***
Она не замечала этого раньше, просто не думала, что такое возможно. Леда сидит на ветви энта и прижимает руки к своему животу. Сколько в ней растет эта новая жизнь? Сколько дней она уже ходит с кем-то, не замечая его присутствия? Леда пытается считать дни своего цикла, но сбивается где-то на подходе к Ривенделлу. Она никогда не могла бы подумать, что такое возможно... – Как твое самочувствие? – спрашивает Бильбо, весь вид которого выражает одну сплошную заботу. Леда улыбается ему дрожащими уголками губ и благодарно сжимает его пухлую ладошку. – Не знаю. Мне так давно плохо, что я не уверена, что это из-за... него. Они оба косятся на плоский живот Леды и одинаково клонят головы. Называть его ребенком Леда не спешит, как будто язык не способен произнести это слово сразу после «мой». Она все еще не верит в это. – Ну так, с подобными новостями, – громогласно тянет энт, – может, теперь-то послушаем белого мага? Леда поворачивает голову к его глазам. Энт смотрит на нее, не мигая, и шелестит своей листвой, будто не одобряет. Она кусает губу и неуверенно оглядывается на спину Гендальфа. Он стоит на этой чертовой поляне уже полчаса и не двигается. Что он там делает? Слушает шелест деревьев? Посылает мысленные запросы во вселенную? Дает ей время прийти в себя после истерики, которую она тут устроила? Леда думает, что ей все равно следует вернуться и встретить товарищей из братства, даже если братства уже нет. Кроме того, она не знает, что случилось с Дэнетором. Кроме того, она не знает, что с Кили. Кроме того... – Я возвращаюсь, – говорит Леда, заставляя голос звучать как можно тверже. Гендальф поворачивается к ней всем телом, и женщина видит, что он не удивлен. Или же тщательно скрывает свое удивление. – С Древобородом тебе было бы безопаснее, – говорит он, хотя на лице у него не написана ни одна эмоция, кроме спокойствия шаолиньского монаха. – Да неужели? – кривит губы Леда. – Он армию энтов на Изенгард поведет, всю крепость разгромит, а ты говоришь – безопаснее. Впрочем, с Арагорном и остальными может выйти еще хуже... Она погружается в свои думы и хмурится, не обращая внимания на удивление, написанное на лице Бильбо, и недовольный скрип энта. Говорить вслух о будущем, которое еще не свершилось, не входит в привычку Леды, но сейчас она находится в таком раздрае, что совершенно не думает о словах. – Да, Гендальф, – вздыхает она, – веди меня обратно. Она устала и вымоталась, еще она хочет есть и спать, и ее мысли теперь съедают страх и паника и все эмоции на планете от того, что она, оказывается, носит ребенка, и как с этим жить сейчас, пока над миром нависла такая угроза, а ее муж теперь от нее дальше всех земель двадцать первого века, из которого она пришла... Леда с огромным удовольствием легла бы сейчас на эту мягкую траву и заплакала снова, но ей нельзя. – Ты уверена, Леда? – спрашивает Бильбо, которого новое состояние подруги волнует куда больше мага или безразличного энта. Женщина поворачивает к нему безучастный взгляд и кивает. – Мне надо знать, что с ними все в порядке. А еще Рохан и его люди... – Эру Илуватар, девица! – вдруг гневается подошедший Гендальф, едва ли не стуча посохом. – Подумала бы уже о себе! Леда чувствует крепнущую в груди обиду и как-то вяло отмахивается. – Тебе меня не переубедить. Волшебник смотрит на нее сверху вниз, как строгий учитель. Пару мгновений он молчит, смеривая ее своим ледяным взглядом, а потом кивает. – Как знаешь. Мы доберемся до людского поселения и оставим тебя там, раз ты такая бойкая. Древобород, отнесешь Бильбо к себе? Бильбо пораженно вскакивает на ноги и распахивает свои глаза еще шире. – Я? С энтом? А как же... Но Гендальф уже сердито топает через лес обратно к полю битвы, освещая себе дорогу посохом, и Леда кусает губы, думая, что ей придется поспешить. Она наспех целует хоббита в обе щеки и бежит за волшебником. – Не волнуйся, мой милый, я знаю, что делаю! Сбереги себя! Ее голос пропадает в темноте ночи, и Бильбо лишь вздыхает, глядя ей вслед. Нельзя, нельзя отдавать эту женщину на поруки ее же мыслей, иначе она сама себя обречет на хаос. Только Леда