От ненависти до любви

Вот уже минут пять Генрих пытался разлепить глаза и при этом осознать в какой вселенной он находится. Получалось не особо хорошо, ибо каждый раз окружающее пространство коварно расплывалось и ослепляло и так не особо хорошо видящего агронома. А еще голова раскалывается так, будто обиженный здравый смысл нашел колокол и бил в него без остановки. — Герр секретутка, чем быстрее вы соизволите притащить свою бренную тушку ко мне в кабинет, тем больше ваши шансы на выживание, — пространство раскололось на тысячу осколочков и впилось в голову Хайни громогласным голосом Рёма, распахнувшего дверь с ноги, дабы эпичнее разбудить "секретаршу". Гиммлер схватился за голову, опасаясь, что она разлетится на мелкие кусочки и Рём увидит, что его мозг маленький и расово неверный. — Так точно... — голосом столетней старушки отозвался Хайни, и, закутавшись за неимением розового пледа в пальто Эрнста, которое всю ночь согревало его "бренную тушку", и, кряхтя, поплелся за величественной спиной, крайне недоумевая, что вообще произошло. События вчерашнего дня напрочь стерлись из головы агронома начиная с момента эпичного его падения из шкафа. Так что ни поцелуев, ни швабры, ни алкоголя девственно чистый с похмелья мозг Хайни не помнил. Поэтому ухмылки и смешки встречающихся по дороге штурмовиков были ему абсолютно непонятны, и оставалось только гадать по какому они поводу. — Господин Рём, что вчера произошло, что я там оказался? — голос Хайни всё так же напоминал старушечий и отказывался слушаться хозяина. — Ты еще спрашиваешь, что произошло, любимая, — последнее Рём произнес с какой-то презрительной усмешкой и особенно выделяя, заставив Генриха скосплеить испанский помидор цветом лица. — Э... — только и ответил новоиспеченный помидор. Мозг упорно отказывался переваривать информацию, нагло показывал вчерашнее количество выпитого посредством головной боли, а веселая озорница печень так вообще обозлилась. — Что "э"? Не помнишь, как мне в вечной любви клялся? — язвительно спросил Рём, останавливаясь перед дверью своего кабинета и поворачиваясь к побелевшему Хайни. Тот мысленно прокладывал маршрут отступления и оправданий, но поскольку он не помнил, что именно наплёл, то получалось сие действо с большим трудом. — Я ж пьяный был, — наконец придумал отмазку, гимназистки достойную, Гиммлер, — Это было помешательство, я нормальный! — Ну и жаль, под пиво ты даже милый, — с этими словами Рём гордо удалился в закат в кабинет и разве что не захлопнул дверь прямо перед носом застывшего на месте от шока и не знающего, как ему реагировать и дышать Генриха, для большей эпичности. А агроном тем временем пытался вернуться в реальность и осознать, что с ним происходит. В какой-то степени это даже было похоже на комплимент. — Эээ… — спустя пару минут Хайни уже смог вспомнить как разговаривать, но искусство формулировки связных слов и предложений из звуков осталось для него тайной, поэтому он смог выдавить из себя только такой глубокомысленный ответ. И тут до Хайни дошло, что он все еще не уволен, и он усиленно начал стучаться в кабинет, дабы получить работу на день, однако дверь кабинета была закрыта на ключ заботливым Рёмом, который тоже откровенно желал заныкаться от надоедливого зануды в шкаф. Однако должность великого и могущего шефа не позволяла подобные действа, поэтому Эрнст загрузил Гиммлера работой, которую сам бы и за три дня не переделал, чтобы тот не мелькал своими сельскими усиками в его кабинете. Когда охреневший от количества дел Хайни исчез в неизвестном даже ему самому направлении, Эрнст решил обдумать происходящее со свойственной ему педантичностью и скрупулезностью. Однако происходящее выходило за рамки нормального, упорно насилуя логику и здравый смысл. Ладно, любовь с первого взгляда, да, это Эрнст понять мог, но какого черта несчастный агроном полез к нему в наглую целоваться - это было уже загадкой из разряда сфинкса. Ладно бы какое-то время преданно ходил бы за Рёмом везде и сломя голову несся бы выполнять все поручения, а спустя долгое время сбежал бы от снедающих чувств. Это хоть и раздражающе, но знатно тешило бы самолюбие шефа. Так нет же, Хайни решил действовать решительно, и в глубине отсутствующей души Эрнсту это нравилось, хотя проснувшийся не вовремя голос разума вопил о том, что все не то и все не так, когда в тебя влюбился агроном-неудачник. Эрнст решил и из этого факта извлечь счастье для ублажения своей похотливой самооценки. "Увольнять недоразумение пока не стоит, - подумал Рём, радостно потирая ручки от предвкушения. - Будем