Я не могу больше бежать, Я отдаю себя тебе. Я прошу прощения, Я прошу прощения... Ожесточившись, Я игнорировала Всё истинное, всё реальное. Но ведь всё, что мне нужно — это ты.*
От лица Вики
Снова опускаюсь на холодный пол, откидывая голову назад. Я не могу ничего сделать, помешать не в моих силах. Замечаю какой-то предмет под нарами, останавливаю на нём взгляд и встаю, протягиваю руку, ледяными и не слушающимися пальцами хватаю его. Стеклянный. Холодный. Бутылка с пожелтевшей этикеткой. «Минеральная вода. Очищенная». Держу в руках эту бутылку, покрытую толстым слоем пыли, оставляющем грязь на пальцах. Я вижу только один выход, и, к счастью, вижу хотя бы его. Они испугаются. Позовут врачей. Они не успеют. Главное — не задеть вены. Умирать не очень хочется. Если я умру, никто никогда не узнает, что я не хотела этого. Но в любом случае я оттяну время. А это главное. Неважно, что рискую своей жизнью, мне не жаль, если всё получится. Надо сделать всё быстро. Очень быстро, и желательно не сдохнуть в этой грязной, серой камере. Прижимаюсь ухом к холодной железной двери, прислушиваясь к звукам за ней. Тишина. — Вот и хорошо, — сама себе говорю я, быстро отходя в противоположный угол камеры, и со всей силы швыряю стеклянный сосуд в дверь. С грохотом он разбивается, разлетаясь на сотни маленьких осколков. Подбегаю, ища глазами самый большой, и вижу осколок среднего размера с острым краем. — Прости меня, Паш… — поднимаю кусок стекла трясущимися от страха руками, делая горизонтальную полоску, на которой тут же появляется алой полоской кровь. Знаю, что если делать порезы вдоль, больше шансов умереть, но мне этого не нужно. Делаю новый порез, уже значительно глубже, чтобы крови было больше. Тошнит от этого красного цвета. Капли липкой вязкой жидкости стекают на ладони, и слышится лязг двери. Прямо на их глазах делаю ещё один взмах стеклом, оставляя новую полоску на окровавленной руке. А они явно не ожидали такого увидеть. — Ты что творишь, малолетка? — меня грубо хватают за руку, выбивая стекло, край которого окровавлен. Наверное, от хватки охранников останутся синяки… — Ну, Костенко ей объяснит, на примере её сообщников… — Я уже умирала, бояться вас — не вариант, — хрипло говорю я, смеясь сквозь наворачивающиеся слёзы. Я умирала морально, много раз, и уж Костенко мне ничего нового не объяснит. Остаются считанные минуты, а меня выводят из камеры, старательно огибая россыпь блестящих стёклышек. — Капитана позвать, и Михаила Ивановича, — отдают приказы друг другу КГБшники, больно сжимая мои руки и ведя к кабинету Костенко. Сосредотачиваюсь на боли от стальной хватки и боли от довольно глубоких порезов. Несколько капелек крови падает на пол. Чувствую, что скоро потеряю сознание. Бессильно тащусь за охранниками, про себя повторяя только то, что скоро это закончится. Их не должны были увезти, нет… Мысли затуманиваются, и я проваливаюсь куда-то далеко… Далеко, но не дальше двадцати девяти лет.***
— Пусти, я сама пойду! — звонкий голос выводит из размышлений, заставляя подбежать к двери. — Настюха, это ты? — орёт брюнет, долбя по железной крепкой двери до боли в руке. — Лёша, нас поймали, там с Викой что-то… — голос девушки прерывается резким замечанием КГБшника: — Ну-ка тише! — она замолкает быстрее, чем он осмысливает сказанное. Они тоже здесь. Их тоже поймали, и они тоже не смогли ничего сделать. Пусто. Они снова в центре Зоны, и все попытки не увенчались успехом. Он горько усмехается, а на самом деле хочется волосы на себе рвать. Что-то с Викой. Что — что-то? Что могло с ней случиться? Он начинает волноваться, но за дверью всё стихает. Их должны были куда-то увезти, он слышал. Сказали об этом около десяти минут назад. Что она могла сделать за этот маленький промежуток времени? И почему они ещё тут? Всё складывается, как кусочки мозаики: время одинаковое. Они ещё тут, а с ней что-то случилось. Забрать должны были только его и Пашу. Она отвлекла их. Она всегда любила Вершинина, а сам Горелов всегда это знал, но продолжал доставать её тупыми подколами. А теперь, возможно, её жизнь под угрозой, и самый дорогой ей человек об этом и не знает. Он часто думал о несправедливости жизни, но одновременно обожал её. Мало кто не боится смерти, а Вика успела доказать, что она тоже в том маленьком числе. Не побоялась бы, наверное, и Настя.От лица Вики