не умеет по-другому. Жить в этом мире она училась в походе среди грубых неотесанных гномов, ощущать себя живой училась у них же, закаляясь в бегах и битвах, встречаясь с врагами, которых в родном мире никогда бы не встретила. Так что по-другому существовать в Арде Леда не умеет. Хотя ей придется научиться спокойствию теперь, когда она узнала о себе намного больше, чем рассчитывала узнать. – Любопытство тебя погубит, Леда из Эребру, – цокает языком Гендальф. – Это не любопытство, – упрямо заявляет женщина. – Самоотверженность, – согласно кивает маг. – И отчасти – любопытство. Они возвращаются к окраине леса уже днем, когда лучи солнца обрушиваются на траву у них под ногами, и, честно говоря, Леда готова свалиться прямо на месте и уснуть, но ее взгляд выцепляет сгорбленную кричащую фигуру, и этот крик она узнает сразу же. – О, нет!.. – выдыхает женщина. – Араго-орн! Она бежит, перепрыгивая через кочки, пока глаза слезятся от дыма, что тянется вверх с выжженной земли и кострища с огромным числом орочьих и людских тел, и у останков врага видит сидящего на коленях наследника Исилдура, склоненного Гимли и Леголаса. Эльфийский друг замечает ее первой. – Леда! – пораженно восклицает он, кидаясь ей навстречу. Гимли вскидывает поникшую голову и радостно вопит в воздух, Арагорн вскакивает на ноги. Леда падает в распростертые объятия Леголаса, а потом на нее прыгает туша гнома. Она устала, как будто прожила всю жизнь, ни разу не отдохнув, но сейчас радость от этой встречи придает ей сил. – Ты жива, ты жива! – причитает басом Гимли и стискивает женщину в своих медвежьих объятиях. Леда охает, когда ее опускают на землю, как мешок с картофелем, и поворачивается обнять подошедшего к ней Арагорна. От него пахнет костром и потом и усталостью трехдневного бега, но Леда мужественно терпит это амбре и даже не морщится. Обнимая Арагорна она чувствует себя в безопасности, и она рада, что видит его сейчас, сразу же после возвращения из древнего леса. – Мы думали, вас затоптала конница ристанийцев, – обеспокоенно говорит Леголас, вглядываясь в бледное лицо подруги. – Нет, все хорошо, – кивает Леда, – мы успели сбежать до того, как... – Эру, а где Бильбо? Только не говори, что он... – Он цел, – торопливо отвечает женщина. – Он в лесу Фангорн, направляется с одним энтом в долгое путешествие. Это длинная история, – добавляет она, видя, как вытягиваются лица ее друзей. – Я расскажу, но прежде вы должны кое-кого увидеть, только... Я не вижу среди вас Дэнетора. Леда переводит взгляд с одного на другого, оглядывает и эльфа, и гнома, и в сердце ей закрадывается почти потонувший в других проблемах страх. Махал, если он погиб, защищая ее... Женщина стискивает руки, чувствуя, как к горлу подкрадывается горечь, готовая выплеснуться в воздух очередным рыданием. – Он умер? – спрашивает она, запинаясь и разваливаясь на куски прямо на месте. Радость от встречи холодеет и сменяется тревогами и позабытой на время болью, пока Арагорн медленно поднимает к Леде глаза. – Он немного отстал, – говорит мужчина. – Ранение в боку, не может бежать быстрее самой медлительной кобылы. Леда улыбается дрожащими губами, едва не роняя слезы, и ей все еще хочется плакать. От подобных скачков от радости к горю и обратно у нее снова кружится голова. – Кто там стоит? – вдруг спрашивает Леголас и щурится, пытаясь разглядеть у леса светлую фигуру. Леда даже не оглядывается, чтобы понять, о ком идет речь. Гимли протяжно стонет, Арагорн отпускает женские руки и огибает ее, как завороженный. Они втроем бредут к лесу, словно загипнотизированные, а она, едва решая обернуться и пойти следом, слышит голос гондорца и вся обмирает. – Леда! Манвэ Великий, Леда! Женщина поднимает голову и тут же оказывается в кольце крепких мужских рук, которые вжимают ее в грудь Дэнетора, как куклу. – Я думал, мы и не свидимся более! – выдыхает он ей в макушку. Леда улыбается и обнимает мужчину за плечи. – А я думала, ты там концы отдал! – сердито хмурится она, заглушая злостью внезапную радость, что вспыхивает в ее груди. Чертов упрямый высокомерный гондорец, похожий на нее, заставил думать, что его жизнь висит на волоске из-за ее неверных действий. На него стоит злиться. Когда к ним подходят ошарашенные остатки братства во главе с белоснежным Гендальфом, Дэнетор охает, как мальчишка. – Глазам своим не верю...