От ненависти до любви

Горе-агроном спрятался в шкафу и разве что не рыдал. Мало того, что он весь день выслушивал шуточки от штурмовиков, что было не так уж критично: Генрих привык к таким издевкам за время гимназии и института, так он еще и окончательно разочаровал шефа, перепутав последнее поручение. А ведь до него все было не так уж и плохо. Но сдаваться Гиммлер не собирался ни в коем случае, он хотел доказать себе и Эрнсту, что он не бесполезный и не зря пришел сюда. "Мы ещё посмотрим, кто кого..." - убеждал себя Генрих, ибо из шкафа надо было вылезать во избежание неприятных инцидентов и очередных шуточек, потому как Хайни рисковал быть замеченным. Шкаф, стоящий в подсобке, как-никак был общественным достоянием, и мало ли кому бы понадобилось в него по той или иной причине заглянуть. Только Гиммлер собрался вылезать из своего "места печали", как дверь в подсобку с грохотом распахнулась. "О чё-ёрт..." - пронеслось в голове у горе-агронома. — Где это чмо очкастое? Если его не будет тут, я буду убивать, — Рём был не то, что бы зол, он был пиздец какой злой, поэтому Генрих во избежание случайной смерти, в панике начал забираться обратно в шкаф, но и тут его призвание лоха дало о себе знать: он с грохотом свалил на себя полку и разбил очки. В тут секунду агроному показалось, что он забыл как дышать, настолько тихо стало в подсобке после этого ужасного грохота и ора Рёма. Генрих понял, что с Нарнией ему обломалось, и вернулся из шкафа в суровую реальность, теперь больше напоминающую детскую раскраску после рюмки водки - без очков видел он ни к черту плохо. И посреди всей этой плывущей в тартары вакханалии торчала вожделенная рожа обожаемого начальника, по цвету напоминающая перезрелый пэрсик и готовая взорваться отборным немецким матом. — Э... Я тут, вы меня искали? — с как можно более невозмутимым видом спросил Хайни, отряхиваясь и поправляя всклоченные волосы. — Вы вообще понимаете что натворили? — в порыве ярости Рём схватил Генриха за ворот формы и начал трясти, будто это помогло бы с ответом и так бы подчиненный быстрее осознал свою ошибку. Хайни же ничего не соображал, а только безвольно повис на руках Эрнста, уже не вслушиваясь в его ругательства, а думая о том, когда лучше его поцеловать. Голос разума благополучно был связан, оглушен и брошен в самый дальний угол подсознания, чтобы не мешался и не вякал, а то разорался тут. Начальника не целуй, со штурмовиками не бухай, тоже мне, больно умный нашелся. Рём поставил тупого подчинённого на землю, но воротник не отпустил, видно, боясь, что тот свалит в шкаф к Белой Колдунье. Однако разомлевший от счастья и близости прекрасного начальства Гиммлер никуда валить не собирался. И, лишь оказавшись на одном уровне с лицом Эрнста, воспользовался случаем и аккуратненько так и беспалевно его поцеловал, сам охреневая от своего нахальства. Рём тоже малость впал в ступор от подобной дерзости "секретарши", смотрящий на шефа со странной смесью обожания, смущения и шока от собственной наглости. Эрнст все еще находился в состоянии близком к анабиозу, ибо нельзя таким наглым образом отвлекать его от праведного гнева, как на Генриха свалилось осознание (по ощущениям самого Хайни это было похоже на удар утюгом), что его первый поцелуй был с начальником. Который мужчина. И который только что был готов убить его. И все это происходит в какой-то кладовке. И что, если все слухи об ориентации шефа штурмовиков и его дурном нраве - правда, то горе-агроном проживает сейчас последние минуты своей жизни. — Какого е*аного чёрта?! — Рём, малость отошедший от случившегося небольшого апокалипсиса, оттолкнул от себя уже заочно несчастного Гиммлера и осуждающе на него посмотрел. Изначально он хотел достать из кобуры пистолет, который всегда с собой таскал, и лишить себя и непутёвой секретарши и проблем на пятую точку (в переносном смысле). Но потом ему стало интересно, что задумал коварный агроном, и с какой целью. — Извольте объясниться, а то я вас под трибунал... Или нет, сразу в застенки гестапо сдам, без суда и следствия!