Падаю на колени, обдирая их об шершавый пропитанный радиацией пол. Припять. Мёртвая. Кровь из руки продолжает сочиться, меня тошнит от её вида, я пытаюсь встать и пойти, пойти, лишь бы найти кого-то из ребят, но приступ тошноты и головокружение меня останавливают. Сажусь, откинув голову назад, касаясь стены. Пытаюсь собраться с мыслями, чтобы заглушить голоса КГБшников, стоящие в ушах. Ничего не выходит. Отрешённо сижу, забывая обо всём мире, не в силах поднять жалкое тело с порезанными руками. Мне всё равно. Если я никому не нужна, то так даже лучше. Сдохну здесь, и дело с концом. Жаль, труп сожрут волки какие-нибудь… Хотя, мне не до этого будет. Глаза закрыты, и я на миг чётко представляю картинку: мёртвая я, в окружении каких-нибудь хищников… Хм, забавно. Красивая смерть, в красивом мёртвом городе. Немного пафоса, как и во всей моей жизни. Усмехаюсь, не открывая глаз. Ужасная слабость во всём теле. — Вика, — мягко произносит любимый голос, до невозможности наполненный болью. Открываю глаза, до сих пор не в силах подняться с холодного пола. — Паша, — пытаюсь улыбнуться я, и он мигом оказывается рядом со мной, обнимая меня. — Ты зачем это сделала? — он кивает на мои окровавленные запястья, но в голосе абсолютно нет агрессии или злобы. Наверное, он думает, что я просто устала, вот и решила покончить жизнь самоубийством. — Он… Костенко… угрожал. Он хотел отправить тебя и Лёшу в другое отделение, грозился расстрелять всех… Надо было как-то его отвлечь. Пока до него дошли слухи о моём не удавшемся суициде, он не успел отдать приказ… — как сквозь пелену я смотрю на его руки с выступающими венами. Блондин ищет что-то в рюкзаке, а потом спешно и туго начинает перевязывать раны белоснежными бинтами. Сразу становится легче. Он рядом. — Ты правда не хотела умереть? — спрашивает он, а я так же смотрю на него, и, скорее всего, улыбаюсь. — Прости меня, что я затащил тебя во всё это… Ты… ты очень нужна мне. Никто, кроме тебя. Обещай выжить, чтобы не случилось, — как-то сильно виновато говорит Паша, и я беру его за руку, когда он заканчивает перевязывать порезы. Прекрасно знаю, что могла внести инфекцию от этого стекла, но меня это не сильно волнует. — Я не хочу жить без тебя, — поддаюсь вперёд, обнимаю парня, и он целует меня в губы. Не знаю почему, но мне кажется, будто это в последний раз. Глупое предположение, но оно не оставляет меня ни на минуту, сжигая изнутри. Он помогает идти, закинув мою руку на свои плечи. Он верит, что мы выберемся, а я просто хочу, чтобы всё это закончилось, и не совсем важно, как именно. — Где остальные? — тихо спрашиваю я, когда мы поднимаемся по лестнице. Силы немного восстанавливаются, но в глазах стоит отвратительное лицо Костенко, полное ненависти. Ненависти ко мне. К жизни. К безразличию. — Ждут наверху. Тут все, Настю, Аню и Гошу тоже поймали, — я убираю руку с плеч, чувствуя, что могу идти сама. Теперь он держит меня за руку. Я вижу ребят, и Настя обнимает меня, расспрашивая про бинты. Приходится всё вкратце объяснять, а Паша пытается выбить дверь, за которой остался подкастер. — Чё, Пашк, никак? — хлопнув меня по плечу, спрашивает у Вершинина Лёха. — Можно, в принципе, отстрелить, — отвечает он, доставая пистолет. Мы отходим от двери, пока он говорит Игорю отойти дальше. Выстрел. Второй. Лязг по нервам. Грохот. Подкастер падает вместе с дверью, но на этот раз даже Антонова ему не помогает. Ненавижу его. Мы вереницей спускаемся по лестнице, и я слышу только собственное