– выдыхает он, отпуская Леду. – Гендальф? Старик хрипло смеется в свою новую бороду и подмигивает гондорцу так, словно в этом нет ничего удивительного, словно он разыграл все братство своей смертью и рассчитывал вернуться именно к этому моменту, в свете всех лучей, как звезда на горизонте. Леда фыркает. Она тоже удивлена ему, но не так сильно, как остальные. – Судьба свела нас вместе на трудном пути, и я рад, что никто из вас не пострадал, – говорит маг звучным голосом. – Судьба, – кивает Леда самой себе, – или Манвэ и его орлы. Гендальф ее причитаний не замечает. – Но теперь, друзья мои, нас ждут испытания куда более крепкие, чем все прежние. Этот путь будет нелегок. От его предостережений – или голоса, с которым он все это вещает – Гимли весь передергивается и, морщась, бурчит себе под нос: – Этот Гендальф нравится мне еще меньше старого. Леда смотрит на него и тихо смеется, ловя взгляд друга.***
Они даже не остаются передохнуть, хотя Леда почти валится с ног и хочет стенать и плакать. Гендальф свистит, призывая к себе коня, самого белого и чистого коня из всех, что Леда когда-либо могла видеть. Арагорн слабо выдыхает в холодеющий к вечеру воздух: – Конь из породы меараса!.. И Гендальф кивает ему, не скрывая гордости. – Тенегрив. Величайший из коней. Из таких передряг меня выносил, что никому и не снилось. Он оборачивается к мужчинам, что подтягивают стремена у ристанийских коней, и кивает им. – Путь до Эдораса будет неблизкий. Но ехать нам придется медленнее обычного. Гимли и Дэнетор одинаково хмурятся, не понимая его слов, а волшебник смотрит на Леду – то ли с укором в глазах, то ли с обреченным пониманием. Женщина вспыхивает и фыркает, скрещивая на груди руки. – Ох, ну давай обвиним во всем меня! Маг решает, что спорить со вспыльчивой особой теперь ему будет дороже жизни, и молчит, оставляя другим право задавать вопросы. И, когда все прыгают на одолженных у роханцев лошадей, на Леду, сидящую с Дэнетором в одном седле, обрушивается настоящий словесный град. – Где Бильбо, Леда? – спрашивает Арагорн. – Почему вы разминулись? Ты могла бы пойти с ним, раз Гендальф считает, что там ему будет безопаснее. – Еще он считает, что деревья ходить умеют, – ворчит Гимли позади Леголаса. – И что они на войну против Изенгарда восстанут. – Я знаю, что с Бильбо все будет хорошо, – вздыхает женщина, – уж эту ветку истории не могло изменить даже время. А вот над Эдорасом сейчас висят тучи поопаснее, и вам потребуется моя помощь. – Да с чего бы это, женщина? – восклицает Дэнетор и тут же охает – Леда дергается, впиваясь ему локтем в живот. – Она права, – кивает Арагорн. – Ристанийцы говорят, их короля* охватила чума Сарумана, он жаждет золота, насылает смерть на свой народ. Его сын* отказался от трона и скрывается в Гондоре, и Рохан остается беззащитным перед грядущей бедой. Леда слушает его и хмурится. Похоже на то, что она знает, но не так, как женщина предполагала. Сейчас не время короля Теодена, сейчас время его отца или даже отца его отца, и этих людей она не помнит. – Разум короля Рохана под властью Сарумана? – спрашивает Леда, поворачивая голову к Гендальфу. Он хмуро кивает, не сводя глаз с горизонта. – Король Фенгель и в здравом уме не сыскал любви своего народа. Теперь же, охваченный тьмой, он всего лишь марионетка в руках истинного зла. «Фенгель», – запоминает женщина и кусает губы. Незнакомое имя, совсем неизвестное. Ей следовало бы изучить родословные всех семейств, с которыми могла бы столкнуться на пятьдесят лет позднее, чтобы понимать, что происходит именно сейчас. Кто его сын? Стоит ли вернуть его в Рохан, ведь он должен быть уже достаточно взрослым для правления? Гендальф воротит коня правее на северо-восток, и роняет, как будто знает все на свете: – Даже если мы освободим разум короля Фенгеля, он не поможет нам и не защитит свой народ от войны. Он неожиданно смотрит на Дэнетора и качает головой. – Поэтому ты, сын Гондора, призовешь наследника Рохана к битве за мир в Арде.***