изображать неравнодушие и заинтересованность, а потом разобьем леди агроному сердце. И очки по возможности". Решив для себя эту вещь, Эрнст увлекся продумыванием возвышения своего статуса среди господ-штурмовиков, ибо его любит даже какой-то там куровод, так что все остальные должны любить вдвойне. Увлёкшись, Рём даже подумывал о создании фан-клуба в честь себя прекраснейшего, как вдруг дверь без стука и предупреждения распахнулась, и в неё вломилось нечто запыхавшееся, чуть не врезавшись в стол. — Я сделал. Но кажется, меня сейчас убьют, господин Рём, сделайте что-нибудь, я же еще слишком молод, я хотел умереть лет в девяносто, в окружении боготворящих меня внуков, на собственной ферме. Знаете, где-нибудь в Баварии. Или в России, когда мы ее захватим, там шикарные места для фермы. Весь этот поток неконтролируемых слов вылился на этого не ожидающего Эрнста, и теперь заткнуть "секретаршу", начавшую размышлять о развитии сельского хозяйства в Германии и России и забывшую о том, с чего начинала свой монолог, было невозможно. — Стоп, — раздраженно отмахнулся от Генриха шеф штурмовиков. Ибо нехрен отрывать его от мечты о фан-клубе, — ты, что? — А что я? — удивленно вскинул брови Гиммлер, потеряла ниточку диалога. В голове воображение рисовало ферму на Байкале. — Хорошо, поставлю вопрос по-другому, какого черта ты ворвался в кабинет без стука и с таким видом, как будто за тобой гонится похотливый коммунист? — Рём невольно усмехнулся, вспомнив про швабру, но невнимательный и все еще безочковый Гиммлер пропустил это мимо внимания. — А. Меня убить хотят! — вспомнил Генрих, — У вас тут есть шкаф, а то мне прятаться негде. Эрнст снова ухмыльнулся и начал раздумывать где бы раздобыть попкорн для просмотра погони разъяренных чем-то, что натворил горе-агроном, штурмовиков за Хайни. — Конечно, нет, а то бы я давно от тебя там спрятался. Гиммлер обиженно хмыкнул и так посмотрел в сторону шефа, что тот почувствовал себя предателем человечества и ужаснейшим человеком на планете. — Тогда у меня нет выбора, я ж хочу жить, — с этими словами Генрих взгромоздился на колени охреневшему от такой наглости Рёму и вцепился в него аки клещ, — Вы меня спасете, вы же хороший. Хорошим Эрнеста не называл никто и никогда, так что прозвучало это как оскорбление, и шеф мог бы и обидеться, если бы не прибывал в тотальном шоке. Рём даже не сопротивлялся, в полнейшем ступоре и анабиозе восседая на своем боссовском кресле с довольным Хайни на коленях. Каково же было изумление штурмовика, того самого который не-столб, когда он, с жаждой кровавой расправы и кровной мести ворвался в кабинет к начальнику и увидел ЭТО. — Я попозже зайду, — пробурчал штурмовик, впавший в ступор не хуже Рёма, — Развлекайтесь... Захлопнувшаяся дверь ввела Эрнста в нормальное состояние, и он отвесил Гиммлеру крепкий подзатыльник. Тот, явно не ожидавший такого от своего спасителя, не удержав равновесие, рухнул на пол свей своей бренной тушкой, предварительно долбанувшись о стол, как подобает ему, Хайни, по закону жанра. И вот тут Эрнст вспомнил про свой коварный план с изображением неравнодушия и последующим разбиванием сердца и очков Гиммлера, хотя насчет последнего он уже опоздал: Генрих же сам умудрился очки разбить. Поэтому шефу пришлось изобразить крайнее сожаление и сочувствие и даже поднять секретаршу с пола, дабы не страдала от обиды и ударенной головы. — Так, от расправы я тебя геройски спас, рассказывай, что с работой, которую я поручил. Рём уже готов был коварно рассмеяться, аки шаблонный злодей из голливудских фильмов, которых еще нет, как сияющий Хайни обломал все его планы. — Я все сделал. Видите, я не бесполезный, — Хайни настолько был горд собой, что чуть ли не начинал танцевать на месте и светиться аки новогодняя гирлянда. Впрочем, в его успех Рёму не особо верилось, уж больно Генрих был неудачником. Однако, по плану сначала надо было похвалить своего непутевого, чтобы тот совсем растаял и размяк, как пончик в пиве, а потом уже начинать костерить по самое не балуйся. — Ну вот, я уже почти не жалею, что принял тебя на работу. Хайни расцвёл, как пэрсик на Кавказе, чуть не ослепив своим сиянием моськи пролетавшего мимо комара. — И не пожалеете! Я буду стараться лучше всех! Рём хмыкнул, и взял у Гиммлера бумажку с делами. И охерел в самом нехорошем смысле этого выражения. Дело в том, что обезочеченый Хайни не прочитал ничего толком нормально, и перепутал чуть больше половины, а все оставшееся запорол хуже пресловутой гимназистки. По гробовому молчанию и лицу шефа, начавшему принимать цвет