дыхание. Все мы резко останавливаемся, замечая свет фар за окном. Мы переглядываемся, ничего не понимая. Из-за решёток и грязных стёкол не разглядеть машину, чтобы узнать, принадлежит ли она Паше. Всё стихает. Тяжёлые шаги человека и шарканье подошвой ботинок. — Это кто? — спрашивает Антонова, будто бы мы можем знать ответ. Все молчат. Раздаётся автоматная дробь, неожиданно и резко, режет по ушам, заставляет нас всех кинуться наверх и завизжать девушек, включая меня. На нас сыпется битое стекло, ноги подворачиваются на поломанных ступеньках. Паша прикрывает меня собой. Мы рискуем жизнями ради друг друга. Сейчас понимаю, как я хочу жить. Я не хочу ничего сверхъестественного, я хочу лишь нормальной жизни, которой, по сути, у меня никогда не было. Теперь, когда всё стало хорошо, в нас летят пули, выпущенные из автомата незнакомца. Это рушит всё, рушит наши жизни, рушит наш мир и рушит нас. Мы прячемся за стеной, с которой опадает штукатурка. Подкастер, по своей собственной глупости, выбегает, тут же получая пулю в сердце, и тусклые глаза навсегда замирают в одном положении. Никто по нему не плачет, но жути нагоняет достаточно, чтобы понять, что стрелок не шутит. — Ну всё, я знаю, что вы тут! Отдадите прибор, и, может быть, уйдёте живыми! — с язвительной издёвкой говорит знакомый, но погрубевший голос. Я узнаю его. Все мы узнаём его. — Он не отпустит нас, — шепчет Настя, и я абсолютно согласна. Давящее ощущение безысходности, отчаянье, конец. — Я отдам, — грубо говорит Лёша, и я не вижу страха в его глазах. — Может тогда он успокоится, — мы все знаем, что это не так, но останавливать его — значит не уважать. Он берёт прибор, идя к Костенко, идя на верную смерть, но идя так решительно, так верно, что у меня наворачиваются слёзы, и я знаю, что вижу его в последний раз. Паша обнимает меня, пытаясь защитить от неизбежного финала. Нам было слишком хорошо, а эти моменты с тобой были просто невероятны, но за всё в этой жалкой жизни надо платить, и момент расплаты, судя по всему, ближе, чем нам хотелось бы. — Медленно, — приказывает Костенко, словно упиваясь нашим страхом и унижением. Но ему осталось недолго, как недолго осталось и нам. Он не пойдёт медленнее, как не может дойти до этого несчастного мента? Выстрел. Душераздирающий крик Насти. Стена окрашивается в ярко-красный, безжизненное тело Лёши падает на пол, оставляя длинный кровавый след. Первая смерть. Глупая, не обоснованная смерть. Слёзы текут по щекам, становится безумно больно и страшно. Он, вероятно, даже не почувствовал боли. Я пытаюсь оттащить Настю подальше, но она так и норовит вырваться, побежать к любимому человеку, которого больше нет. Вот так, раз — и прерывается жизнь, а мы даже не успели попрощаться. Ставлю себя на место Насти, и понимаю, что я хочу умереть раньше Паши. Я не беру во внимание вариант выжить: Костенко отомстит, а лишние свидетели не нужны никому. Умереть раньше него. Вот моя последняя цель. Я причиню ему боль, но не могу поступить иначе. Я буду надеяться, что выживет он. Он, такой родной и любимый. Мы выбегаем, перебираясь в другие комнаты. — Что тебе от нас нужно? — спрашивает Паша, но все мы догадываемся. Настя плачет, хотя это мягко сказано. Она рыдает, и рыдания сотрясают всё хрупкое тело. Обнимаю её, хотя знаю — не поможет. Никто не успокоит, когда самого дорогого человека больше нет в живых. — Вы сломали мне жизнь. Теперь ответите за это, — глухо говорит он, а я и не сомневалась. — Даю две минуты, попрощаться. Я не хотел убивать, но мне не нужны те, кто видел происходящее. Убежать не пытайтесь, тут решётки, — вот и всё. Вот это реальный конец. Почему мы сломали его жизнь? Не мы взорвали станцию. Виноват человеческий фактор, а не определённые люди. — Кто-то его отвлекает, кто-то бежит. Может получиться, — как всегда уверенно говорит Паша, но и в его виде скользят боль и отчаянье. Ужасные чувства. — Я пойду, — говорит Настя, крепко сжимая