Прости меня

От лица Вики

— Вика! Стой, ты всё не так поняла! — орёт мне в след Вершинин, а я иду в бункер, потому что если развернусь, убью нахер эту Антонову. Я не шучу — раньше я никогда не испытывала такой ненависти, но всё когда-то бывает впервые… Впервые… Невольно вспоминаю его поцелуи, всё-таки не давая волю слезам. Пошёл он, сволочь! — Конечно, я ведь тупая! — оборачиваясь, нервно выкрикиваю я, замечая его виноватый взгляд и нисколько не виноватое лицо блондинки, смотрю на неё пару секунд, а после захожу в здание, привлекая внимание Лёхи, Насти и Гоши. Горелов уже открывает рот, пытаясь пошутить, но снова закрывает, замечая на пороге Вершинина и Антонову. Они даже заходят вместе! — Да причём тут тупая, ты можешь остановиться? — догоняет меня он, а я замечаю открытую дверь, и со всей дури хлопаю ей у него перед лицом. Он дёргает хлипкую дверь, но, к счастью, я успеваю задвинуть железную расшатанную щеколду. Хм, а ведь при желании он эту дверь легко вынесет… Ой, Ветрова, кого ты обманываешь? Сдалась ты ему... — Вика, да я тебя люблю! — продолжает распинаться за дверью Вершинин, а меня это бесит настолько, что я, чтобы его не слышать, включаю горячую воду, раскрутив винт крана на всю. А я, оказывается, очень даже удачно забежала — небольшая ванная, с душевой кабинкой, комодом, полкой и зеркалом. — Миленько, — с сарказмом говорю я, смотря на пару кусков хозяйственного мыла, мочалку и флакончик с перекисью водорода. В спину идёт горячий пар от воды, медленно убегающей в сетчатую решётку. — Ты больная? Я серьёзно! — услышав слова, адресованные вовсе не ему, ударил дверь рукой Вершинин, отчего та дрогнула. Да-а, серьёзный нашёлся! Сначала идёт на поводу у этой дуры, кинув меня, потом сваливает с ней в лес, нихрена мне не объяснив, а теперь ещё она — отличная девушка! Но любит-то он меня, конечно! — Да ты всё не так поняла! — смотрите, фантазия как быстро закончилась! — Я ей хотел сказать, что тебя люблю, ты не дослушала! — до этого я прикидывала, что помыться не смогу: хозяйственное мыло вызывает отвращение, чистые вещи в сумке, а сумку мне брать было некогда. Его слова меня выводят окончательно: — А, мне надо было остаться? Может вы бы ещё потрахались там, да? — вот тут я понимаю, что, вообще-то, перегибаю. Он же ей не в любви признался… Надо, наверное, выйти, извиниться… — Да у тебя всё к «потрахаться» сводится! — выйти? Ну всё, Вершинин, довыёбывался! — А, я ещё и виновата, да? Вали к своей Антоновой! — выбесил! Я даже воду закрываю, чтобы его тупые фразочки лучше слышать, присаживаясь на кафельный пол. — Уже! — отвечает мне через дверь он, но шагов его я не слышу, хотя воду, получается, закрыла зря — он заткнулся. — Дебил! — вот тогда уже слышны его отдаляющиеся шаги, но я ни о чём не жалею. Я не успела привыкнуть к тому, что мы вместе, и сейчас не так больно, как могло быть. Может я реально, зря?..       Сижу минут двадцать, а потом мне всё это надоедает, и я решаю выйти, представляя Антонову и Вершинина, сидящих рядом. Вот тогда и закончится жизнь этой тупой блондиночки, а потом, может, и блондина.       