вражеского коммунистического знамени и выражение маньяка, Генрих мог бы догадаться, что что-то не так и успеть сбежать из страны или хотя бы из кабинета, но он был слишком горд собой, чтобы замечать подобного рода мелочи, поэтому продолжал пялиться на Рёма с улыбкой идиота и сияющими от счастья, как отмытые водкой шиллинги, глазами. Эрнст собрал всю волю в кулак, чтобы не убить агронома прямо сейчас, а отложить казнь хотя бы на пару минут, поэтому слишком наигранно-ласковым голосом подозвал к себе Хайни. — Радость моя, подойди-ка ко мне чуть ближе, вот так вот, — и только когда ошалевший от такого счастья Гиммлер начал выжигать глаза шефу своей улыбкой, Рём заорал на него, — Какого, ***, хера ты творишь, уебище лесное? Нежные уши и музыкальный слух леди агронома не выдерживали такого ора и ругани в одном предложении, посему Гиммлер побледнел и хлопнулся в обморок, как истинная барышня, не пережившая такою грубость в свой адрес и такое количество стресса, по закону жанра ударяясь своей многострадальной головой об стол. Рём охренел который раз за день, потому что это был первый на его практике случай, когда подопечный отключается от его воплей. Проверив, не лопнули ли у Хайни барабанные перепонки и не потек ли мозг из ушей, Эрнст подтащил тушку к окну, чтобы проветрить. Хотя желание выкинуть из окна тельце было непередаваемым и очень страстным. Отлив из графина воды в стакан, Рём не жалея вылил все на голову Хайни, не заботы, а мести для. Тот ожил и начал хлопать глазками, осознавая, что вообще происходит, и почему вожделенный шеф только что облил его ни за что ни про что чуть ли не святой водой. Вариант про то, что он обратился в вампира, Генрих сразу отложил, ибо у вампиров безупречное зрение. — Э... Что произошло? — почесал репу Гиммлер и понял, что вся его репа состоит из одного большого синяка, — Меня избили? И вы меня спасли? О... это так благородно. Спасибо! Рём мысленно перекрестился, благодаря Господа за то, что недоразумение не полезло обниматься. Но слишком рано он радовался, ибо агроном таки обнял Эрнста и даже чмокнул его в щеку от переизбытка чувств и благодарности. А про то, что шеф только что орал на него и был готов убить Генрих благополучно забыл или просто не хотел воспринимать как реальность. — Да что ты себе постоянно позволяешь?! — страстное желание взять это недоразумение на руки и выкинуть в окно только усилилось и заняло все мысли штурмовика. А ведь окно так недалеко. Никто не будет осуждать Рёма, мало ли как агроном мог из окна вывалиться по неосторожности. И свидетелей нет… — Ты ж вообще все запорол, вот что мне с тобой делать? — Понять и простить...? — заискивающе улыбнулся Хайни, продолжая обнимать обожаемого начальника, — Я же старался... Рём, если бы у него были свободны руки, впал бы в глубокий и продолжительный фейсплам, но Гиммлер, несмотря на нескладное телосложение, держал крепко, как домкрат. Вырываться, похоже, было даже бессмысленно. — Э, нет, — не выходя из амплуа сурового босса, что в такой ситуации было весьма сложно, выдавил Эрнст, который мог вполне быть задушен эмоциональным агрономом, — Во-первых, харе меня тискать, я тебе не девушка. Хайни покраснел, чем поверг Рёма в первобытный ужас, но объятия разжал. — А теперь ты идешь, ищешь себе очки и все переделываешь. Не справишься - уволю к чертовой матери. Конечно никого Рём пока что увольнять не собирался, он еще недостаточно наигрался. Но пригрозить непутевой секретутке было надо. — Так точно, господин Рём, я мигом все исправлю, даже не сомневайтесь, — похоже, угроза увольнения ничуть не влияла на уверенность Хайни в своих силах и отступать он не собирался. Поэтому он, все еще краснея, еще раз чмокнул шефа в щеку, доводя последнего до окончательного ступора и выбежал из кабинета, через секунду влетев обратно с воплями. — Ааа, нет, не сделаю, там этот, господин Рём, вы же спасете меня? — Бедный Эрнст, только оправившийся от предыдущих объятий Генриха, был снова захвачен в плен коварным агрономом, похоже поставившим себе цель задушить своего шефа. — Пусти, упырь... — Рём, опасаясь за сохранность себя любимого, начал трепыхаться, как лещ. Хайни, моментально обидевшись на упыря, потащил босса к двери, дабы тот наорал на "не-столба", чтобы тот не мешал работать порядочным гражданкам. — Не приставай к нему, он душевно больной, — прошептал на ухо ухмыляющемуся штурмовику Эрнст под ревнивые взгляды Гиммлера. Штурмовик уступил Генриху дорогу, и тот пошел искать очки и приключения на свою пятую точку, счастливо улыбаясь и радостно подпрыгивая как вражеский Пятачок.