меня в объятиях. Мы не возражаем. Конец один, а жить после такого не хочется абсолютно. Понимаю. — Я тоже. Паш, Вик, Аня, выбирайтесь, живите, — пытается говорить храбро Гоша, и у меня опять наворачиваются слёзы, хотя казалось, что лимит на них исчерпан. Аня тоже плачет, Паша обнимает меня. Они выходят. Мы тоже. Выстрел. Гоши больше нет, хотя я и не вижу этого, я бегу за Пашей, в горле пересыхает, глаза не видят, сердце бешено стучит, а ноги подкашиваются. Настя ещё жива. Ещё. Дыхание сбивается, а в мыслях только то, что тела никогда не найдут. Выстрел и крик Насти. Слёзы опять бегут бешеным потоком, и бежать заставляет лишь Пашина рука, тянущая меня за ним. Выстрел. Уже по нам. Мимо. Ещё один. Бездыханное тело блондинки на полу. Нам некогда останавливаться. Я не знаю, куда бежим мы, ведь все дороги и коридоры тут ведут к неминуемой смерти. Разве не всё равно? Он тянет меня вперёд, и под звуки выстрелов я перепрыгиваю через мусор, обломки мебели и камни, которые, очевидно, осыпались с потолка. Остались только мы. Только вдвоём. Нам удаётся оторваться, но впереди нас поджидает тупик. — Конец, — сжимает мою руку он, пока я поднимаю на него глаза, полные слёз. — На крышу давай, — он кивает на маленький люк с лестницей, и это правда зарождает некую надежду. Хотя надежду — громко сказано… Огонёк, который может так же легко потухнуть, как и зажёгся. Трясущимися пальцами я хватаюсь за перекладины и оказываюсь на площадке, продуваемой ледяным ветром. Лето. Такого ветра не должно быть, как не должно было быть и того, что случилось сегодня. Шаги. Силуэт в дверном проёме чердака, но я не замечаю его сразу, а он охотно этим пользуется. Выстрел и жгучая боль где-то слева.***
Её глаза медленно мутнели, ясно давая понять, что остатки жизни улетучиваются. Побледневшее, но от того ещё более красивое лицо, обрамлённое тёмными волосами. Она пыталась сжать его тёплые, в отличие от её, пальцы, но тело уже не слушалось. Она с трудом оторвала взгляд от быстро расползающегося по кофте тёмного пятна. Она попыталась приподняться, но на красивых карих глазах снова выступили слёзы от боли, и на этот раз, от физической. Найдя поддержку со стороны парня, она села, улыбнувшись. В глазах мутнело, она не чувствовала ни тепла, ни холода, лишь только жуткую боль. — Нет, Вик… Не уходи, слышишь… Пожалуйста… — прижимая её к себе, надеясь, не в последний раз, шептал парень, пока убийца с некой иронией смотрел на это. — Я… люблю… тебя, Паш, — вязкая тёплая кровь хлестала из смертельной раны, стекая на пол и кеды парня. Тело девушки обмякло, беспомощно упав на грудь Вершинина, который по-прежнему прижимал её к себе. Слабый пульс исчез. Она не дышала. Он не мог поверить, что её больше нет, как только что не стало всех твоих друзей, и не станет тебя, вот так, в две минуты. Он больше не услышит мелодичного голоса, называющего его имя… Никто и никогда не узнает, как она погибла… А главное, из-за кого… В глазах стоят слёзы, хочется сдохнуть, уйти в след за ней, и это желание непременно сбудется, нужны лишь секунды. — Прости меня… — она бы, наверное, спросила, за что надо прощать, если бы могла спросить. Держа в руках пистолет, в котором был лишь один патрон, он заметил лежащий на полу прибор перемещения. Не отпуская девушку, он сделал выстрел, попав точно в цель. Костенко отобрал самое дорогое, что у него было, и в свою очередь, у убийцы не будет шанса исправить то, к чему он так стремился. Он обнял девушку, в последний раз вдыхая аромат её волос, от которых пахло шампунем, сыростью и пылью. В эту секунду всё было в последний раз. — Ещё увидимся, — горько усмехнулся он, смотря на Костенко. Наверное, очень легко убить человека, раз капитан вновь спускает курок. Резкая боль, пронзающая тело. Последний вдох, при котором воздух обжигает раненное лёгкое, но это уже неважно. Выдох. Вкус крови. Вкус боли. Вкус смерти. До слёз приторный и одновременно горький.