Каменные уступы горного хребта не дают ему покоя. Кили мучает бессонница несмотря на близость к родным породам, и, едва закрывая глаза, он видит страшные вещи из Зеркала Галадриэль. Каждый миг гном вздрагивает, резко выдыхает и пытается не утонуть в глубоком, пробирающем до костей отчаянии. Его брат сопит рядом, называя во сне имена жены и детей. Кили тоже хотел бы увидеть племянников. Вездесущего Фрерина, про которого Леда всегда говорит, что у него игла в заднице. Милую солнечную Тили, красота которой уже с рождения видна всем вокруг. Она любит весь мир, и сложно смотреть на нее и не думать о безграничной любви этой крохи. Кили вздыхает, вновь закрывая глаза. Он так устал быть утесом в ледяном океане всеобщего осуждения, он так привык быть каменной стеной своей маленькой семьи, что замечать, как его жена с каждым днем делается все слабее и меньше, не может. Ему жаль, что в Эреборе он был так слеп. «Кили!..» – шепчет ему голос Леды в полудреме, когда он, наконец, проваливается в недолгий сон. – «Вернись домой!..» Гном не знает, куда ему возвращаться. У него больше нет дома, он отказался от него в тот миг, когда сбегал вместе с Ледой в ночь давным-давно, в тот момент, который уже стирается из его памяти. Кили знал, на что идет, но разум его готовил к совершенно другому. Не к тому, что ему придется умирать всякий раз, когда жена его снова будет подвергать себя опасности, не к тому, что сердце его будет раскалываться на куски от каждого ее крика, каждой их ссоры, спора, не к тому, что руки его будут желать ее смерти, а нутро твердить о бесконечной любви. Кили совершенно не был готов к грядущему, а теперь ему уже поздно поворачивать вспять. Он даже не знает, сумеет ли вернуться к своей семье. К единственному, что у него есть в этом мире. Кили просыпается под утро вместе с рассветными лучами, и лежит так еще некоторое время, слушая тяжело стучащее в груди сердце. Ему снова привиделась Леда, та, которую он запомнил в Зеркале Галадриэль – радостная, свежая, счастливая настолько, что у него слезились глаза, глядя на нее. Окруженная хохочущими людьми и детьми, обнимающая нескольких юношей. Когда леди Лотлориэна показала ему это впервые, Кили решил, что видит будущее Леды в стране людей. Он решил, что умрет в походе, а жена его уйдет в Рохан или Гондор, как обещала Двалину в Ривенделле. Только Леда не смогла бы так поступить. Кили заставил себя вспомнить, что после его гибели Леда перестанет существовать и не сможет жить среди людей, даже если они примут ее. Если он не выживет в этом походе, его жена погибнет следом, и никакого светлого будущего не увидят ее глаза. То, что показало ему Зеркало Галадриэль, вовсе не было людским домом. Это был горный народ и гномы, выглядящие, как люди, потому что все они были детьми Леды. Его детьми. – Готов, брат? Голос Фили вырывает гнома из тягучих мыслей тяжелого утра, и Кили моргает, прогоняя наваждение. Смех Леды растворяется в зыбком тумане нового дня. – Да, – кивает Кили. – Идем. Они съедают по кусочку лембаса прямо на ходу, запивают его маленьким глотком воды из фляги и идут в молчании. Кили теребит цепочку ненавистного кольца, которое запускает свои пальцы в его разум, мешая светлые мысли о жене с тягучими видениями темного будущего, и его шепот проникает даже в самые яркие воспоминания о жене. Иногда Кили думает, что он устанет бороться с кольцом и отдастся ему во власть. Но пока этого не случилось, гном мужественно шагает все дальше, приближаясь к Мордору крохотными шагами своих ног. – Неужели нам вниз? – спрашивает Фили у обрыва, стягивая с плеча веревку из хитлайна, которая лежала с ними в лодке. Она тонкая настолько, что, кажется, ее легко можно порвать двумя пальцами, но Фили пробует ее даже на зуб и удовлетворенно кивает. – Крепкая, – говорит он, обвязывая камень на выступе. – Нас обоих выдержит. Они спускаются по обрыву медленно и осторожно, пробуя ступнями каждый камень. Фили сверху ворчит, что гномы вовсе не предназначены для лазания по скалам, что они должны