Дёргаю за ручку, потом вспоминаю, что дверь закрыта на щеколде. Пытаюсь сдвинуть её, но ничего не выходит, дверь шатается, и за ней слышен смех Паши. — Чё ты ржёшь, придурок? — вопрос адресован ему, но в ответ он ржёт ещё больше. Грёбаная дверь тем временем открывается, и в комнате напротив сидят Вершинин и Горелов, оба ржут, как долбанутые. Как можно независимее я иду вперёд, замечая в спальне переодевающуюся Настю и сидящую рядом Антонову в слезах. Как это её ещё этот мудак не успокоил? — Вик, что там у вас случилось? — надевая футболку, спрашивает Настя, выжидающе смотря на меня. — Вот у неё спросишь, — презирая наигранность Антоновой, я беру свой рюкзак и ухожу в ванную, не забывая огрызнуться с Вершининым: — Вали свою «отличную девушку» успокаивать, а то скоро в слезах её плавать будем, — усмехаюсь я, закидывая рюкзак в небольшую комнатку, и ищу выключатель на стене. — «Отличная девушка» сейчас опять в ванне закроется, так что, смысла вставать нет, — усмехается Вершинин, допивая чай. А, так, да? Ну ладно! В ответ только фыркаю и не могу понять, где же этот долбаный выключатель? — Вик, там свет сам включается, — абсолютно серьёзно говорит Вершинин, и злость на него медленно улетучивается. Вот чего я такая дура? Бесит же, но нет, всё, он сказал несколько слов — обиды как не было! Закатываю глаза и захожу в ванную, снова закрывая дверь.       Натягиваю чёрную свободную майку и джинсовые короткие шорты поверх чёрного кружевного комплекта, расчесываю тёмные, до поясницы, волосы и наношу на губы бальзам, который придаёт им красноватый оттенок. Слегка взъерошиваю волосы, закидываю все вещи в сумку, и, наконец, выхожу. Ловлю оценивающий взгляд Вершинина, но прохожу мимо. Антонова уже не рыдает, а я остаюсь довольна собой — ещё раз заставила Вершинина признаться в своих чувствах, и довела эту наигранную дрянь до слёз. «Красава», — сказал бы Горелов, и я знаю, он сейчас так и думает.       Настя и Лёха уже спят, Гоша сидит за компьютером, Антонова изредка всхлипывает, а я ложусь на пустую кровать, понимая, что скоро придёт Гоша и узкую односпалку придётся делить с Вершининым. Эх, как всегда… Ладно, хоть узнаю, какого хрена мы тут торчим, и что это вообще такое, ведь веду себя не принуждённо я только снаружи, а внутри не хренашечки не понимаю. — Вик, тебе очень повезло с Пашей… — до смеха расстроено начинает Антонова. — Я не сомневаюсь, — прерываю её я, ясно давая понять, что в продолжении её пламенной речи нуждаюсь так же, как, например, рокер в рэпе. Она вроде понимает и молчит. Вскоре её дыхание становится ровным. Не дожидаясь Паши, удобно укладываюсь, закрываясь до груди одеялом, и, наконец, засыпаю... — Блять! — ну конечно, поспишь тут… — Достал ты, — буркнула я, жалея о том, что оставила рюкзак возле кровати, об который, судя по комментарию, Вершинин и запнулся. — Я тебя тоже люблю, — шёпотом говорит он, ложась рядом, заставляя меня подвинуться на край. Улыбаюсь, радуясь темноте, ведь улыбку сейчас серной кислотой не уберёшь. А всё, конец милоте: одеяло с меня легко уезжает, вынуждая ощутить прохладу комнаты после контраста с горячим телом. — Вообще охренел? — хотелось сказать вопросом, а получилось утверждением. Не вижу его лица, но знаю, что он усмехнулся: эту фразу от меня он слышит чаще, чем «Привет». От усталости забываю про гордость, поворачиваюсь к нему, и моё лицо оказывается рядом с его шеей. Закидываю на него руку, пододвигаясь немного ближе, другой рукой поправляю одеяло. Тепло и запах одеколона, который к нему, походу, на пожизненно прилип. Тут вспоминаю, что понятия не имею, где мы находимся. — Что мы тут, собственно, делаем? — громче, чем ожидала, спрашиваю я. — Спать пытались, пока ты приставать не начала, — касаясь моей руки, как всегда ржёт он. — Да я серьёзно, — убирая руку, которую тот тут же