам, пытаясь сдержать слёзы. Вокруг собрались кардиналы: едва ли не позвали только Папу Римского. Наигранный пафос, наигранная грусть: Лину до мурашек пробивает задушить их всех здесь и сейчас. Каждого с особой жестокостью. А дева продолжает улыбаться. Когда Рувелье кладёт две гвоздики к её ногам, когда он склоняет голову и роняет одинокую слезу — Ли скрипит зубами от злости, в попытках отрезвить себя, ногтями до крови раздирает кожу на ладонях. В попытках проснуться, прервать эти мучения раз и навсегда. Каждый шаг назад сопровождается рождающимся в сердце ярким, словно бутон красной розы, страхом. Обрастает обратная дорога когтистыми зарослями, запрещая вернуться, ведя только в одну сторону. Другого шанса бежать не будет. Другого шанса выжить так же не будет. Хевласка, обратившаяся перед смертью в нормальную, обычную девушку: свой человеческий труп… Застывает перед лицом с блаженной улыбкой на устах, радуясь окончанию своего времени. Протягивает руку, толкает, немыми губами, посиневшими и потрескавшимися, кричит: «Беги». Линали пугается, пуще, чем, когда дуло Акумы было первый раз приставлено к её затылку, и действительно убегает. Безвозвратно. К единственному её душевному уединению. К её маленькой, потерянной в пылу сражений, вселенной, которая всё ещё продолжает ждать. И пусть он десять раз не одобрит этот шаг, пусть Комуи снова поплачет, но «он должен понять» — шепчет, успокаивая себя, про них обоих. В комнате её встречает тишина, сырость, но вовсе не от уличной влаги: кажется, реки её слез ещё не выветрились. Собирает всё, что попадётся под руку, не смотря даже, что именно кладёт — главное просто успеть. Берёт единственный имеющийся полупустой рюкзак, ведь её вещей не хватило даже на него. К чёрту все платья, к чёрту перчатки и даже пальто. Пулей выбегает из комнаты, зажмурившись, случайно хлопает дверью. Никакого плана, все заняты сейчас проводами Хранительницы. Ноги несут в бесконечные дали. Когда она уже касается травы, зарослей возле чёрного хода, тут же активирует Инносенс. Плевать, если заметят, плевать, если вышлют погоню — быстрее неё может быть только ветер. А ему незачем её догонять, ему незачем её останавливать. Смотритель сжимает кепку, всё сильнее и сильнее, чувствуя, что где-то за его спиной загорается зеленоватый огонек. Слыша резко поднявшийся ветер, молится про себя, не зная о чём, но бескорыстно и за каждого: особенно за малышку Линали. Ветки под ногами предательски громко ломаются. Ей кажется, что она совсем недалеко, хотя позади уже несколько километров. Ей кажется они слышат. Линали сжимает лямки рюкзака, сильнее, чем Комуи свою кепку, и больше не роняет ни единой слезинки, ощущая, что сделала первое в своей жизни правильное, свободное от чужого влияния, решение. И пусть идёт всё пропадом. Её ждут друзья.Развалины на окраинах Лондона. Следующий день.
Роад не помнила, через какие мучения придётся пройти, снова обращаясь в человеческое тело — за столько времени она забыла даже как ходить. Точно уверенна, что и шагу ступить не сможет, то ли от боли, то ли от едва распустившихся крыльев жизни: не настоящей, но хоть какой-то. Слабое подобие существования, совершенно не превосходное, на самом деле даже саму себя отталкивающее: только чудовище может, сгорая в костре, продолжать кричать, даже когда от костей останется только пепел. Она открывает глаза, руки в крови — собственной. Всё ещё куски мяса, едва ли напоминающие человеческие конечности. С безразличием она наблюдает как сухожилия покрывают новые участки кожи, серой, кажется, металлической: точно не мягкой, точно не человеческой. Пальцы пытаются ухватиться за что-нибудь, чтобы приподняться, но получается только драть землю ещё едва появившимися ногтями. Роад не чувствует боли. Вспоминает, что никогда и не чувствовала. Она ступает босыми ногами по земле, уже не опираясь — без надобности. Впереди перед глазами мельтешит знакомый образ, но расплывается: — Кто ты? Незнакомец всё молчит, выжидающе смотрит пока та снова обретёт способность трезво мыслить. На самом деле ей больно, но настолько сильно, что она не чувствует: рассудок помутился, не ясно, даже, где земля, где небо. Мечта сходит с ума, приходя в себя. От уродства. Внутри и снаружи. — Роад, это я, твой папочка, слышишь, дорогая, — Шерил старается быть как можно мягче, протягивает руки. Мечта не понимает. Она отшагивает назад, почему-то боясь подойти, хотя уже осознает, кто перед ней. Желание. — Тише, Шерил, подожди, — убирает его руки Вайзли. — Дай ей ещё немного времени. Я итак постарался ускорить процесс. Потерпи. Отчего-то ей всё дурнее, земля уходит из-под ног, она сваливается на колени. Боли так же нет, пространства тоже. Одно безумие и метавшиеся вокруг силуэты, явно уже обеспокоенные. Роад снова забывает, кто перед ней, и окунается в забвение.