Цветы Железа

— Не бойся. Положи руку мне на плечо. Нет, эту руку дай мне, а ту — на плечо… молодец. Пальцы Коула через толстое сукно парадного костюма (под которым Тревельян предусмотрительно спрятал также пару металлических пластин — мало ли, кто на балу захочет угостить его внутренности кинжальчиком) даже не чувствовались. — Сожми крепче. Отлично. Сейчас, погоди, у тебя лента сбилась… — Инквизитор отпустил талию Коула и поправил парадный костюм. Кажется, Вивьен не столь старалась над его кройкой — если старалась вовсе; над одеяниями остальных членов бала она, впрочем, потрудилась на славу. — А, ну её. Все приготовления были завершены, и Трев сказал доверительным голосом: — Вот так. Теперь сделаем тренировочный кружок по балкону. Шаг назад, шаг в сторону, шаг вперёд, шаг в сторону. Это просто. Давай. Он шагнул и наткнулся на неподвижную глыбу, которая, заглядевшись то ли на луну, то ли на улыбку Инквизитора, спохватилась и отступила в последний момент: — Извини… — Не смотри вниз. Смотри мне в глаза. Ничего страшного, если наступишь пару раз. Просто расслабься! Дух послушно отработал несколько тренировочных кругов-квадратов, выучил основные движения и перестал спотыкаться об самого себя, после чего удовлетворённый Инквизитор протянул ему локоть: — А теперь пошли потанцуем в зале. Коул задумался, как правильно ему уцепиться за руку Вестника, но тут на балкон выскочила запыхавшаяся женщина: — Вестник! Подумайте о репутации! Мак едва не выпал в сад (Коул вовремя взял его за руку, удержав на месте) и возмущённо зашипел: — Жози! Кто научил тебя подглядывать! — Мне сестра рассказала, — отмахнулась посланница. — Послушайте меня, Вестник, вам не стоит этого делать. Двор едва ли поймёт ваш поступок; боюсь, со стороны это похоже на… падерозию! — Паде… эрозию почвы? — Детолюбие, — подсказал Коул. — Какое детолюбие, ему как минимум двадцатник, — округлил глаза Мак. Коул покачал головой, отпустил тёплую руку и собрался уйти, но Мак придержал его за злосчастную ленту. — Серьёзно, Жо-жо, что за бред ты несёшь? Из меня такой же педофил, как из тебя — жена Корифея. — Господин Тревельян, я прошу вас, — взмолилась Жозефина, — ваш любимец выглядит на четырнадцать. Даже при плохом освещении. — Госпожа Монтилье, я прошу вас, — кивнул Инквизитор, скрещивая руки на груди, — не суйте нос не в свои дела. Я только что спас Орлей от гражданской войны, а вы собираетесь лишить меня удовольствия потанцевать с другом? Так всегда было: “Я только что убил высшего дракона, а вы собираетесь лишить меня радости побегать без штанов?”, “Я только что побывал в Тени живьём, а вы лишаете меня возможности нажраться в хлам?”… Жози вздохнула: — Ваша. Репутация. — Моя. Репутация, — передразнил её Тревельян, — и впрямь держится на волоске после того, как я возродил Инквизицию, убил семь дракониц, освободил Теринфаль, сразился при Адаманте, осушил озеро в Крествуде, спас сотни… тысячи… нет, даже сотни тысяч беженцев и… — Ну пожалуйста, — взмолилась Жози, — я ведь тоже хочу отдохнуть! — И я, — улыбнулся Трев, — и Коул. Все хотят отдохнуть. Так не будем же мешать друг другу!.. Не переживайте, Монтилье, знать ныне будет обсуждать только воссоединение Селины и Бриалы. Да и танцевать мы будем… в уголочке где-нибудь… Тут он вспохватился, обнаружив, что Коул всё-таки сбежал.

***

Уговоры, улыбки, успокоение. “Ну, если она не хочет, значит, есть причины” против “Ну, если я хочу, значит, есть причины”; победил Тревельян. Инквизитор вытащил еле упирающегося Коула из комнаты слуг и, уверенно проведя его за собой через кружащиеся в вальсе пары, встал в центре зала. — Рука на плечо, — подсказал он, обворожительно улыбаясь. Оркестр у стены, заметив Тревельяна, заиграл искусней и изящней, и пара влилась в музыку, кружась среди танцующих так гладко, как если бы они катались на коньках по магическому льду. Ноги стучали и шаркали, скрипели ботинки, срывалось дыхание, шуршала одежда; пальцы Коула сжались на руке Инквизитора, будто бы он тонул или бежал, а рот приоткрылся то ли испуганно, то ли восторженно. Инквизитор чувствовал затылком и видел мельком, что все кружащиеся рядом пары оборачиваются на них, а придворные сверху судачат и смеются, но сам он, как в полном одиночестве, только улыбался и смотрел в глаза партнёра. Это лишь отдых, отрешение, безобидное времяпровождение; не более, чем шутка, не менее, чем радость. И плевать на все формы обвинений — его привязанность к боевому товарищу можно было окрестить и некрофилией, и фетишизмом, и магией крови, но какое это имеет значение, когда вальс так красив, а он — так уверен в их совместной неотразимости? Всё вокруг закружилось, заблистало, запуталось, и лишь они вдвоём горели, как рубины, выделяясь острым глазом на фоне священного огня, пока остальные члены Инквизиции померкли, спрятались за колоннами, укутались в молчание и отмахивались: “Это просто…” Танец пролетел так быстро, что Инквизитор не успел и запыхаться; Коул, однако же, едва не свалился от усталости, повиснув на его руках и бормоча что-то про слетевшие маски. Раздались одиночные похлопывания, плавно перешедшие к стадии бешеных аплодисментов, и вконец весь зал восторженно рукоплескал. Одна Монтилье уткнулась в руку, заплакала и посмотрела в окно, оценивая расстояние до земли — к госпоже послу чуть ли не наперегонки бежали сплетники и судьи.