возвращает на своё плечо, не отстаю я. — Мы там чувака какого-то нашли в сторожке, у него нога на сухожилиях повреждена была, пришли сюда за лекарствами, он дорогу показал. С Аней пошли назад, а он загнулся уже. Решили тут переночевать, и с утра ехать домой, а то по ночам херня какая-то, — предельно ясно объясняет парень, и я расслабляюсь, когда Вершинин обнимает меня за талию, подвигая ближе к себе. Сил сопротивляться нет, и мы оба расцениваем этот разговор как примирение. Моё лицо оказывается рядом с его, и, легко нависая надо мной, он целует меня в губы, а я невольно отвечаю. Отстраняюсь, когда заканчивается воздух, удобно устраиваясь на его плече, тут же проваливаясь в сон.       Сильный стук в дверь, от которого я тут же просыпаюсь, замечая, как Паша убирает руку с моей талии и поднимается. — Твою мать, этот чувак же сдох вроде, — сонно бормочет Лёха, в то время как Настя и Аня уже сидят с испуганными лицами. Прикидываю, как выгляжу я: страха в глазах точно нет, потому что если это подкастер, бояться надо не нам, а ему; а кому, кроме него, ещё здесь быть? — Ну да, я сама у него пульс проверяла, — щебечет Антонова, хотя никого не волнует, у кого она там и что проверяла. — А кто это тогда? — я и не заметила, как Гоша вошёл в комнату, но он боялся тут больше всех, это было видно. Я решила не высказывать своё мнение насчёт подкастера: Паша думает так же, я уверена, а этим четверым мои мысли вряд ли интересны. Даже Настя стала какой-то другой… Раньше я могла сказать, что она одна из моих лучший друзей, а их немного — Женя, однокурсник, к которому постоянно ревнует Вершинин, и Лёлик, с которой я познакомилась на какой-то вечеринке. Нельзя назвать меня не общительной, но в силу моего характера я довольно сложно схожусь с людьми, и абсолютно не понимаю, как эти трое (Вершинина я давно за друга не считаю) меня терпят. Теперь я и эта рыжеволосая приятной внешности девушка Горелова отдалились, причём значительно. Я вовсе не хочу сказать, что Настя стала хуже, — это, скорее, даже наоборот, — я чувствую себя полным дном, какой-то бессердечной сукой: я ведь не побежала в лес спасать подкастера, которого там вовсе не было. А Антонова побежала. Пошёл и Паша, и Гоша, и Настя, и даже Лёха. А я нет. Я не считаю, что надо подстраиваться подо всех, но… Нет, я люблю многих людей в моей жизни, — тех же самых друзей, родителей, Пашу, — только вот, судя по всему, я это достаточно плохо показываю.       Пока я снова утопала в своих абсолютно невесёлых мыслях, Паша взял пистолет, идя к двери. Меня сковывает непередаваемый страх за него, когда слышатся ещё несколько глухих и сильных стуков. Невозмутимо он выходит в коридор, открывая железную дверь, а я стою на месте, с замиранием сердца прислушиваясь к звукам, окутанная холодным ночным воздухом. Через несколько мгновений Паша с лицом, полным ненависти (благо, на меня он так никогда не смотрел) заходит в комнату, пихая впереди себя, никого иного, как подкастера. Лёха ржёт, я тоже усмехаюсь: он выглядит слишком жалко по сравнению с самоуверенным пареньком с часами Rolex на видео. — Даже сам пришёл… Расскажешь, как нам деньги будешь возвращать? — подкастер попытался подняться, до этого снизу смотря на Пашу, но получил удар в челюсть, заставив Антонову завизжать, что довольно сильно резануло по ушам. Она кинулась к Игорю, но была поймана Гошей, чего от него не ожидал никто. Вот, опять — ей жалко его, у неё есть сострадание, а я бы и сама не