рыть вглубь, а не лезть вверх, и Кили позволяет себе смешок, когда брат неуклюже поскальзывается на камне и поминает всех гномьих богов. Внизу их встречает узкий проход меж двух отвесных скал. Кили невольно вспоминает поход на Эребор и тот день, когда орки загнали их в ущелье. Тогда Леда впервые ослушалась прямого приказа Торина, сбежала обратно ему на помощь и заставила всех последовать за нею. Тогда Кили впервые испугался за нее так, что сердце его чуть не остановилось в груди от одного вида ее, бессознательной, у ног орка. Тогда он впервые понял, что не хочет, не может ее потерять, несмотря на то, что она была человеком из чуждого ему мира, что он был гномом из королевской семьи, и что их души не могли, не должны были быть связаны, но связались. Как давно это было. – Держи, – говорит Кили, поднимая с земли оброненный братом кинжал. – Он чуть не впился мне в голову при падении. Ты зачем таскаешь с собой столько иголок? Фили фыркает, убирая оружие под ворот тулупа, откуда оно и выпало. – Они не раз меня выручали, Кили, тебе ли не знать. Кили хрипло смеется. – Не припомню ни одного раза, когда ты пользовался чем-то помимо парных мечей. Они бредут вдоль узкого прохода, вяло отмахиваясь от подколок и разговаривая ни о чем. Тяжесть, висящая на душе у Кили, не дает ему даже вздохнуть полной грудью, и боль сковывает его по рукам и ногам. На дорогу он почти не смотрит, на пейзаж вокруг тем более – все похоже одно на другое, все такое же, что он видел вчера и позавчера, и... – Фили, – резко останавливаясь, выдыхает гном. Его брат тормозит и облокачивается усталой рукой на корявый выступ в скале, точно такой же, у которого они спали вчерашней ночью. Понимание простреливает голову Кили, точно кинжал его брата. – Мы заблудились, – обреченно говорит он. – Мы ходим по кругу. Фили без слов скатывается по камням вниз, под ноги брату, и остается сидеть там мешком. – Надо рисовать карту, – говорит он, ни к кому особо не обращаясь, потому что ни он, ни Кили карт сроду не рисовали не умеют. Как ни крути, а гномы – едва ли не самые последние кандидаты в хранители кольца, хуже могут быть только хоббиты, пожалуй. – Надо спать, – отвечает ему Кили и садится рядом.– Надо спать и есть как следует, а потом решать, что делать. Сегодня все остальное бессмысленно. В его глазах Фили читает беспокойство, связанное отнюдь не с тем, что они заплутали, и гном тянется к брату, хватая рукой его локоть. – Что не так, Кили? Кили морщится и вырывает свою руку из его хватки. – Запах здесь стоит отвратительный. – Да, Леда бы разоралась на все ущелье,– соглашается Фили, но гном даже не пытается улыбнуться. – Не в том дело. Мы здесь не одни. Фили невольно оглядывается по сторонам, но в густом тумане, спустившемся вечером с гор, ему ничего не видно. Они устраиваются спать прямо у скалы, накидывают на себя эльфийские плащи и лежат в тишине. Ночь накрывает их своей ладонью, опуская тяжелые веки. Спустя какое-то время Фили слышит мерзкий скользкий шепот, от которого стынет кровь в жилах. – Воры... воры... Они украли ее, нашу прелес-с-сть... Когда над ним раздается зловонное дыхание самого отвратительного существа на земле, Кили выхватывает из-за пояса меч. _________________________ *Фенгель - Пятнадцатый Король Рохана; дед Короля Теодена. Фенгель стал Королём Рохана в 2903 году. Народ не любил Фенгеля. Он был жадным, любил поесть и желал золота. Он противостоял своим Маршалам. Его сын Тенгель, едва повзрослев, покинул дом и отправился жить в Гондор и не возвращался до смерти Фенгеля в 2953. Это то, что рассказывает история Арды по Толкину. На момент повествования TRS, т.е. 2955 год, Фенгель еще жив. Я позволила себе эту несостыковку для сюжетной линии его сына Тенгеля. *Тенгель - Шестнадцатый Король Рохана, отец Теодена. Тенгель родился в 2905 году Третьей Эпохи. У него было две старших сестры. Тенгель не поддерживал отца и покинул дом вскоре после совершеннолетия. Тенгель жил в Гондоре много лет и близко познакомился с обычаями и языком гондорцев. На момент повествования TRS Тенгель живет в Гондоре и служит королю Эктелиону под чужим именем.