Don't

Есть одна рыжая мразь, которую надо грохнуть. Мелкая пиздливая конопатая рыжая мразь. Микки хочет подарить самому себе на Рождество набор отверток, которыми он будет ковырять свой череп, пытаясь выдрать из себя это инопланетное мудло, что застряло в глотке и под коркой мозга, вцепилось пальцами в глазницы и повисло на ребрах ошметками сердца. До хрипоты. До содранных в кровь коленей. Целовать его омерзительно, но Микки целует, и будет до тех пор, пока не ебанется в обморок, как барышня, потому что он, сука, такой дохляк. Потому что он в этих руках, как глина. Потому что Галлагер – это кто-то из адского котла, и он засасывает, засасывает в себя, не оставляет сил, не помогает выплыть. Тянет. На самое. Дно. – Ебануться можно, – хрипы, придавленные кровью с закусанной губы. Они трахаются в туалете гей-клуба, и, казалось бы, ниже падать просто некуда, но Микки падает, пробивая землю, потому что руки Галлагера на его плечах, и он вбивает его в стенку лицом. От кайфа подкашиваются колени, от отвращения хочется блевать. А он кончает как сучка, даже без рук, и звон в ушах, как кошачий визг – сносит крышу. Потом курить вдвоем, сидя голой жопой на заплеванном полу. Курить и молчать, делить на двоих одну сигарету. – Ты пиздец, Микки. Ни хуя не смешно, а Галлагер ржет, сгибаясь пополам, как полнейший придурок. Микки смотрит на него и хочет одновременно втащить ему и ласково растрепать пальцами шевелюру. – Ты сколько кокса вжарил? – Это ты – мой кокс, Мик. Убил бы. Галлагер кладет голову на его плечо. Задница ноет не меньше, чем ребра, под которыми мясо и кровь, и нет уже целого места. Сердце – изодранный на куски комок, которому давно пора на помойку. Микки целует рыжую макушку и закрывает глаза.