* Я слушаю, ну! — Ну, я… — Гиммлер снова покраснел, аки упомянутая давно еще ягода, которую все принимают за овощ, и состроил настолько невинные глазки, насколько это возможно в данной ситуации. Получилось неплохо и теперь даже выглядело так, как будто это Рём к нему домогался, а Хайни строит из себя невинную барышню и не понимает, что происходит. — И вообще, вы же… Или нет? Я думал, что да, — сегодня Гиммлер был особенно красноречив, поэтому добил несчастного шефа идеальной формулировкой вопроса. И тут у Рёма, по еврейски говоря, бомбануло. — Ах ты...!!! — выдохнул Эрнст, забыв про обилие междометий и эквивалентов культурной брани в великом и могучем немецком. За один только день новоприбывшая по чистой пьяной случайности "секретарша" успела выбесить Рёма, лишить его мозг ментальной девственности, еще раз выбесить его окончательно, потеряться, а теперь еще и поцеловать его, обернув все так, что голубым, как новогодний огонёк, маньяком-извращенцем оказался он. Решив, что с секретаршей надо покончить раз и навсегда, причем руководствуясь нерушимым правилом про "клин клином вышибается", Рём схватил швабру, скромно стоящую в углу подсобки, и положил ее в руку, как автомат. — Я тебя сейчас этой штукой вы*бу, — предупредил Эрнст побелевшего как мякоть бананчика Гиммлера, — Беги... — А, может, чем-нибудь другим? — ожидать адекватного ответа от человека с оглушенным и связанным голосом разума вообще не стоило, особенно, если учитывать, что этот человек идиот по уши влюблен. Вроде как в состоянии Рёма побагроветь от злости сильнее уже было невозможно, но слова Хайни, который должен был с криком убежать и никогда больше не возвращаться, довели штурмовика до состоянии коммунистического флага, что было весьма не патриотично. — Все, чмошник, ты огребаешь. Ожидать прыти от начальника штурмовиков было бы не удивительно, но Хайни не ожидал. Элемент внезапности дополнялся еще и шваброй, которую серьезный, респектабельный мужчина с удавшейся карьерой и жизнью, держал наперевес, как копье драгуна. Гиммлер едва успел выскочить из подсобки в коридор, как швабра возмездия опустилась на его буйную головушку. Хайни, как суровый агроном, не обращая внимания на шишку, продолжил свой побег дальше, спотыкаясь о стены и не успевая затормозить на скользком полу на поворотах. Спасение шкуры удавалось плохо, потому что цыплят разводить, это вам не от начальства со шваброй бегать. Штурмовики, повыползавшие из своих кабинетов на далеко не мужественные крики Хайни и маты шефа, запасались попкорном, а некоторые даже начали болеть за требующего возмездия Эрнста. И Генрих был бы не Генрихом, если бы не налетел на одного из них, кажется, того самого, в которого врезался еще утром и не грохнулся на землю, позволяя Рёму догнать его под одобрительные крики и свист подчиненных, и поднять себя за шкирку над полом. Теперь агроном находился в более чем безвыходном положении: с одной стороны разозленный и уже сильно пьяный штурмовик, а с другой шеф, обещавший изнасилование шваброй. — Э... Пустите! — аки истинная барышня возопил Хайни. Оставалось добавить "я буду жаловаться, это возмутительно!" и эпично хлопнуться в обморок на белы рученьки какому-нибудь рандомному спасителю-джентльмену. Это бабское поведение повергло штурмовиков в дикий восторг от недотраха шикарности