против ему хорошо вмазать, — останавливает только Паша. Не в том смысле, что он не позволит, — ему сейчас всё равно, — а в том, что я, вроде как, девушка, и бить парней не должна. — Всё скажу… Тут прибор, прошлое, Зона, убьёт… — всхлипывая и вытирая кровь из разбитой губы, он несёт несвязную чушь, протягивая дрожащей рукой сумку, которую Вершинин тут же забирает у него. — Только дайте поесть… хоть что-нибудь, — дрожит уже всем телом он, и Паша, пнув того по вытянутым ногам, уходит в комнату, отдалённо напоминающую спальню.       Антонова уводит подкастера на кухню, ставя чайник и вытаскивая еду, принимается вытирать кровь с его губы. Мне становится жутко противно, и все мои размышления о моей грубости уходят на второй план: лучше уж быть безжалостной тварью, чем обхаживать того, кого все мы ненавидим. Конечно, человечность, доброта, и всё такое… Но это тоже неправильно. Сейчас она выставляет себя каким-то предателем. А я всегда считала её такой.       Я наблюдаю за всем этим из небольшого коридора, понимая, что на кухне все, кроме Паши. Дверь не закрыта, и я знаю, где он. Выхожу из здания, замечая его с сигаретой, от которой идёт дым. Он не видит меня, пока я не оказываюсь рядом. Забираю пачку у него из руки, вытаскивая одну сигарету. — Дай зажигалку, — тихо говорю я, ожидая очередной нотации о том, что он не даст мне курить. Я знаю, что курящие девушки — дрянь, мусор, отбросы. В какой-то степени я тоже мусор, хотя у меня нет зависимости. Просто успокоиться правда помогает. Он всегда рушит мои ожидания: вместо насмешек говорит, что любит меня, а сейчас спокойно протягивает мне серебристую фирменную зажигалку. Я, не очень-то умело, поджигаю сигарету, делая затяжку. Дым от моей сигареты смешивается с дымом от его, плавно уходя в небо, на глазах рассеиваясь. Красиво. — Я хочу побыстрее уехать отсюда, — опуская глаза, признаюсь я, пока он выдыхает дым. — Я тоже. Но, наверное, не всё так плохо, как могло бы быть, — он берёт меня за руку, и я роняю недокуренную сигарету, не слишком жалея. — Ага, просто отлично, — грустно усмехаюсь я, но не испытываю злости абсолютно. С ним всё кажется… нормальным. Даже сарказм. — Мы же, вроде, вместе, — обнимает меня он, сжимая в объятиях, словно ребёнка. — Вроде? — усмехаюсь я, прижимаясь к его толстовке, понимая, что под этим «вроде» подразумевается «точно». — Если ты не будешь в комнатах от меня закрываться, — пригладив мои растрёпанные ветром волосы, целует меня он. — Если с Антоновыми всякими поводов давать не будешь, — отрываясь, усмехнувшись, приподнимаю бровь я, заглядывая в глаза, замечая переплетение зелёного, серого и преобладающего синего в его радужках. — Да ладно, мириться веселее, — в ответ мне усмехается он, и улыбка выходит до невозможности пошлой, но любимой. Я смеюсь в голос, и, взяв его за руку, иду в бункер. Он выкидывает сигарету, притушив подошвой серых Конверсов. — Там нажимаешь, и всё, восемьдесят шестой… Живо-ое, люди, жизнь… — бормочет подкастер, и изо рта его сыплются крошки, что выглядит абсолютно омерзительно. — Я же тебя вроде не по голове ударил, когда ты так чокнуться-то успел? — прислоняясь к дверному косяку, абсолютно серьёзно спрашивает Паша, вызывая у меня нервный смешок. Подкастер поднимает на нас тусклые, голубые, будто мёртвые, впалые глаза. — Я-я, я правду говорю, вот смотрите, — никто не успевает его остановить, когда он, моментально схватив какой-то прибор, нажимает на нём кнопку, и я отключаюсь.