зрелища. Рём, который про швабру в силу особенностей сурового немецкого юмора конечно же пошутил, теперь быстро соображал, что делать и как дальше быть. Мозг помогать соображать отказывался, точно так же, как и здравый смысл, поэтому Эрнст вместо сурового возмездия поставил горе-заместителя нормально на ноги и принялся его успокаивать. Хайни успокаиваться отказывался, еще громче начиная орать что-то невнятное и одновременно с этим пытаясь убраться куда подальше от штурмовика, который не-столб. — Я же… А вы, это возмутительно! Я буду жаловаться, даже не надейтесь, — впрочем, все как и предполагалось по закону жанра, не хватало только эпичного обморока. А на что не стоило надеяться Рёму, было понятно только оскобленному до глубины души агроному. Эрнст, осознав, что и ситуация и "секретарша" вышли из под контроля, попросил налить успокоительные грамм двести и под белы рученьки отвел разомлевшего трезвенника-агронома в первый попавшийся кабинет. — Свалили все, тут даме плохо! — разогнал штурмовиков с попкорном Рём, предварительно отняв пару пачек для ублажения прихотей своей поджелудочной железы. — Я не дама! — начал пьяно возмущаться Хайни, облокотившись о стол обеими руками, как Титаник об айсберг, — Я ку-у-урочек вы...выращиваю, блять! — Эк вас от двести граммов разнесло, герр секретутка, — почесал репу Рём, хрустя отвоеванным путем естественного отбора попкорном. — Сам ты, сволочь, секретутка! — Генрих продолжал строить из себя оскорбленную до глубины души невинность, что в пьяном состоянии удавалось не так хорошо, поэтому он просто отвесил шефу пощечину. Ибо нефиг дам оскорблять. — И меня не развезло, — в качестве подтверждения своих слов Хайни не нашел ничего лучше, чем важно кивнуть и свалиться на руки опять багровеющему от ярости Рёму. Рём решил, что с барышней на руках выходить в коридор не стоит, тем более что барышня впала в анабиоз и только что-то нечленораздельно мычала про "курочек". Выбор был один - оставить Хайни в кабинете и сказать, что так и было. На утро он все равно ничего не вспомнит. С этими мыслями Эрнст соорудил подобие кровати из стульев, милости великой ради постелил поверх свое пальто и положил на импровизированное ложе спящую красавицу. Теперь нужно было валить, чтобы наутро с самым серьезным видом пропесочить секретаршу за пьянство, разврат и засыпание в левом кабинете. Рём медленно пошел к двери, стараясь не стучать набойками на сапогах, дабы не разбудить горе-подопечного. Однако тот "разбудился" сам. — Э! Ку-уда пшёл?! А поцеловать любимую на ночь? Эрнст со вздохом остановился совсем рядом с дверью. Эх, а спасение от уже порядком доставшего заместителя было так близко! — Какая любимая? Мы знакомы только день, а я уже сто раз пожалел, что нанял тебя. Хайни сразу же состроил обиженные глазки и посмотрел на любимого шефа как на злейшего врага народа и еврейского коммуниста к тому же, и вообще сделал вид, что прямо сейчас разрыдается. — Но я же работать буду, я для тебя все-все сделать готов. И я не бесполезный. — Черт с тобой, золотая рыбка... - Рём взял себя в руки, чтоб не пристрелить секретаршу хренову, и чмокнул того в лобик. — Ну да, как шваброй меня девственности лишать, так он первый, — недовольно проворчал Хайни, — А как в губки поцеловать, так он ссыт как баба! Рём охренел от подобного напора бухого и посему шибко смелого недоразумения, но целовать не стал, ибо нехрен. — Я на тебя курочкам пожалуюсь. Супостат. Я люблю тебя, а ты мне сердце тут разбил, понимаете! — тяжело вздохнул Хайни и заснул младенческим сном, положив ладошку под щёчку и тихонько посапывая. ______________ *Да, авторы прекрасно осознают, что Гестапо еще нет. Но это же не важно, че